– А нам всё равно, китаец он или алеут.
– У него в паспорте и регистрация имеется – Чукотский национальный округ, гражданин России.
Дежурный достал изъятые у Рындвая документы.
– Действительно, российский гражданин, – изумился он.
– Выпускайте!
– Не могу.
– Почему?
– Нет санкции начальства.
– Звоните.
– Не могу.
– Почему?
– Поздно, время за полночь.
– И что же?
– Пусть до утра посидит.
– Тогда утром будет заявление у прокурора.
Дежурный нехотя куда-то позвонил, долго о чём-то докладывал. Наконец сквозь зубы бросил:
– Забирайте!
– А извиняться не будете?
– Пусть благодарит, что отпускаем.
Рындвай рассовал документы и вещи по карманам. Внезапно лицо его исказилось:
– Деньги!
Денег не было. Вся наличка была у него с собой: и на проживание во Владивостоке, и на обратный билет, и на гостинцы жене и детям, и запас на всякий случай.
Николай снова к дежурному:
– У него была большая сумма денег.
– Денег не было.
– Свяжитесь с задержавшим его нарядом.
– С чего бы это.
Утром Николай был у заместителя начальника УВД края, благо тот был его одноклассником.
К вечеру позвонили из дежурной части:
– Приезжайте за деньгами!
– Где же они были? – спросил Николай, получая деньги.
Уже другой дежурный ответил:
– За тумбочку завалились, когда вещи изымали.
– За тумбочку? – изумился Николай.
– Да вчера здесь и тумбочка не стояла!
– За тумбочку, за тумбочку. Бери деньги и проваливай, без тебя дел много. А то можно всё повторить.
Дома у Николая сидел безучастный ко всему алеут.
– Мне домой! – объявил он.
– Да куда же ты, мы с тобой в кинотеатр «Синема» собирались, такого на Севере не увидишь.
– Домой!
– Ну, погости немного, я теперь с тобой всегда рядом буду.
– Домой! Плохой люди, плохой город. В тундре хороший люди. Простор, однако, нет полицай. Соскучился, там мои ребятишки, баба моя. Домой.
«Ну, вот и обидели алеута, да ещё и на улице Алеутской, в моём городе, который для меня лучший на свете», – подумал Николай.
– Вот и будь доверчивым, как в тундре.
И они поехали брать билет на самолёт.
Русская душа
Туман от залива Петра Великого наплывал на Владивосток. От стоявшей на рейде возле маяка Скрыплёва плавбазы отошла шлюпка и, подлетая на волнах, направилась к Владивостоку в бухту Патрокл. На волнах вскипали барашки, и на глаз определялся небольшой шторм балла в три. В шлюпке находились четверо мужчин – рыбаков с плавбазы. Старшему из них, боцману Фролычу, было давно за пятьдесят, а глубокие складки морщин, обветренные в морях, старили его ещё больше.
Двое других были явно помоложе. А самый младший, матрос Санька, вообще походил на юнгу.
– А что, Фролыч, успеем до сумерек на берег? – спросил радист плавбазы Степан.
– Должны бы, – кивнул Фролыч.
Гладкое лицо Степана выразило удовлетворение. В отличие от других матросов-рыбаков радист относился к «судовой интеллигенции», это было видно и по его лицу, не исхлёстанному морским ветром с въевшейся в кожу морской солью.
Четвёртый спутник, моторист Паша, сидел на корме возле шлюпочного мотора и правил шлюпкой, на глазок прокладывая курс к берегу. Вся его специализация отпечаталась на руках, где темнели порезы с въевшимся машинным маслом. Этот уж точно из команды «деда», так на судах называют старших механиков.
Во Владивостоке в домах начинали зажигаться в окнах огни.
– Ты, Санёк, на берегу был, дровишек-то на костёр припас? – ласково спросил Фролыч. Этого паренька он когда-то присмотрел на берегу и взял на судно. Пришлось долго уговаривать капитана, чтобы оставить его и зачислить в команду. Санёк был из беспризорников, знал многие детдомы, из которых неоднократно сбегал и не знал ни родных, ни друзей, так же, как и Фролыч, ещё юношей ушедший в море и не расставшийся с ним. Родные его повымерли, жениться он так и не смог, не мог променять любовь к морю на любовь к женщине. Он проплавал на многих судах, как на рыболовецких, так и на пассажирских, был в Арктике и в Антарктике, во многих странах. Такого «морского волка» охотно брали на суда многие капитаны. А Санёк был у него и за сына, и за внука.
