**Хтония – одно из имен Геи-Земли.
====== Монодия. Метида ======
Иногда ей снятся дикие сны. Цветные сны. Невозможные. О юноше, возжелавшем свою наставницу. О том, как она бежит по скалам, раздирает руки о камни, спасается, озираясь через плечо… от него? От судьбы? От… себя? Сны — о колдовском вареве на желчи подземного чудовища. О кубке, который она подносит Времени. О мокрых щеках и подушках и собственном сухом смехе, отдающемся болью в груди: «Откуда мне знать, где там этот Кронид? Он жене не докладывается». Заглянешь в сон, как в колодец — колыхнется вода, покажет лицо (твое ли?). Заострившееся, с кислой миной, будто насильно впечатанной, без румянца, зато высокомерия — не вычерпать. Колотишь ладонью по сну, задыхаясь от ужаса, а он скользит между пальцев по каплям, и в каждой капле кривляешься — ты (ты?!): «Муж мой, ты скоро станешь отцом». И перед твоими глазами возникает на миг видение бездонной глотки. Белокрылый Гипнос нахально разводит крыльями. Мол, ты Разумная, тебе виднее — откуда оно. Я-то такого не посылаю. А Мойры-спорщицы о таких снах помалкивают. Шепчутся о других строчках, о других нитях… Утешение одно — такие сны приходят нечасто и всегда заканчиваются. Разумная тогда улыбается им навстречу. Проводит, пробуждаясь, по волосам, пропускает между пальцев пеплос, вытканный ее дочерью. — Было не так, — говорит твердо, и сны примолкают. На пеплосе замер, припав на одно колено, черноволосый юноша с луком. Охота шумела отчаянно. Вопила, улюлюкала, вскрикивала, шумела, ломилась сквозь камыши, заливалась лаем собак. Гикали куреты — давно надоело лупить в щиты! Крит взорвался буйным весельем — еще бы, сама богиня Метида решила взяться за копье, скрасить девичий досуг. Поговаривали, впрочем, что Метида просто наконец решила взяться за свой давно восхваляемый ум и отыскать среди Критских лесов мужа. Якобы, имело место какое-то давнее предсказание дочерей Судьбы — Мойр. Но псы третий день упорно брали только следы кабанов, леопардов и каменных волков. Видать, на мужей псы натасканы были хуже. — Дичи набили! — хмыкали плечистые лапифы с севера и игриво подмигивали нимфам. — Будет, что воспеть! — Главной-то дичи так и нет, — отхихикивались девушки из людей. Но отхихикивались тихо: услышит великая богиня разума — кто там знает, что измыслит. К исходу третьего дня псы не услышали криков загонщиков, отзывавших их назад. Зашлись в лае, закатились пенной яростью, рванули вперед — без оглядки, надрывая горло в бешеном вое. Кто-то крикнул: «Из подземных тварей, видать!» — и охотники двинули вперед, забыв об гудящих ногах. Метида выступала позади неспешно, опираясь на копье, оправляя синие охотничьи одежды. Склонив набок голову с подобранными под гребень кудрями, осматривала спины охотников — отыскивая: кто? Шла искать не мужа. Мойры сказали свое: когда стихнут удары куретов на острове Крит, найдешь там Судьбу. Только вот Клото — величественная, седовласая, вдруг хихикнула напоследок. Когда Метида переспросила: «Свою Судьбу?» — Это уж как повернется, — прошелестела Лахезис, туманная и далекая. — Может, чужую. А может — и для всех. Метида склонила голову — давая надеть через шею тяжкое ожерелье долга. Богиня разума хорошо понимала, что могут значить эти слова. Сколько там лет сыну Реи, который должен возмужать на Крите... Семнадцать? Больше? По счету титанов — детский возраст. Возраст, в котором нужен наставник. Наставни…ца. Не мужа шла выбирать Метида — нет, не мужа (большая честь выйти замуж за какого-нибудь охламона, привязаться к нему, а потом он поменяет тебя на какую-нибудь пигалицу!). К замужним богиня Разума питала жалость. Временами ей хотелось родить — но вне уз брака, только для себя, только дочку — ту, с кем можно будет поделиться… Разумная остановилась, запрокинула голову, глубоко вздохнула воздух. Зачем сыну Крона богиня разума? Чтобы свергнуть отца. Зачем сын Крона свергнет отца? Чтобы взять его престол. Пойте, нимфы. Стоните, рога. Грохочите погромче в щиты, куреты. Где, как не за шумной охотой можно скрыть охоту истинную? Охоту на будущего царя. На будущую судьбу. На будущее… Свистнула стрела, и с ветки к ногам охотницы свесилась