Конкурс «Лучший художник» выглядит так: все выстраиваются в ряд у стены Большого белого зала — в несколько, увы, небрежной манере, прислонив к правой ноге картину небольшого формата. Ширинки распахнуты, пенисы болтаются.
Анита расхаживает вдоль шеренги в своих черных рабочих ботинках на высокой платформе, со множеством застежек. На картины она особо не смотрит. Вообще-то, на картины ей, по правде, плевать.
Она внимательно разглядывает пенисы, свисающие из штанов, и когда ей встречается интересный экземпляр, велит владельцу вытащить мошонку, так что все хозяйство вываливается наружу, трясясь, как виноградная гроздь. Временами Анита щупает его, точно рачительная домохозяйка, выбирающая фрукты на рынке.
Затем она проверяет каждый пенис на толщину, на твердость и на отзывчивость. Иногда она тянет за хоботок, испытывая его упругость, порой взвешивает в ладони — сначала только пенис, затем всю мошну{31}. Порой она лишь слегка похлопывает испуганные сморщенные гениталии, проверяя их реакцию. Во время всего осмотра моя Госпожа ведет себя как ни в чем не бывало, заглядывая в каждого, как в отражение, будто перед нею выстроились огромные зеркала.
— Талантливый художник, — одобрительно говорит она, взвешивая на ладони крупный пенис. Или: — Бездарь, — указывая на жалкий экземпляр.
Наконец выбрав член, который пришелся ей по душе, она может бегло взглянуть и на картину: «Хм-м, неплохо!» Анита прекрасно понимает, что в современном искусстве качество — штука непредсказуемая, ведь искусство подвержено влиянию переменчивой моды, встречных течений, противодействий инвестиционных силовых блоков, запутанных сексуальных отношений, а также чистой удачи.
Напротив, своими действиями она неизменно подчеркивает, что хороший хер — и в Африке хер, потому что хороший хер можно увидеть, взвесить, помять, потеребить или употребить. Насладиться можно даже плохим хером. У Аниты есть множество оригинальных способов их помучить.
Обладатели пенисов — лишь приложения к причиндалам, которыми управляет знающая Госпожа. Они обучены откликаться на приказы, правильно реагировать, а если пенис прикреплен к художнику, создавать картины на заказ. Они могут даже пособить с работой по дому.
В отличие от искусства, риск ущерба тут невелик и не надо платить страховку.
Ценность пениса тоже поддается осмыслению. Если Хозяйка склонна всучить его подходящему клиенту, умеет выбрать удачный момент… его можно сдать в аренду, как недвижимость, извлечь дополнительный доход. Тем самым он возмещает свои расходы и траты на техническое обслуживание, хотя до самой продажи служит даром.
Пенисы не требуют рискованных инвестиций.
Где еще получишь прибыль, не рискуя наличкой? С одной лишь живописью это недостижимо.
10. Секс-перформанс
В последнее время воображение Хозяйки занимает идея организованного, заранее расписанного пошагово театрализованного секса. Это называется «Секс-перформанс» — теперь это ее любимый жанр{32}.
Как-то Госпожа Анита привела немецкую девушку. Это была кругленькая толстушка нордического типа, с темно-карими, почти семитскими глазами, большими сиськами и льняными светлыми волосами, длинными и прямыми. Ей надлежало исполнять роль зрительницы.
Во время «перформанса» немка, одетая в заранее оговоренный костюм, забралась на стул, стоявший на столе, сдавила свою большую грудь и принялась теребить свою письку. По команде Хозяйки, которая, оседлав меня, скакала на мне во всю прыть, немка опустилась передо мной на колени и стала тереться пиздой о мое лицо, одновременно целуя Хозяйку взасос.
Они сосали друг друга и плевали друг другу в лицо. Схватив девушку за сиськи, моя Хозяйка неистово принялась их тискать и дергать, причиняя ей ужасную боль. Груди стали похожи на две огромные длинные жирные сосиски. Одновременно, навалившись на меня своим солидным весом, Хозяйка неистово билась и колотилась о мое тело, пока я не кончил под этими сокрушительными ударами дикой плоти.