Шлюпка пристала к берегу в точно назначенном месте, слева начинался Владивосток, справа небольшая рощица. Это место Фролычу понравилось много лет назад. И когда приходилось быть на рейде свободным, он изредка покидал судно и до утра сидел здесь у костра.
Санёк занялся костром, Павел готовил снедь, а Степан отвечал за своевременно приготовленное спиртное. Пока жарили шашлыки, успели выпить по первой и дошли до третьей, кроме Саньки, которого Фролыч по этой части держал в строгости.
Все знали, что обычно малоразговорчивый боцман в такие минуты преображался, даже черты лица становились мягче. И если у него было хорошее настроение, то его рассказы длились до самого утра. Так было и на этот раз.
– Фролыч, а что за случай был у тебя с американкой? – спросил Степан, пробуя сочный кусок мяса на шампуре. С Фролычем на «ты» из этой компании он был один.
– Да это было совсем и не в Америке, а в Мексике, – ответил боцман.
– Всё равно в тех краях. Расскажи!
– Мы тогда возили тростниковый сахар с Кубы, – начал свой рассказ Фролыч.
Паша, обычно такой же немногословный, как и боцман, и даже всегда немного угрюмый, внимательно слушал, а Санёк даже рот раскрыл от восторга. Он всегда благоговейно слушал своего наставника.
– Мы зашли в мексиканский порт Веракрус забрать дополнительный груз. Я тогда, честно скажу, пребывал в трансе, что-то в душе защемило. Ещё на Кубе получил радиограмму: в деревне под Курском умерла моя мать. А я у неё один остался после войны. Отец на фронте погиб, старший брат на мине подорвался возле нашей деревушки. А я был ещё грудным. Вот и остались мы вдвоём с мамой. Изредка я навещал её, хотя мог бы приезжать каждый год. Теперь так жалею, что не делал этого. Все мы не делаем, когда можем. А когда потеряем, и уже ничего не вернуть, тогда жалеем на всю катушку упущенные возможности. Сидит в нас глубоко проклятый эгоизм и лень…
Фролыч тяжело вздохнул, задумался.
– Ну, а что в Мексике-то было? – выдержав паузу, угрюмо, как всегда, поинтересовался Павел.
– Дальше-то? – очнулся от своих мыслей Фролыч. – После школы-семилетки рванул я из колхоза куда глаза глядят. Паспортов тогда колхозникам не давали. Вот так без документов и прикатил сначала в Сибирь, а затем и вообще на край земли во Владивосток, на Тихий океан. Во Владивостоке пробился в мореходку, окончил её.
– Это которую все «шмонькой» звали? – встрял Степан.
– Сам ты «шмонька», хоть и среднее, но мореходное училище. С тех пор навсегда в морях. Считай все моря и океаны прошёл, на всех материках побывал.
– Ну, а американка-то, что за история с ней была?
– Я же говорю, что не американка она, а мексиканка, а если уж совсем точно, то испанка. В Мексике жила, а родители – эмигранты из Испании. Ну вот, я уже говорил, что получил радиограмму о смерти матери и затосковал. Никогда такой тоски не испытывал. Меня из моря бывало на берег и не затащить. Так, когда к какой бабе сходишь, и опять на судно. Бабы-то у меня, почитай, в каждом порту были, во многих странах. Жениться, я не женился, деньжата водились, собой тоже видный, и ростом батька не обидел, и статью в мать, и чуб волной. А когда свободен, красив и с деньгами, то все бабы твои. Это сейчас вот возраст подошёл…
– Так что же было с испанкой? – робко спросил Санька.
– А, с испанкой дело было так, Санёк, – продолжил Фролыч, – Как я говорил, пришли мы в Мексику в порт Веракрус. Я сошёл на берег, дошёл до ближайшего кабака и хорошенько посидел там за «рюмкой чая». Иду, подвыпивши, на судно. Вижу перед портом толпа. А среди толпы всякие акробатические трюки показывает девочка-нищенка. Что она только не вытворяла! По обличью на нашу цыганку похожа. Когда она закончила выступать, то протянула тоненькую, худенькую ручонку, прося подаяния. Но толпа разошлась, как бы её не замечая. Я был поражён поступком толпы. У нас, в деревнях Курской области, после войны много нищих ходило, и всегда им помогали, хотя и сами жили очень трудно.