убитая гадина толщиной в руку. Закачалась, удивленно глядя выпученными глазами. Свита ойкнула. Вскрикнула Метида, которую изнутри облило варом предчувствия. — Лучник, — позвала тихо, стараясь придать голосу повелительность. — Покажись же, лучник! Лес хранил молчание. Только — показалось, что ли? — донеслось из кустов издевательское меканье. — Ты спас богиню — так неужели не хочешь получить награду? — голос многоумной Метиды расстелился в воздухе мягкой простыней. Царской. Из кустов хмыкнули. Задумчиво пошуршали ветками. Потом лучник легко выпрыгнул на поляну. — Радуйся, — весело сказал, — богиня. Чем и исторг у Разумной огорченный вздох. Потому что — ну правда же, тут ждешь судьбу для всех, а вылезает какой-то… Правда, собой недурен, — отметила Метида, глянув искоса. Глаза — чернее ночи, скулы — острее лезвия меча, брови вразлет, черные волосы укрыли плечи. Взгляд — смелый и пытливый. Плечи прикрыты шкурой черного леопарда, в волосах листья запутались, лук в руке — такой обшарпанный, что тронуть побоишься. Ладно, приодеть, причесать, подучить… может, и выйдет Судьба. — Подойди же, о меткий, — богиня разума приосанилась, постаралась согнать с лица строгость. — Как тебя зовут? — Это зависит от того, кто зовет. И улыбнулся — ускользающей, таинственной, убегающей улыбкой. Скользнул черными глазами — просветил насквозь. — Так скажи мне, как звать тебя. — Можешь — Стрелок. Можешь — Охотник. Можешь — Аид. — Невидимый? — Был невидимым. Сейчас вот из кустов вылез — видим. Ты видишь меня, богиня? Я вижу судьбу, — хотела сказать богиня Разума. Промолчала. Повернулась, махнула свите — отойдите подальше. И вы там, нимфы которые — хватит капать слюной, все равно вам тут ни кусочка не достанется. Проверим, насколько ты меток, охотник-невидимка, — подумала Разумная. — Скажи мне, о Аид… — не слышал ли ты случайно о потерянном сыне Крона? — Климен который? — тут же откликнулся спаситель. — Так кто о нем не слышал. У нас тут куреты только недавно в щиты лупить перестали — они, знаешь ли, медленно останавливаются… весь остров вот гадал — почему умолкли. Мы тут уже привыкли. — А ты… не видел его? — Кроненыша? Так кто его не видел. Говорят, он тут в обед по лесам и горам шествует. Сам — в царских одеждах, в руке — меч огромный, на голове — венец. И свита за ним. Сатиры, знаешь ли, нимфы с песнями… — Правда? — Метида дернула углом губ — не поддаться бы смеху. Богине разума не к лицу пустые смешочки. Беззаботность, улыбочки, ужимочки — глупости для тех, у кого пусто внутри черепа. — Так опиши мне его. Красив? — Ну… смотря на чей вкус. Рыжий весь, это да. Да и рожа вся рябая, будто по ней кони Гелиоса танцевали. А сам — величественный такой… И сверкнул белыми зубами в задорной улыбке. Метида с трудом сдержала ответную. Нахмурилась. — А ты, значит, из местных? — Местнее некуда. Хожу тут, понимаешь… тропки разведываю. А, да, Амалфея! — из кустов высунулась недовольная козья морда, вперилась подозрительным взглядом желтых глаз. — И коза еще. — Хорошо, — ответила Метида, и уголки губ предали ее — приподнялись слегка. …и не заметила, как провалилась в черноту взгляда. «Хорошо?» «Ты владеешь искусством обмана, юный Климен. Скажи, кто обучил тебя этому?» «Учиться нужно дуракам, которые ничего не видят. Ничего не знают. Тем, кто умеет видеть — достаточно пошире раскрыть глаза. Смотреть. Брать примеры». «С кого берешь примеры ты, сын Реи?» «С птиц, которые притворяются листьями. С трав, которые делают вид, что они неядовиты. Лучнику приходится вглядываться как следует, богиня. Вглядываться в суть. Чтобы… не промахнуться». Взгляд его был стрелой. Острой, разящей. Бьющей без промаха. — Значит, — сказала Метида вслух, — ты тут охотишься. — Как эти, которые там…? — судьба в шкуре пантеры оглянулась туда, где визжали псы и перекрикивались охотники. — Что ты, о богиня. Я тут так… играю. — А не взросл, чтобы играть? Юноша ухмыльнулся. Потрогал пальцем гадину, в горле у которой больше не торчала стрела. Куда, интересно, делась? — Игры, богиня, могут быть разными. Главное — знать, для чего играешь. Как и в охоте главное — не за кем охотишься, а зачем. Зачем ты охотишься, великая богиня?
