Если гость оказывался настойчив — распорядитель пояснял, что от моего желания постичь разумом тайны космоса меня, конечно, отвлечь можно…, но «грозен».
Или открывал тайну — «шатается в окрестностях, размышляет».
Врал, словом, с таким пренебрежительным видом, что ему верили. Оставались ждать меня из раздумий. Или уходили, вздыхая. Что, мол, с него взять, с мудреца? Воевать не хочет, союзов не заключает, к власти не рвется…
Посетители были почти что правы: я не хотел воевать — и готовился к войне.
В странствиях узнавал противника — людей Золотого Века, басилевсов, лапифов, сатиров, кентавров. Бывал в племенах великанов — неузнанный, под чужими именами. Пировал на чужих свадьбах, держал на руках чужих сыновей. Иногда, впрочем, назывался — когда требовалось кого-нибудь огорошить мнимой мудростью. И просто так — чтобы не расслаблялись.
Они думали, что я скитаюсь просто так — я лгал, скрывался и изучал, и через десяток лет Аид Отшельник знал, кто с кем в родстве, кто кого ненавидит, кто станет следующим басилевсом и чем дышит каждое племя.
Вокруг кипели страсти, все готовились к войне против всех, и я готовился тоже, только — иначе.
Сдерживал обещания. Находил союзников.
— Радуйся, Хтония.
— Вырос, — сказала она, когда нагляделась на меня. Покрутила, так и этак, впиваясь глазами в лицо. Прикусила губу, и морщинок на и без того морщинистом лбу стало больше. — Знаешь, наверное, на кого стал похож?
Я пожал плечами. Прошел за ней по высокому земляному коридору с орнаментом из камней. Сел в земляном зале на кресло из переплетшихся, старых корней. Вода в чаше для омовения рук мигнула, отразила лицо — острые скулы, смоляные волосы, глаза — чернее ночи.
Бороды вот только нет, да еще безумия на физиономии не хватает. А так…
— Оболочка есть оболочка. Жрать своих детей я, по крайней мере, не собираюсь.
— Мало ли, чего ты там не собираешься, внучок, — задорно откликнулась Гея. — Ты вот править не собирался. Помнишь, на Крите-то, когда в первый раз виделись? «Да на кой мне…»
— Так я ведь и сейчас не собираюсь, — отозвался я и уворовал фигу со стола. — Дворца себе не выстроил. Не женился. Амброзии вот не ем. Отшельник, мудрец, кто я там еще?
Мать всего сущего фыркнула носом. Подсунула поближе тарелку с темным медом — угощайся, мол. Спросила напрямик:
— Почему передумал?
— Помнишь, я говорил тебе — начнется война, если я вдруг сяду на трон? Если я не сяду на трон, она еще вернее начнется. Все против всех. Ты заметила, как вооружаются твои дети? Мои братья пока в союзе, но, если вдруг дойдет до раздела власти — будут воевать друг с другом. Я отыграл время — они пока что готовятся, и крупные военные союзы не заключаются…, но рано или поздно битва грянет. Выход может быть только один: на трон должен сесть тот, кто устроит всех.
— Посади Зевса. Или Посейдона, — предложила Гея-искусительница. — Чего тебе стоит, а? Стань за плечом того, кого выберешь, сделай из него правителя…
Мне бы знать, куда этот новоявленный правитель меня потом запихнет в благодарность.
— Титаны Зевса не примут. Он противоположность Крону, которого они признавали. И он это знает, потому начнет избавляться от них. Всех. Не остановится, пока не останется… кто там останется? Эпиметей? Прометей вряд ли — слишком правдолюбив. Скажи, о Хтония, тебе понравится такой выход?
Отвернулась, дернула ртом. Нервно стиснула в пальцах виноградину. Как, мол, говорить с этим юнцом — непонятно…
— Тебя титаны примут?
— Ты сама говоришь, я похож на Крона.
— Может быть, больше, чем тебе самому хочется, — проговорила тихо и устало. — Что, внучок? Что ты хочешь делать? Говорить с титанами? Предлагать им мир? Всем?
Я поймал ее взгляд — погрузился в густую, мягкую, распаханную ниву, будто бронзовый, отточенный плуг. Выбросил в ответ давнее воспоминание: мальчишка грызет яблоко на зеленой лужайке. Старушка в темных одеждах присела рядом, вцепилась пальцами в траву, шепчет:
— Зачем со всеми, зачем… пошел бы к своей бабке, к Гее-Земле. Сказал бы: давай ты со своими детьми титанами поговоришь. А я твоих других детей из Тартара вызволю. Вызволил бы, а, пастушок?