И в этот момент перепуганная насмерть гостья испустила мне на голову поток горячей мочи. «Лижи ее, Бобби», — услышал я голос Аниты. Немка скорчилась и заурчала, а Хозяйка воткнула мне в анус один, два, потом три пальца в перчатке, поворачивая их глубоко внутри и скомандовала: «Кончай еще раз!» Я старался подчиниться ее приказу, и меня охватила дрожь.
Иногда, если еще остаются соки, мне удается кончить второй раз, и я фонтанирую снова, как было приказано свыше.
11. Наша наука
Ни моя Госпожа, ни я не балуемся алкоголем, не курим дурь и не употребляем другие экзотические стимуляторы. Наши занятия — сугубо человеческие отношения. Наша задача — создание новой, научно обоснованной эстетики.
Однако исследования переносят нас в миры, не доступные ни алкоголику, ни наркоману. В чистый мир чувств, как он есть. Это не эскапизм, не полет галлюциногенной фантазии в иллюзорные миры, не бегство в небытие. Все это мы категорически не приемлем.
Наша мудрость растет, возрастает наслаждение, и мы крепнем день ото дня. В нашем наслаждении нет непокоренных вершин; если обнаружится новый пик, рано или поздно он будет взят, чего бы это ни стоило!
О нет, наши исследования-наслаждения не запланированы холодным и расчетливым умом. Подобно великому искусству, они возникают спонтанно. И, подобно истинным научным открытиям, после интенсивных исследований они приходят внезапным озарением, как в искусстве, только все это целенаправленно и контролируемо. После головокружительного возбуждения результаты всегда анализируются, а методы совершенствуются{33}.
12. Жид хуй говно
— Бобби, иди сюда.
Я только что проснулся, совершенно разбитый, тело ноет от вчерашних занятий. Она стоит босиком посреди комнаты на возвышении в блестящем красном корсете и платиновом парике с длинными волосами. Больше на ней ничего нет. Она любуется собой в большом зеркале. Ритмично трет себя, повернувшись ко мне задом.
Нью-йоркское утро, Верхний Уэст-Сайд, по Сентрал-Парк-Уэст грохочут машины. Сквозь щели в ставнях сочится солнце, обнаруживая странные артефакты: ползучую мебель ар-нуво, похожую на растения, убийственные золотые цепи, инкрустированные шипами. Над артефактами висят сотни таких цепей.
— Бобби, иди сюда.
Мой рабочий прибор оживает. Как хороший солдат, он просыпается первым — а за ним и я.
Моя Госпожа не любит домашних ковров. Я опускаюсь у нее за спиной на колени на твердый паркет, и мое лицо останавливается на уровне ее талии — перед глазами колышутся большие белые ягодицы. Гигантские живые бомбы, начиненные желе, они подрагивают, когда ее пальцы погружаются в мякоть. Затем она грубо впивается в них когтями и, наконец, царапает, оставляя красные полосы.
Мои щеки трутся об эти мягкие бомбы. Нос погружается в расщелину, втягивая восхитительный запах, приближается к маленькому анусу и замирает — еще не время.
Поначалу я работаю в нижней части расщелины, пока мой нос не утыкается во что-то влажное. Я знаю, что туда нельзя — это запретное место, и от меня ожидают совсем не этого. Я возвращаюсь к анусу, очерчиваю носом круги вокруг него, перемещаюсь в верхнюю часть ущелья, на мостик, где начинается талия, молочно-белая полоса, зимняя дорога между двумя заснеженными холмами моей целомудренной юности{34}.
— Хуй, — говорит она.
И я понимаю, что должен работать усерднее.
— Хуй.
Я действую яростнее, сильнее хлопаю щеками ей по жопе и тычусь носом.
— Хуй.
Теперь я огибаю ее бедро, гляжу в ее улыбающееся, довольное, сердитое лицо, которое тихонько рычит:
— Хер-хуй-хуй.
Запах ее вагины гуще, и ее анус приходит в действие, источая другой аромат, еще слаще.
— Хуй-жид-хуй-жид-хуй-жид, — методично повторяет она. Мой нос глубоко погружен в ее заднюю борозду, но я знаю ее гримасу.
— Жид{35}. — Она высовывает завиток язычка. — Хуй. — Язык показывается снова, слюна капает из уголков рта. — Жид. — Язык выгибается локоном. — Хуй. — Она облизывает нижнюю губу. — Жид. Хуй.