— Я… — и осеклась, остановилась, споткнулась о прищур взгляда. Недетского взгляда, неюношеского.
«Зачем ты… охотишься на меня?»
«Будущим царям нужны наставники».
«А кто тебе сказал, что я буду царем? Или что я хочу им быть?»
«Но ты хочешь свергнуть своего отца. Я — богиня разума и могу научить… подсказать».
«Подсказать, как смотреть, подсказать, как стрелять, подсказать — как свергнуть отца. Чего я буду стоить, если мне все время будут подсказывать?»
Метида вдруг почувствовала себя странно юной. Дочь Океана стояла перед юнцом — сыном Реи Звездоглазой. Ёжилась под пронзительным взглядом будущего.
И ощущала себя легкомысленной девушкой, которая ничего не может дать тому, кто стоит напротив.
Ни решимости. Ни мудрости. Ни зоркости.
Ни окрылить, ни направить — дойдет сам. Может, собьет в кровь колени по пути. Но дойдет.
Улыбка — непослушная, озорная — стала шире, полезла на губы, упорная. А так хотелось красивой истории, — подумалось вдруг Метиде. О всеобщем блестящем спасителе, возмужавшем на Крите. Впитавшем в себя поучения богини Разума.
О будущем, одетом в сияющие одежды, которое позволит давать себе советы, выполнять за него работу, вести…
В таком будущем можно было бы утонуть, словно в Океане, — подумала вдруг Метида. Раствориться в нем навеки. Так может, пусть себе непричесанное, дикое будущее бегает по лесам? Играет в игры, учится смотреть и притворяться. Да, Мойры, мудрые советницы. Я нашла Судьбу. Для всех. Посмотрела на нее и решила оставить в покое. — Позволь подарить тебе хотя бы оружие, — сказала она, сглотнув, — в память о нашей встрече… Литос*. Он смутился, кажется. Покосился в сторону свиты и проговорил тихо: — Те, кто меня воспитал, говорили, что мужчина может подарить женщине что-нибудь в память о встрече. После ночи. Не знал, что бывает и наоборот. И у тебя пока нет причин дарить мне подарки, богиня. Метида замерла. Посмотрела на юношеское лицо с пронзительными глазами. Подумалось вдруг: почему нет? Он поймет. Он не потребует ничего взамен. — Ты развеселил меня — это пока никому не удавалось, — помолчала, решилась. — А если мне вдруг захочется купить твою ночь? Возьмешь от меня подарок? И засмеялась, понимая вдруг — что чувствуют сестры, которые плещутся в легких волнах дни напролет. Смешно это — когда заставляешь зардеться судьбу для всех. — Если вдруг стану царем — может, и возьму, — усмехнулся сын Крона, и разговор окончательно скатился в глубины Тартара. — Цари они такие… странные. Только ты учти, у меня уже есть оружие. Два оружия. Лук и стрела — подарки от бабушки. Как их на что-то сменить? — Бывает — оружие меняется. Когда меняется… — глянула на лук, на легкую белую стрелку, которую стрелок выхватил словно из воздуха и теперь вращал в пальцах. Осеклась, побледнела. — И давно тебя навещала… бабушка? — Лет семь-восемь назад, — пальцы юноши бережно погладили истертый, обшарпанный металл. — С тех пор и играю. — Играешь… — эхом отозвалась Метида, не отрываясь взглядом от лука, от серебристой стрелки. Подняла глаза, сказала тихо: — Прими от меня хотя бы знание. Оружие может быть — одно. Всегда одно — до тех пор, пока его не поменяешь. — Но она дала мне два… — Может быть, она тоже во что-то играла, Литос. Древние любят загадывать загадки. И играть. А может быть… Больше она не сказала ни слова. Он тоже молчал. Задумчиво