Вздрогнула, метнула неверящий взгляд: неужели?! Ужели, — кивнул я коротко. Еще как — ужели… Я не стану благодарить тебя за оружие, Мать-Земля. Думаю, Крон тоже не сказал тебе «спасибо» за серп, которым оскопил отца. Ты сердилась на Урана — и вооружила сына. Ты сердилась на сына — вооружила меня.
Мы квиты.
Но за мир с титанами я готов платить дорого.
— Ты… пойдешь в Тартар? Освободишь их?!
— Не я. Куда там бедному, мудрому отшельнику. Но твои дети — Циклопы — будут свободны. Если поговоришь с другими своими детьми.
— Не все послушают.
— С теми, кто не послушает, будет как с Кроном.
— Ты хочешь вызволить из Тартара Циклопов — чтобы там освободилось место, Кронид?! Чтобы туда поместились другие мои дети? Мои внуки?
— Я тоже твой внук, — напомнил тихо, и она остыла, уронила руки на стол. — Они смогут выйти, потом. Если принесут мне клятвы. Я не собираюсь начинать войну. Ни с кем.
Я хочу ее избежать.
Она взглянула с сомнением, с подозрением… Потом улыбнулась, процвела румянцем на сухих щеках.
— Хорошо. Помни, что сказал мне сегодня. Когда мои дети будут свободны — я поговорю… с другими моими детьми. Виноград-то будешь?
Больше мы не говорили о деле. Так — делились новостями. Она рассказывала о Рее. О своих других дочерях. О заре времен и новых цветах.
Только потом, когда я собрался уходить, она заметила тихо:
— Ты ищешь странных союзников, внучок. Твои братья уговаривают присоединиться к ним богов. Воинов. Басилевсов. А ты… Ата, теперь вот я. Что могут решить слабые женщины?
— Как вить нить судьбы и когда ее обрезать, — сказал я тогда. — Мойры — женщины. И воины рано или поздно возвращаются к очагам, которые поддерживают матери, сестры и жены. И после войн невольно прислушиваются к матерям, сестрам и женам. Сплетни тоже далеко не всегда разносят мужчины.
Мне ли не знать, я достаточно поскитался по селениям смертных. Достаточно держал на руках чужих детей. Помогал хозяйкам и хозяевам советом. Демонстрировал свою скромность по поводу и без.
Зевса славят воины. Посейдоном восхищаются во время пиров. У братьев полно любовниц, и слава об их прыти идет далеко.
Только вот когда смертные возвращаются в жилища — их встречает неизменное «Климен» из женских уст.
— Ах, такой мудрый, такой скромный, войны не хочет, а рассудительный такой. А эти двое — они что? Они о ком пекутся? Ах, вот нам бы не их, а этого, вот из кого бы хороший царь вышел…
Воины, басилевсы, пастухи… конечно, цыкнут на жен или сестер: знай место! Нам, мол, виднее, за кого воевать. Раз цыкнут, второй раз цыкнут, на десятый — проворчат устало: ну да, Аид Стрелок хорошо бы смотрелся на троне. Только он же, скотина, не хочет на трон, а вот если бы вдруг вернулся — то мы не против…
— И вообще, — сказал я, уже делая шаг наружу. — В любом случае все решает женщина. Не вмешиваясь. Даже… не говоря.
— О чем это ты, внучок? — полетело в спину.
— О том, что у каждого из нас своя Ананка.
Позади раздалось сразу два смешка — очень женских.
*
Потом я располагал к себе Гипноса — крылатого близнеца Смерти. Расположить оказалось — легко до ужаса, пса труднее приручить. Стоило как-то навестить Ату в ее дворце — и этот прилип.
Намертво, к слову. Болтал обо всём на свете — о матери, о своих детях (их у него сотни три, и все прибывает), о своем братце, мрачном Танате, об Эриниях, о Моме, Хароне… На поверхности — и то за мной шастал. Я с его слов за пару лет весь подземный мир заочно выучил. Сначала. Потом — уже не только заочно, потом я по этому же подземному миру сколько-то раз прогулялся, видел Гекату, видел Харона (этот даже поинтересовался — что я там забыл), как-то раз с Ахероном на кулачках схватился — тому явно было некуда силу девать…
Разведал подходы к Тартару, сунул туда нос пару раз — как внутри-то?
Тьма, выворачивающая наизнанку, прорастающая в твое нутро, переполненная голодом, вцепляющаяся, впивающаяся, желающая поглотить, не отпустить, сделать небытием…
Не особенно понравилось, словом.
