В эпоху, когда наука пришла к тому, что знания лучше всего усваиваются в состоянии физического напряжения и даже боли, — эти машины считаются аппаратами высокой терапевтической и образовательной ценности. Считается, что опыт, привитый таким способом, закрепляется прочнее. Вот одно, довольно заковыристое определение из руководства по эксплуатации: «Приобретенные таким образом знания обладают "гомогенизирующим эффектом, который объединяет образование и физическую активность в неделимый сплав калорий энергии и субконфигурации знаний"».
Саркофаги сработаны из очень прочного и легкого современного пластика, который прекрасно моется. Они в точности воспроизводят древние саркофаги фараонов и прочей знати Египетских царств. Поверхности их украшены аутентичными росписями{25}.
Надо полагать, у создателей были резоны прибегнуть к этим античным формам вместо того, чтобы строить боксы, которые повторяют, скажем, ракеты или космические капсулы. Как бы то ни было, все передовые западные предприятия используют египетский дизайн. Пояснений этому нигде нет — ни в каталогах, ни в других книгах, посвященных физиотерапевтической образовательной аппаратуре. И еще одна удивительная деталь: новейшее современное достижение, «технология миниатюрных силиконовых чипов». За время пребывания у Аниты мы перебрали многочисленные одноместные и двухместные модели различных производителей. Судя по всему, спрос высок, и модели с усовершенствованными механизмами и конструкциями выпускались буквально наперегонки.
Глянцевые журналы Америки и Западной Европы пестрели рекламными разворотами. С рекламных проспектов смотрели счастливые пары, иногда в окружении детей, совершенно одинаковых — полагаю, что это намек на то, что в рабах любви Просвещенные видят детей.
Особо потрясла меня реклама, где изображались всадницы в ковбойских нарядах, с ними несколько ковбойских детей и жеребят, а в небе Дикого Запада — изображение саркофага. Реклама эта представлялась мне поистине прекрасным произведением искусства, доступным уму даже такого непросвещенного раба, как я. Рассматривая ее, я испытывал такое головокружение, будто меня самого встряхивали и взбалтывали, как в маслобойке. А между тем я уютно сидел и разглядывал журнальную страницу.
Порожденный этой рекламой телесно-эстетический опыт разбудил во мне отклик, подобный тому, что испытывает набожный христианин, созерцая на полотне старого мастера истекающего кровью Христа: он чувствует, будто сам пригвожден, и жизнь его постепенно рассеивается и растворяется в дымке, точно всадник, неторопливо дрейфующий к западному горизонту.
«Египетские» саркофаги пленили меня настолько, что я погрузился в доступную литературу на эту тему. В своем увлечении я был поддержан Хозяйками — разумеется, я не услышал ни слова похвалы, зато хватило краткого и красноречивого взгляда Аниты. Я даже подслушал несколько лестных замечаний в мой адрес, хотя рабу не положено подслушивать, особенно если разговор касается его лично. Но получив молчаливое одобрение, я стал трудиться еще усердней.
Я узнал историю саркофагов: как они появились в практике заведений после Второй мировой войны, как до этого использовались сооружения, основанные на рабской тяге. Это было вовсе не из-за отсутствия электрического оборудования, но потому, что культурная атмосфера была несколько иной.
Мужские рабовладельческие Учреждения довольно эксцентричны. В них есть элемент абсурда, тайны и даже откровенного садизма. После войны, когда промышленная демократия завоевала прочные позиции на Западе, такие Учреждения стали развивать. Их уважают, как форпосты культуры и образования, если можно так выразиться. Они сравнительно немногочисленны, но чрезвычайно эффективны в своем косвенном влиянии на современное общество.
Хотя первую модель «египетского» саркофага выпустили в Америке, довольно быстро рынок перекинулся на японскую технологию, эстетически рафинированную по части усовершенствований — к примеру, в саркофагах появилась реакция на голосовые команды. В японских моделях посредством сложных механизмов достигается неистовая вибрация во время работы; саркофаг либо вибрирует после паузы, либо резко накреняется, замирает и возвращается в первоначальное положение — и все это с разной периодичностью. Иногда саркофаг сотрясается и бьется о соседний, затем поворачивается на триста шестьдесят градусов, останавливается, и лишь верхний или нижний его концы продолжают неистово пульсировать.