щурился на стрелку в своих пальцах, поглаживал лук — словно решал: какой подвох может заключаться в том или этом? Стрелка и лук хранили невинность и покорно лежали в пальцах. Метида вздохнула. Перехватила последнюю стрелу взгляда — черную, выкованную из задумчивости. «Во что играешь ты, о Литос?» — пустила навстречу свою. «Увидишь, — ударило в ответ. — И помни: я не буду играть вечно». И — только в отдалении зашелестели кусты да закачалась на ветке мертвая гадина. Из других кустов неторопливо вылез обширный козий зад. Покачался и двинулся в заросли, как корабль — в бурю. Было? Не было? — А кто это был? — окликнула нимфа из свиты. Метида не ответила. Перехватила копье, двинулась вперед. Передернула плечами, пробормотала на ходу: «Так… местный один. С козой» — и удивила свиту прытью. Спешила к тому месту, где остервенело выли псы, бросаясь на выползшее из-под земли чудовище. С шипастым хвостом, с когтистыми лапами. С полной пастью зубов, которыми тварь уже успела покалечить двух куретов и изранить почти всех гончих. Визги, всхлипы и рычание тесно переплелись в воздухе. — Богиня! — возопила свита позади. — Ты на это охотиться будешь?! Метида остановилась, укрылась за стволом. С усмешкой качнула головой. Зачем охотиться, если можно смотреть? Вот охотники. Наскакивают на подземного жильца в смешной надежде, что это он — их добыча. Вопят, размахивают копьями, подбадривают, суетятся, то за деревья отскочат, то товарищей позовут. Псы — бросаются в бездумной верности, виснут у чудовища на чешуйчатых боках, на мощных лапах, развлекаются под ударами хвоста. Зачем? Для чего? Хозяин сказал. Вот хор нимф — истошно визжат, дают советы издалека. Мужчинам — как воевать. Нимфам виднее, рядом с ними не хлещет шипастый хвост, на них не нацелены клыки. Вот сама подземная тварь — глаза пылают огнем. Подземные твари иногда выбираются из своих логовищ — когда услышат шум охоты. Подставляются, открываются мнимо. Охотятся на доверчивых охотников, которые думают — что главные здесь они. Иногда у тварей получается. Вот как здесь. Еще один сбитый с ног курет покатился по влажной траве, закрывая руками изорванный бок. Если только… Стрела свистнула из ниоткуда. Явилась из воздуха, белая, легкая. Адамантовая. Аккуратно и строго воткнулась чудовищу в горло. Напоминанием: не следует забывать о случайностях. Нелепых, бегающих по лесу… играющих. Таящихся в невидимости, у тебя за спиной. Богиня Разума кивнула своим мыслям. — Это — не моя, — сказала тихо голосам Мойр, живущим в памяти. — Это — не чужая… Это — для всех. Комментарий к Монодия. Метида * Монодия – песнь одного певца.
*Литос – “камень”. Рея скормила Крону камень, что и припоминает Метида, одаряя Аида прозвищем.
И еще немного пояснений. Я тут немного решила писать и от других персонажей (да, будут подземные. Да, Танат. И Геката. Точно.). Потому главы делятся на монодии или пароды (от одного или нескольких других персонажей) и обычные сказания – от Невидимки. Вот.
====== Сказание 2. Об армии, подарках и умении не промахиваться ======
В Стигийских болотах, части чуждой мне вотчины есть особая тропа — кривая, будто спина старика, которого несколько раз перетянули палкой. Корявая, петляющая меж болотных изъеденных болезнью ив, уходящая в туман… временами теряющаяся между кочек, которые облюбовали ядовитые змеи.