А потом я принял приглашение Зевса. Явился к нему на Парнас, во дворец, который тогда только начинал возводиться. Вернее, в шатер — за несколько стадий от стройки.
— Ну, вот и Мудрый явился, — выдохнул младший. Встал, радушно указал на пустое ложе, щёлкнул пальцами — служанка поднесла чашу с вином. — Думали — не дождёмся тебя, брат!
Я кивнул. Сел, привычно натянул на физиономию маску — мудрого брата, советчика, не-воина. Сидит — прелести нимф не обсуждает, о войне не толкует, только внимает.
Рассматривал братьев исподтишка — они вошли в самый расцвет, что Зевс, что Посейдон. Накуролесить уже успели — вон, легенды слагаются о том, как Зевс с какими-то драконами сладил…
Ссорятся, говорят.
Правда, при мне особенно не ссорятся — так, пересмеиваются, поглядывают свысока. Мол, мы вообще-то воюем. Трон своего отца захватываем. А ты зачем вот так?
— Что, брат? — прозвучало после часовой беседы ни о чем. — Много ли мудрости познал на досуге?
— Достаточно.
— А говорят — в пифос Япета не умять, — вставил Посейдон. Он разрумянился от вина. — Знаешь — в доме у Япета стоит здоровущий пифос, куда все болезни и беды загнали? Так в Аиде, говорят, мудрости и побольше будет.
И заржал — понятно, за что Жеребцом прозвали.
Зевс поднял на меня глаза, полные вопроса. Одного и того же вопроса — уже сколько лет…
— Не передумал, — легко сказал я. — Я уже сказал, я не хочу править.
Зевс огорченно вздохнул, развел руками. Мелькнула зарница в блестящих волосах.
— А какая бы история получилась, — сказал. — Представляешь? Трое братьев, Крониды — против титанов! Вместе, плечом к плечу, до конца…
— Чьего? — спросил я тихо.
Зевс поперхнулся, нахмурился. Посейдон — тот был более прям.
— Так их же, конечно, — пояснил мне, несмышлёному. — Если мы, все втроем — тут же и титанам конец!
— А точно только им? — усомнился я, глядя не на пышущего весельем среднего — на мрачного младшего. Тот дернул ртом, нахмурился сильнее. А Посейдон бурлил себе дальше:
— Так, а кому ж ещё?!
Я пожал плечами — мало ли, кому… Может, всем вообще, кто там знает. Хорошо, конечно, представлять это — клятва над каким-нибудь жертвенником, «Мы втроем!», финальная битва, которая зальет кровью Фессалию…
Только кто поручится, что титаны не воззовут в час битвы к старшим братьям, к Гекатонхейрам в Тартаре? И кто поручится, что Гекатонхейры не ввергнут мир в окончательный Хаос?
— Титанам конец — и что потом? — спросил я еще тише. Зевс смотрел пристально и задумчиво, не мигая. Посейдон приподнял брови в красноречивом и немом: «Братец, да ты дурак?»
— Потом — править…
— Кто?
— Что — кто?
— Кто будет править, если мы встанем плечом к плечу? Если завоюем победу втроем — поставите на Олимпе еще два трона?
— Так и не надо, — оживился Посейдон. — Зевс вот выдумал отличную штуку. Мир же и разделить можно. На две… ну, или три части, если вдруг и ты с нами. Один — верховный, на Олимпе… морем тоже вот можно править…
Понятно. С третьей частью еще не определились — кто там знает Стрелка, его на войну-то не уговоришь! А если вдруг уговорят — Зевс еще что-нибудь придумает.
Глава Олимпа, двое наместников… ну-ну.
— И?
— Что — и?
— Кому какая часть? Или вы и об этом договорились?
Зевс, не сводя с меня взгляда, кивнул Посейдону — продолжай, мол. Средний поерошил иссиня-черную гриву, пожал плечами.
— Ну, можно же жребием решить. Знаешь, бросить жребий… и пусть уж тогда Ананка распределяет — кому какая…
Ананка там, за спиной, засмеялась далеким, невеселым смехом.
Да уж, жребий — кому какая, никто ни у кого никакую часть не оспорит… что я там слышал глупее этого — меканье Амалфеи?
Да нет, поспорил бы.
— Понятно, — сказал я.
Зевс засмеялся невесело. Погладил начавшую прорастать бородку.