Японская машина комплектовалась бесконечным множеством насадок: шлангами для распыления жидкостей, для периодической подачи воды или жидкой пищи, мигающей подсветкой, которая заливает тебя светомузыкой; ольфакторными устройствами, симулирующими ароматы Хозяйки, — словом, все для благополучия клиента.
Неудивительно, что японские саркофаги с этими изобретательными усовершенствованиями завоевали массовый рынок. Большинство Хозяек предпочитали эти программы, не обременявшие их собственное воображение.
Но что же произошло, когда все стали полагаться на эти суперизысканные приспособления? Рабы, рецепиенты запрограммированного знания, становились умнее; Хозяйки же, перестав использовать свои творческие способности и воображение в деле доминирования, тупели на глазах.
Такой результат был неприемлем. После нескольких экспериментов в нашем Доме отказались от японских машин. Мы пользуемся надежной западногерманской моделью AEG, минимально оснащенной дополнительными функциями, и это восстановило творческую роль Хозяек. В моделях AEG не предусмотрено запоминания или механического повтора. Посему каждый урок, внедренный Хозяйками в этот искусственный разум, уникален и не поддается копированию{26}.
Этим отчасти и объясняется, почему величие нашего Дома и наших Хозяек неизменно растет, в то время как большинство заведений Свободного мира постепенно выродились в унылые консервативные конторы.
В начале моей службы был заказан и инсталлирован двухместный саркофаг; ставить его можно было как горизонтально, так и вертикально. При максимальной загрузке в него помещались два раба: один стоял, а другой помещался вверх ногами. Или же оба стояли вертикально. Таким образом для удовольствия Хозяек имелись дополнительные комбинации. Двойной саркофаг поднимался до высоты хозяйской промежности, а через отверстия можно было воспользоваться одновременно двумя эрегированными пенисами для непосредственного сношения{27}. Если перевернуть двойной саркофаг вверх дном, можно было наслаждаться языками двух ртов или наблюдать эманации возбуждения из двух пенисов сверху, пока через нижнее отверстие происходит акт облизывания. Порой Хозяйкам нравилось просто наблюдать: казалось, это приносит им удовольствие не меньшее, чем само обслуживание.
Они изобрели множество увлекательных игр: заталкивали каблуки в отверстия для рта и наблюдали за реакцией пениса, раскручивали двойной саркофаг, наблюдая за интервалом между эрекцией и состоянием шока. Они бранили нас за нерасторопное возбуждение. Они придумали новый, гуманный способ добиться эрекции после истязания: возбуждение ускоряется, если непосредственно после встряски вставить в рот слуги хозяйский сосок. Более того, они обнаружили, что результат достигается еще быстрее, если до начала процедуры вставить слуге в анус какой-нибудь предмет. Это редуцировало страхи и приводило к более быстрому и эффективному обслуживанию.
Такая образовательная деятельность официально называлась «маслоделие».
Я уделял нашему «египтянину» много внимания: я был обязан за ним ухаживать. Я смазывал его внутренности и очищал поверхность. Мне доставляло несказанное удовольствие всего лишь раскрывать его капот и созерцать механизм, трогая колеса и шестеренки.
В ухаживаниях за «египтянином» я зашел еще дальше. Работая над ним, я слышал голоса, как на уроке; если саркофаг был перевернут вверх ногами, голос командовал: «Оплюй себя», — а если машина резко разворачивалась: «Выйди из саркофага», — а когда я был внутри и не мог двинуться: «Придвинь колени к подбородку».