Сама ядовитее змей, которые норовят хватануть за ноги. Сделаешь шаг — и почувствуешь, как за спиной сгустится и зашевелится что-то темное. Обернешься — не увидишь пути. Крикнешь — и туман отзовется десятком твоих голосов… твоих ли? Взглянешь в мутную, слегка прикрытую ряской воду — вода посмотрит десятком лиц. Твоих ли? Замешкаешься на секунду — и тропа под ногами станет десятком троп. Твоих ли, путник?! Ступай себе вперед, путник, — это единственный способ идти по своей тропе. Идти и верить, что все-таки идешь по своей. Иногда тянет войти туда — в чужую, Стигийскую бездонь. Шагнуть вызывающе на эту самую тропу. И посмотреть в лицо чужаку — тому самому, у которого все вышло неправильно. Спросить у него: сколько вас там на самом деле? Чужих и смутно знакомых? Сколько нитей, сколько путей, сколько жребиев, сколько… Вот бы стать там, на тропах, взглянуть в отчасти чужие лица, вызвать на разговор непохожих двойников. Поделиться впечатлениями: а у тебя оружие какое? А жена? А жребий-то хоть какой взял? Нет, серьезно?! Ну и жизнь у тебя, невезунчик. А у меня вот… Спросить их — как у них там с хитрыми бабушками. И с голосами из-за плеч — звучат или вообще не появляются? И прозвучала ли у них там фраза, мерная и тихая, ядовитой стрелой спущенная с едва выгнутого лука губ? — Ты хотел меня видеть, отец. Тартар знает, какими они бывают — воплощенные пророчества. Почему-то кажется — у них со мной ничего общего. Козы, например, у них точно нет. Зато наверняка есть красивые одежды, верные жены… советующие, как там нужно — свергать отцов. Мне вот всегда было интересно — как. Я эту мысль с детства, можно сказать, мусолил. Обсасывал так и этак, по всему выходило — дрянь. Крон, например, своему отцу серпом детородные органы отрубил. Я, конечно — спасибо бабушке! — вполне могу своему что-нибудь отстрелить, только он же не сдастся, упрямый. И война начнется все равно. А как его остановить так, чтобы не поднялся — неясно. Ветви леса мягко сомкнулись над головой. Укрыли тенью. Змея трепетливо коснулась босой ноги — одна из многих наставниц. Простонала птица над головой — и показалось, что слышу истошный крик матери: «Не высовывайся!» Она уже тогда сбежала от Крона — в тот последний раз, когда я ее видел. Потому что родила еще одного ребенка — а Крону то ли показались слишком невкусными валуны, то ли просто что-то начал подозревать — вот он и приставил кого-то из подручных следить за женой. Выследили. Не до меня — до других, я слышал, там две или три девчонки. Сестры. И брат… или сколько братьев? Одного она прижимала к груди, когда пришла увидеть меня. Я слышал всхлипы младенца из пеленок и стоял столбом, глядя на нее, а она плакала. Говорила, что ей теперь придется бежать с ребенком на край света — от гнева мужа. И запретила идти с ней. Так, мол, безопаснее. Остальных детей успели забрать ее подруги — спрятать в разных местах, скрыть от гнева Крона. Я хорошо помню ее взгляд — потускневший и загнанный. Хриплый, срывающийся голос: «Обещай мне… обещай, что не пойдешь. Клянись, сын!» И когда я не выдержал, захлебнулся, выплеснул криком: «А кто тогда?! Кто, кроме меня?! Кто?!» — подошла, погладила по щеке дрожащими пальцами, пахнущими молоком. Прошептала: — Я спасала не пророчество — я спасала сына. Не чтобы ты сверг отца… понимаешь? Чтобы ты был просто… — Понимаю, — сказал я, и первое слово лжи скользнуло с губ. Легко и осознанно — стоило вспомнить изменчивость ветра и стать ею. — Обещаю. Внутри отдавалось другое: «Подожди совсем немного». Я придумаю, я сделаю, я… В тот день я ушел от Адрастеи и Идеи — бесконечно заботливых нянек. От Амалфеи, правда, уйти не удалось: догнала на полдороги вихрем, от всей козьей души наподдала