Боцман вздохнул и снова на время замолчал, погрузившись в свои воспоминания.
– Ну, давай, Фролыч, дальше рассказывай, – попросил Степан.
У Саньки блестели глаза, а всегда угрюмый Паша даже слезу смахнул, отвернувшись к костру, чтобы остальные не видели. Такая она, русская душа, сострадательная к чужому несчастью, даже самые суровые с виду люди, как Паша, не могут оставаться равнодушными.
– Я подошёл к девочке, – продолжал Фролыч, – Взял её за руку. Она ничуть не испугалась и доверчиво прижалась ко мне. Тогда я привёл девочку к себе на судно. Сначала думал только покормить. Там её умыли, причесали. И она снова показала свои трюки. Все моряки собирались на эти концерты. Капитан сначала высказал своё неудовольствие по поводу её пребывания на судне, а потом сам организовал для неё сбор денег.
Тихо потрескивал костёр, с моря на свет залетела пара сонных чаек. Море, как бы заслушавшись этой историей, тихо било волной о берег. Шторм совсем стих, волны успокоились, дул лёгкий бриз.
– Шашлыки подгорели, – виновато сказал Санька, он был за них ответственным.
– Ничего, не расстраивайся, – сказал Паша. Степан на его слова одобрительно кивнул.
– После этого по приказу капитана я отвёл девочку в город. Долго искал музыкальное училище. В первом и втором месте её не приняли, так как она была испанка без мексиканского гражданства. Вот тогда я и узнал о её национальной принадлежности. В третьем месте оказался музыкальный церковный приют, там учил музыке целый профессор. Вот туда я её и устроил. Она плакала и благодарила меня.
– А что было потом?
– Потом много лет я не попадал в Мексику. А когда попал, то на месте приюта уже был стадион. Никто не помнил приюта, тем более что стало с его учениками.
– Давайте выпьем за всё это, за русскую душу Фролыча! – расчувствовался Степан.
– Я половинку, – предупредил Фролыч, – с тех пор я ведь и в выпивке себя резко ограничил.
– Но на этом история не закончилась, – снова продолжал боцман, – Однажды в Испании я увидел афишу, где извещалось о выступлении на соревнованиях по художественной гимнастике знаменитой испанской спортсменки. И портрет красивой женщины. Сердце моё дрогнуло. Может это она, моя нищенка!
– И вы встретились? – тормошил его Санька.
– Нет, я ушёл в море…
– И что потом? – опять не выдержал Степан.
Паша откровенно смахивал слёзы, а Санёк подозрительно шмыгал носом.
– Ну-ка налей мне Степан полную, что-то я совсем расстроился! – приказал боцман. Все трое выпили, закусывая зеленью и шашлыками. Долго молчали. Молчание прервал Степан: «Ты больше так и не видел её?»
– Нет, не видел! Только знакомый боцман с «Маныча», это судно уже давно у стенки возле Эгершельда стоит, как раз на выходе из Золотого Рога, привёз мне из Австралии газету, где было написано, что знаменитая во всём мире спортсменка – мексиканка испанского происхождения посвятила свой мировой рекорд русскому моряку, который помог ей в детстве деньгами. Возможно, что это была она. Много нас русских моряков в разных странах помогали детям и взрослым. Такая у нас русская душа. Я слышал от наших моряков почти такую же историю. Такой же боцман, как и я, где-то, вроде бы в Италии, встретил тоже девочку-нищенку, та хорошо пела. Наши русские моряки собрали ей деньги, на которые она и выучилась, стала знаменитой певицей, даже фамилию нашего боцмана взяла. Вот они встречались, а мне не пришлось.
– Так если она мировая рекордсменка, то её можно запросто найти, – снова вступил в разговор Степан.
– Зачем? У неё своя жизнь, мировая слава, деньги, у меня своя жизнь. Я, ведь тогда, не ради благодарности ей помог, просто не мог оставить человека в беде, как и все истинно русские люди, – и ещё раз повторил, – У нас русская душа.
Над морем появилась розовая полоса. Шум прибоя стал слышнее. С моря подул лёгкий ветерок. С востока к Владивостоку пробивалось солнце. Наступало утро.