Слюна стекает по ее подбородку, платиновые волосы разлетаются. Одна рука перестает хлопать по заднице, три или четыре пальца заходят во влагалище, глубоко, до предела. Схватив узелок в верхней части пизды, она слегка наклоняется вперед.
Это знак: мне надлежит замереть у нее за спиной, зажать коленями возвышение, на котором она стоит, и широко раскрытым ртом прижаться к ее анусу.
Моя рука охватывает ее талию, лежит у нее на животе. Я приклеен к ее заднице, она меня удушает. Потом она приподнимает задницу — здесь начинается ее пизда. Я же стою — рот раскрыт, сосу, запрокинувшись, — давлю ей на живот, дабы помочь ей освободиться от драгоценной сладкой помадки. Выходит с трудом. Резкий удар в мой пах, она запрокидывается назад, и мы едва не теряем равновесие.
Ее слова летят на меня с потоком слюны:
— Хуй-жид-ешь-ешь-ешь. — Она выпускает газы мне в рот, и они выходят наверху через ноздри. Я как можно шире раздвигаю ее ягодицы, и оно выскальзывает в меня, мне в горло. Слишком много, не проглотить.
Я падаю навзничь. Она спускается с возвышения и яростно подтирается, елозя пиздой по волосам у меня на груди. Я задыхаюсь, выскальзываю из-под нее, бегу в уборную и становлюсь на колени перед унитазом. Меня выворачивает.
Теперь назад в комнату, где моя Хозяйка растянулась на полу в мирном блаженстве. Она переворачивается на живот, поднимается на колени подставляет себя для помывки, и я начинаю нежно вылизывать ее языком.
13. Электрическая вагина
— Еще, Бобби, — говорит Анита. И я прикладываю электрическую вагину к своему пенису. Я сижу нагишом в углу спальни.
«Б-р-р-р-р», — жужжит мотор, масло, смешанное с кислотой, бурлит вокруг пениса, дьявольская механика пульсирует до боли умно{36}. Я уже отдохнул. Но еще минута — и я сорвусь. Ворох эмоций за пределами чувств.
Моя Госпожа сидит в кресле напротив под ярким светом прожектора, разглядывая себя в накрененное зеркало в углу.
Она красавица — кожаные сапоги, грудь наружу, чулки с подвязками и черный корсет. Она дико размалевана: лицо напудрено до мертвенной белизны, беспросветный провал губ, темная тушь вокруг глаз, красная — в уголках и по кромкам век. Она разрисовала и соски — черный по краям, красный в центре. На голове — жгучий оранжево-красный парик.
Ногу она перекинула через подлокотник, и я вижу ее влагалище в складках обвисшей плоти. Она трогает себя в такт моим электроиндуцированным судорогам. Вместо члена она иногда вставляет во влагалище рукоять длинного хлыста, потом сдвигает прожектор, освещая себя под разными углами, чтобы я лучше ее рассмотрел. Уменьшая контраст, она включает второй прожектор. Я опускаюсь на корточки. Болезненное давление электрической вагины на член становится невыносимым.
Машина останавливается каждые пять минут. Чтобы дьявольская штуковина заработала снова, надо включить ее заново. Но я не останавливаюсь, пока не прикажут.
— Баста, — говорит Хозяйка.
Я знаю, что сейчас произойдет. Как в хорошо отрепетированной сцене, я отнимаю от пениса инфернальную машину и ковыляю к моей Хозяйке. Я ложусь на живот, потом — на бок.
Ее сапог наступает на мое бедное мясо, на мой сморщенный член.
Я немного отодвигаюсь назад, не вынимая пениса из-под сапога. Моя Хозяйка стреляет горячим потоком мочи, целясь мне в голову, затем в грудь.
Иногда она любит поболтать со мной цивилизованно. Она прищелкивает языком, показывает мне его между словами — словами любви и сострадания.
В такие минуты она сидит в кресле, полностью одетая, с красиво уложенными волосами — никакого утрированного макияжа, ничего подобного. Мне позволено голышом лежать на кровати.
Она заполняет мой кулак вазелином — я никогда не соглашаюсь сходить за ним сам, это испортило бы весь эффект, — она ухмыляется, вываливает язык, кривит губы, и из ее рта вылетают добрые, милые пустяки. Например:
— Хороший хуй. Хороший мальчик.