под зад рогами: сбежать вздумал?! Да я тебе сейчас! Игрушка-лук висел на плече, легкая стрелка пристроилась на поясе — зачем для нее колчан? Зачем колчан тому, кто сам стал стрелой — неотступной, разящей, идущей к цели… Хочется верить — что и не промахивающейся. Полянка была хороша — солнечная, залитая солнцем, вызывающе невинная. Я скрестил ноги, уселся под ближайшую сосну, достал из дорожного мешка яблоки. Не такие, конечно, как у одной старушки, которая любит загадки и внуков. А так просто яблоки, по пути нарвал. Еще были лепешки — пастухи поделились за то, что не промахнулся по двум каменным волкам. Мне это просто. Представил Крона на месте волков — и не промахнулся… — Вот скажи мне, как у нас дела?! Амалфея мрачно мекнула уволокла у меня из-под локтя яблоко, сочно хрустнула и обозначила взглядом, что дела плоховаты: яблок на двоих хватит вряд ли. — Люди Золотого века мудрецы — тут у них стоит поучиться. Только сплетники. Хочешь знать, о чем они сплетничают в селениях? Крон ищет свою жену. Ищет своих детей. Всех — кто был рожден Реей. Девочек и мальчиков. Уничтожая при этом целые селения. Запугивая кентавров, сатиров… даже титанов. И они теперь боятся, что если не помогут своему повелителю отыскать его детей — он ударит по их детям. Говорят, даже морские старцы… Почва под сосной — песчаная, сыпучая. На такой хорошо рисовать. Ведешь-ведешь палочкой длинную, извилистую линию… словно — острием меча, которого у нас никогда не было. — Они все дураки, Амалфея. Жуткие дураки. Чего они ждут? Что сын Крона начнет собирать войска. Что двинет их на отца, начав войну… может быть, последнюю войну этого мира. Кто-то предсказал им это… из сыновей Япета, кажется. Тоже, видать, не семи пядей во лбу. А может, они все просто забыли. Когда Крон решил свергнуть своего отца — он не стал собирать войска. Он просто… Амалфея звучно фыркает. Яблоки у нее в глотке пропадают — как валуны в утробе Крона. Посылает только взгляд искоса — отбирать не смей! Солдат в армии кормить следует. Армия моя… вот она, армия: коза, кидающаяся на любой шорох с рогами наголо — за отряды копейщиков. Две рыдающие по утраченному воспитаннику нимфы — за музыкантов. Сочтем войска, набранные мною за годы? Леарх. Философ из Золотого Века, так и не понявший, кому рассказывает историю того мира, объясняет — каковы государства у лапифов, а родственные связи — у титанов. Приблудился мальчик, жадный до знаний — почему не рассказать. Леарх там, у себя дома, кусает медового цвета ус — и не представляет, что уже в моей армии… Куреты. Изобретатели доспехов и первого оружия. Которые только недавно перестали лупить по щитам — им бы скорости немного в мышлении. Зато вот в бою им скорости не занимать: с копьем, с дротиками, с мечом, в кулачном бою… Я успел перепробовать все, обучиться — всему. Быстро учился, говорят. Так схватывал — учить не успевали. Пирр — молодой, веселый, рыжий, под свое имя, везде — на голове, на груди, на руках-ногах — восхищался таким ученичком. Все шутил: мол, учится так, будто ему Крона свергать. Я смеялся вместе со всеми. Только когда Пирр ляпнул: тебе, мол, больше меч пойдет, бросай ты свой лук — тогда смеяться перестал. И врезал курету по зубам так, что тот навеки запомнил: мечником мне не бывать. Но Пирр — он необидчивый. Отошел, опять заржал. Наверняка ведь в мою армию хочет затесаться. А я и не против. Ветры: Борей, Нотт, Эвр… братья-шутники, с которыми не хочешь — а научишься стремительности. Сплетники: как тут не научиться выспрашивать, что там в мире творится? И не захотят — а разболтают, чем там занят Крон, который мечется все отчаяннее: посчитал, видать, возможный возраст старшего сына. И понял, что — скоро. Скоро. Скоро. Скоро.