Невозможность выполнять эти приказы физически и вера, будто на самом деле я подчинился, — ведь я считал, что это приказывали Хозяйки, а их команды надлежало выполнять беспрекословно, — приводили меня в состояние, выходящее за рамки любого земного опыта. В такие минуты казалось, что рассудок покинул физические пределы тела, а убежденность в том, что я исполняю невозможное, перевешивала физическое знание о том, что невозможное невыполнимо{28}.
7. Капо Альдо
В начале моей службы всеми слугами руководила одна Анита. В назначенное время нас выпускали из нашего помещения, чтобы мы совершили ежедневный туалет и приняли участие в утренней службе для четырех Хозяек.
Уборные в доме у Аниты должны были быть безупречны, а малейшие нарушения, реальные или мнимые, карались. В дополнительную работу входило ежечасное мытье саркофага, проветривание и смазка подвижных деталей{29}.
В это первое время остальные Хозяйки бездействовали, почти как гостьи или жилички, лишь изредка давая нам мелкие поручения, чтобы формально напомнить, что они здесь тоже Хозяйки. Впрочем, они отказывались от такого подхода во время службы в столовой или во время «маслоделия» в саркофаге. Тогда они становились исключительно требовательными. И отчего-то в такие моменты наименее строгой бывала сама Госпожа Анита.
Альдо, которого призвали на службу четвертым, сильно отличался от нас троих. Его облачили в женское платье и дозволили свободное передвижение по дому в любое время суток. Постепенно Альдо взял на себя руководящие обязанности — он даже составлял наш суточный график, который, разумеется, утверждали Хозяйки.
Мы никогда не замечали, чтобы Альдо шлепнули по лицу или пнули за забывчивость и другие провинности. В отличие от нас, его никогда не проверяли на чистоту. Он не мылся и не принимал душ — по крайней мере я никогда этого не видел, хотя в хозяйские уборные его не допускали. Подозреваю, что под модным нарядом скрывалась антисанитария. Крепкие дешевые духи, по-видимому, должны были отвлекать от зловония. Порой Хозяйки, не вынеся этого смрада, приказывали ему удалиться.
Лысеющая голова Альдо была покрыта пергидрольным шиньоном с начесом в духе пятидесятых. Образ обольстительной блондинки был тогда в моде среди провинциальных американок среднего класса.
Обычно нас использовали за столом или в саркофаге, но в остальном от нас не требовался обычный или более-менее обычный секс. От нас ожидалось лишь безучастное обслуживание. Зато Альдо пользовался особыми привилегиями. К нему не применяли формальную дисциплину — Хозяйки присвоили ему псевдочеловеческий статус. Иными словами, они относились к нему так, будто он из «гражданских» — можно подумать, сами они принадлежали к этой безликой толпе.
Иногда они набрасывались на Альдо, задирали ему юбки и спонтанно использовали его то так, то сяк. Доходило до того, что они обращались к нему напрямую в ожидании ответа — полная ересь с точки зрения установленных норм.
Если над ним подшучивали, он сопротивлялся, ужасно расстраивался и верещал, но его негодование, разумеется, еще больше раззадоривало. Затем он сдавался, повиновался и, все еще вяло протестуя, валился на пол, явно наслаждаясь своим поражением.
И хотя порой он бывал противным и злопамятным, мы, рядовые слуги, не возражали против его привилегий. Однако мы бы возмутились, если бы подобное «доверие» оказали кому-то из нас. Несмотря на то, что мы не вполне избавились от обычных представлений о маскулинности и от реакционных мыслишек, затаившихся в глубине души, мы смирились с положением Альдо. И все-таки, невзирая на его фактический статус, это женоподобное существо мы по-прежнему считали стоящим ступенью ниже.
Наша диета очень разнообразна. Нас кормят мясом и сладостями. Мы обязаны доедать все без остатка. Единственная беда — потеря приятного ощущения голода. В результате обильной кормежки и постоянного спермодоения мы мучаемся, если дойка не происходит каждые несколько часов. Внутреннее давление и психическое раздражение невыносимы, поэтому наши орудия поднимаются автоматически. В такие моменты мы поневоле кричим, жалуемся, призываем Хозяек и носимся кругами в агрессивном перевозбуждении.