И добавляет:
— Но он никогда не войдет в мою пизду. Это не для тебя, не для тебя, не для тебя…
Это меня возбуждает{37}, и я дрочу быстрее — фистинг продолжается{38}.
— Куда ты торопишься, Бобби? Не так быстро, — приказывает она, и я вынужден притормозить.
Затем:
— О-о-о, у меня под платьем есть одна маленькая штучка. Но ты ее никогда не увидишь, не потрогаешь, не проникнешь в нее…
И затем:
— Хуй!
Сердце мое бьется быстрее, рука движется быстрее, и я продолжаю, пока не прикажут остановиться — тогда я останавливаюсь.
И тут моя Госпожа заводит разговор о Женском Освобождении; потом рассказывает об анархизме, о знакомых богачах, о том, что в лучших домах практикуется лесбийство, о том, какая у нее красивая жопа, как она измордует меня туфлей, если я плохо себя поведу, и так далее{39}.
Потом она говорит:
— Продолжай, Бобби! — и умолкает. Гробовая тишина — ни язык, ни губы не двигаются. А я отчаянно работаю над своим членом, пока наконец не содрогаюсь и не кончаю.
Она же сидит, точно изваяние, и внимательно смотрит.
14. Маленькая смерть
Если несколько дней подряд я, прилежный раб, делаю все, чего захочет моя Хозяйка, меня ожидает награда.
Есть одна особая, интимная награда — ее получаешь наедине с Анитой. Это несколько почти оргиастических переживаний одновременно — все они необычайно животворные, но смертельно опасные. Мы называем такие ощущения маленькая смерть, и они включает в себя самые насущные потребности человечества — еду, секс и власть{40}.
Моя Госпожа ценит этот опыт, быть может, даже больше, чем я. Она испытывает тройное возбуждение. Само по себе оно противоречиво. Первое включает в себя приземленную потребность насыщения, пожирания и заполнения пустот; второе — трансцендентное эротическое переживание и, наконец, третье — садомазохистская радость от причинения боли.
Но для начала я должен приготовить хорошее блюдо. Подобными глупостями Анита никогда не занимается, это ниже ее достоинства. И правильно — это работа для слуг. Для меня же нет ничего легче, ведь я превосходный повар, можно сказать, маэстро.
На мне лежит эстетическая ответственность за наряд Хозяйки. Пока я выбираю ей наряд и одеваю ее, она совершенно пассивна.
Я занимаюсь и макияжем — применяю консервативную белую пудру, лишь слегка трогаю ее скулы розовым, чтобы создать впечатление, будто ее слегка лихорадит. Помада не нужна — губы просто смазаны маслом. Я ополаскиваю ей рот соленой водой — нужно уничтожить бактерии и инфекцию.
Церемония мытья сложна. Ее ноги я омываю языком и затем смазываю маслом каждый палец.
Ее вагина требует особой подготовки. Я омываю ее водой и мягким мылом, затем размягчаю — постепенно наношу мазь с различными химикатами. Под конец процедуры ее влагалище чувствительно, но по-прежнему пассивно. Теперь ее скрывает ткань, которой я пеленаю все ее тело. Трение не должно возбудить влагалище до начала процедуры.
В течение нескольких часов до трапезы Хозяйка отдыхает и слушает приятную музыку — ничего волнующего, глубокого, грустного или чрезмерно веселого. (Подойдет добротная запись эстрадного оркестра.) Госпоже следует не утруждать себя упражнениями и вообще избегать физической нагрузки.
Ей нельзя надевать ни корсет, ни обтягивающую одежду, которая может сковать движения. Она плюхнется в удобное кресло, как набитый мешок. Предпочтительно, чтобы ее отнесли или подкатили к столу, где на белом льне разложены серебряные приборы.
В этот вечер она в строгом черном вечернем платье. Я провожаю ее к столу. Еда расставлена так, что моей Госпоже требуется минимум усилий, чтобы дотянуться до любых блюд.
Поскольку мое почетное место — под столом, Хозяйка обслуживает себя сама. Она расслабилась и начинает медленно есть. Я беседую с пальцами ее ног, ласкаю их руками и губами. Щекотка, усиленная маслом, посылает по ее телу приятные волны.