— Ты думаешь, что мы делим шкуру неубитого медведя. Так, брат? Хорошо. Мы не будем ввязывать в противостояние тебя — ты уже сказал свое слово, ты решил уйти в сторону от войны. Твое слово мы уважаем. Конечно, жаль, что ты не хочешь просто присоединиться к нам — твое слово многое бы значило. Ты победитель Крона…
Как бы от братового голоса у меня вино в кубке не скисло. Понимаю, конечно. Ты совершаешь подвиги, убиваешь драконов, собираешь армию — а над тобой витает проклятый образ ожившего пророчества.
Ты — великий, могучий, прославленный в песнях, воин, полководец вот…
А этот — пастушок, стрелок, мудрец, отшельник…
И Кроноборец. — последний камень, который перевешивает любые титулы.
В устах воинов: «Эх, жалко — Стрелок не с нами. Как он Крона…»
В устах аэдов: «Я спою вам песнь про Аида Кроноборца»…
В устах женщин: «Ах, конечно, у них подвиги, но Крона-то одолел другой брат?»
— Победитель по случаю, — улыбнулся, пожал плечами. — Мне повезло пустить стрелу прежде, чем он достал серп.
Братья переглянулись с облегчением. Мол, хоть этот понимает. Какой там подвиг, какое сражение — везение, и всё…
— Да, Климен… наверное, Ананка любит тебя, вот и послала лук Урана. Не серп, не копьё — лук…
Они все на него так смотрят — на теплый, шершавый, истертый металл рядом с моей рукой. С почтением и желанием.
Я коснулся лука пальцами. Помедлил, передал Зевсу. Тот покрутил в ладонях, погладил, будто стараясь ощутить… поморщился — что за цацка, совсем для царя не подходит.
— Он ведь как Серп Крона? Принадлежит тому, кому передавался?
Я кивнул. Говорят, Серп Крона не мог удержать никто, кроме отца. Мой лук лёгкий, удержать его просто.
Только вот сотворить, соткать стрелу для него из ничего, из себя самого — не сможет больше никто.
— Серп забрала Гея, — пробормотал Зевс. — Ты знаешь об этом? Мы хватились не сразу, мы же даже не знали, где он лежал… А потом как-то поняли… посмотрели… нам сказали, что она забрала его. Он выплавлялся лишь для одного — того, который в Тартаре. Думаешь, она может использовать его, чтобы Крон…
Я качнул головой. Не думаю, что Хтония жаждет освободить этого своего сына. Особенно по кускам — ибо я сбрасывал в Тартар папашу не целиком, правда, в песнях об этом и не поют…
Серп забрала Гея, лук у меня не попросишь — кроме Стрелка, им никто пользоваться не может… что осталось?
— Оружие тельхинов, — выплюнул Зевс сквозь зубы. — Титаны пользуются таким же. Сделано оно добротно…, но не дает нам никакого преимущества в битве.
Радуйся, бабушка, — подумал я. Видишь, я обещал. Потому что знал, что настанет день для этого разговора.
— Есть другой способ.
Достал из воздуха адамантовую стрелку. Легкую, белую, сияющую в полутьме шатра, будто игрушка.
— Лук Мать-Гея выплавляла из себя…, но стрелы к нему ковали Циклопы.
И ни к чему знать, что лук — одно, а стрелы — совсем другое.
Зевс резко выпрямился, глаза заблестели.
Я не промахнулся.
— Циклопы? Те, что в Тартаре? Предлагаешь…
Я пожал плечами. Не предлагаю, конечно, куда мне. Предлагают воины и полководцы. Равные. Что может тут сказать скромный мудрец?
— Великая Пасть коварна. У кого хватит смелости отправиться в нее?
Даже и не знаю — у кого. Может — у того, кто хочет чем-нибудь перебить, затмить, проклятое, неискоренимое, вечное — «Кроноборец»?
Младший ушёл в Тартар один. Это было ожидаемо — он жаждал подвига, который можно совершить в одиночку. Я даже не провожал его — мне незачем было показывать, насколько хорошо я знаю местные дороги. Я, правда, следовал за ним тайком и даже сунулся во мрак Тартара — кто там знает, если вдруг помочь понадобится…
Не понадобилось: младший справился. Вызволил Циклопов, договорился с ними. После сиял тихой, удовлетворенной улыбкой, показывал подарок: гладкий, внушительно блестящий трезубец. Говорил: стрелы Циклопы ковать отказались («Так и сказали — «Не, такого больше ковать не будем», — поддакивал Посейдон, а мне перед глазами виделась насмешливая улыбка бабули-Геи). А вот трезубец сковали — да еще какой, глаз не оторвать! Ну, у Посейдона — два зубца вместо трех. Тоже неплохо.