– Минут через двадцать начнём выдвигаться домой на плавбазу, после обеда пограничники дают отход, уходим в море, – сообщил Фролыч.
Окровавленный «Зубр»
Алексей Горчаков собирался с женой в театр.
– Ну, наконец-то, Лёша, я вытащила тебя в люди, – щебетала жена.
– Три года собирались.
Алексей благодушествовал. Он только позавчера прилетел из командировки с Северного Кавказа и теперь даже с удовольствием слушал это щебетание. После обстрелов и напряжения такое мирное спокойствие.
В комнату вошла тёща:
– Хоть Ирочку в свет выведешь, а то она с твоими командировками совсем закисла.
Алексей служил в отряде московского ОМОНА «Зубр» и постоянно выезжал в различные командировки по всей стране.
– Ну, вот и готовы, – любовно поправила Алексею галстук жена.
В это время зазвонил его мобильный телефон:
– Наверно пивко попиваешь? – раздался голос дежурного по подразделению, – Всё, брат, с пивком завязывай. Начальство объявило сбор. Машина за тобой выходит.
– А куда едем? – спросил Алексей.
Спрашивать было не положено. Надо, всё объяснят в своё время. Но спросил, так, на всякий случай.
– Чего спрашиваешь? Будто в первый раз. Не знаю я! – сердился за своим пультом управления дежурный.
Жена сразу всё поняла, и радость её померкла. Алексей переоделся, взял тревожный чемоданчик. В нём, как всегда, всё было готово к командировке: бритвенные и умывальные принадлежности, несколько пар носков и трусов, аптечка, сухой паёк. Вот и весь скарб. Он поцеловал жену, зашёл к детям, прижал их к себе, попрощался с тёщей. Та тайком перекрестила его в спину. Всё как обычно.
Приехали в аэропорт. Несколькими автобусами привезли в угол аэродрома, где под охраной стояли два самолёта.
– А что это так много нас? Аж, два самолёта, – недоумевал обычно смешливый и задорный Игорь Жуков.
– В Чечню столько народа не посылали!
Раздалась команда на построение. Командир «Зубра», услужливый начальству полковник Пиянов, между «зубровцами» прозванный Пиявка, получивший прозвище по сходству с фамилией и к тому же в самом деле придирчивый и приставучий как пиявка, объяснил:
– Один самолёт летит в Хабаровск, второй во Владивосток.
Причину не объяснил. Вопросов ему привычно не задавали. Всё равно не ответит. Не положено. Задачу доведут для исполнителей на месте. Так всегда.
Возле самолётов возилась обслуга: заправщики и технари. Сразу по приезду, Горчаков заметил их восхищённые взгляды, особенно, когда смотрели на нарукавный шеврон «Зубр».
– На какую-то крупную заварушку едут, – почтительно сказал один из них.
– Эти всегда летают на важные задания. Куда это сейчас?
– Наверно, на Кавказ, там всегда неспокойно.
– Какой там Кавказ, в Хабаровск и Владивосток, так в накладной на топливо указано, – вступил в разговор заправщик.
– А что там за война? Японцы или китайцы что ли напали?
– Говорят, автомобилистов усмирять.
– Это за что их, что они натворили?
– Бунтуют. Японские иномарки с правым рулём запретили, а там все ездят на японских авто с этим самым правым рулём.
– Ну, и пусть бы ездили. Я в Сибири был у брата, у него японская «Тойота» с правым рулём. Прокатился – красота! Никому правый руль не мешает.
– Премьеру, говорят, помешал.
– А ему-то что помешал?
– Да говорят, он крупным акционером нашего автопрома, как раньше беглый Березовский, стал, а тот в трубу вылетает, вот и помогает ему.
– Не может быть, это же не какой-то прохвост Березовский, а премьер. Может просто нашему автопрому помогает?
– Ему уже ничего не поможет. «Дрова», они и есть «дрова». Такова продукция нашего автопрома.
– Значит, будут насильно на «дрова» пересаживать.
– С них станется.
– А я-то думал, на серьёзное задание летят, а они свой народ усмирять. Опричники, мать их так.
И плюнул в сторону омоновцев. Восхищение прошло.
Над аэродромом появились тучки. Закапал дождь. И это зимой.