Порой дойку приходится откладывать. Тогда приходит Анита и по-быстрому нас сечет, чтобы утихомирить.
Альдо не трогает нас и мизинцем, хотя статус безусловно, ему это позволяет. Как же это мило с его стороны. Несмотря на то, что у него самого никогда не болит член, он относится к нам с глубоким сочувствием.
Хозяйки прекрасно знают о перепроизводстве семени. Они чрезвычайно горды тем, что это превосходит их самые смелые ожидания. И все же изобилие превращается в проблему.
Как-то вечером за ужином они обсуждали эту тему, но увы, так и не пришли ни к одному спасительному решению.
8. Серый атлас
Мы с моей Госпожой извлекаем особое удовольствие от следующего акта, который она разработала самолично. Как ответственный за эстетику, я выбираю ей наряд для перформанса. Я опускаюсь перед ней на колени и облачаю ее в черные чулки, потом спускаюсь к ее заоблачным босоножкам на платформе, красным и блестящим, из суровой кожи и дешевого пластика.
Хозяйка подходит к стулу, обитому серым атласом, и опускает на него ногу. Мой пенис Хозяйка уже окунула в банку — он полностью покрыт вазелином.
Я стою на коленях на твердом паркете. Она приподнимает ступню, затянутую в чулок, и под нее протискивается мой едва отвердевший член. Затем она перебирает пальчиками ног по моему сморщенному отростку, легко сдавливая его, и подбадривает меня:
— Это очень хороший, послушный хуй. Он просто обожает ботиночки.
Я медленно оживаю и начинаю неторопливо трахать пустоту между пальцами и подошвой, мягко двигая пенисом туда-сюда. Когда у меня наступает эрекция, Хозяйка приходит в раж, давит сильнее, увеличивая или уменьшая объем выделенного мне пространства, иногда вовсе не пропуская мой изголодавшийся, вымуштрованный прибор. Она заставляет его изнывать снаружи, а затем позволяет вернуться в туфельку.
Иногда она хочет, чтобы он ерзал прямо под подошвой. Она наступает на него, мнет между платформой и атласной обивкой стула и сдавливает его так, что он вообще не способен двигаться. Вконец она расплющивает его между твердой платформой и мягким атласом, кривит губы и сердито кричит:
— Плохой хуй! Плохой! Я раздавлю этот ужасный хуй, чтобы он раз и навсегда превратился в промокашку!
Мне очень больно, но я не могу вырваться, ведь она прижала меня к атласу, раскачивая ногу влево и вправо, туда-сюда.
И тут над моей головой раздается вопль:
— Немедленно кончай! — В диком гневе она проникает в свою пизду и начинает яростно дрочить.
Я неизменно кончаю, зарываюсь головой ей между бедер и, пока она терзает себя пальцами, сосу ее с громким чавканьем.
Я чувствую, как она кончает — во всяком случае, содрогается, — и чавкаю еще громче, облизывая ее, пока в пенисе, уже наверняка посиневшем, нарастает немая боль. Обуреваемый чувством глубокой благодарности и обожания, я присасываюсь к ней, как полип, пока она не отпихивает меня и не убирает ногу с моего члена:
— Хватит!
9. Лучший художник
Моя обожаемая Госпожа выглядит очень своеобычно: ее резкие орлиные черты подчеркнуты мастерски наложенным макияжем; губы темнокрасные, почти черные. Она — воплощенная энергия и деловитость; и готовится разыгрывать конкурс «Лучший художник».
В нью-йоркских неоаристократических кругах эта игра весьма популярна. В надежде пропихнуть своих протеже любители искусства то и дело рекомендуют нашему Заведению нервных молодых гениев. Претендентам не терпится себя показать: художники так изголодались по любви, что ради известности готовы на все{30}.
Проникновение в столь престижные круги, как наше Учреждение, может принести славу. Я не имею в виду разоблачение личной жизни или публичный интерес к тому, чем их одарила природа, — у них есть надежда устроить выставку и добиться известности и богатства.