— Никого я не любил так сильно, как тебя, — пробормотал Азирафаэль, его взгляд был прямым, открытым и таким откровенно искренним, таким невыносимо любящим, таким невероятно полным желания.
Кроули поморщился, почти чувствуя боль Азирафаэля, произнесшего вслух слова любви. Он хотел сказать Азирафаэлю, чтобы тот не говорил этого, сказать ему, что знает. Он хотел сказать Азирафаэлю, что все равно не заслужил этого. Хотел сказать ему, что тоже любит его, больше, чем когда-либо чувствовала себя комфортно его демоническая душа. Он не мог сформулировать ни одну из этих мыслей.
— Иди сюда, — прошептал Азирафаэль. — Больше нет причин не делать этого.
Кроули так и сделал, и когда он наклонился, чтобы запечатлеть мягкий влажный поцелуй на губах ангела, он скорее почувствовал, чем услышал приглушенный вздох, мольбу «заставь меня забыть», прошептанную у его собственного рта, и с облегчением, которое омыло его, он понял, что может сделать это, даже если только временно.
Ощущение кожи Азирафаэля вызывало привыкание, заставляя его жаждать ее прикосновений повсюду, заставляя его корчиться и извиваться в объятиях своего возлюбленного, задыхаясь от того, насколько удивительно теплой, настоящей и ароматной она была. Здесь пахло Азирафаэлем, его книгами, пылью в книжном магазине и свежими чернилами, палочками корицы и полированным деревом, горячим чаем, шерстяными свитерами и летним солнцем — квинтэссенцией всего, что определяло комфорт и безопасность. Кудри Азирафаэля щекотали его щеки, губы и внутреннюю сторону запястий. Здесь были губы Азирафаэля, податливые и влажные, и явно не демонические. Его язык был во рту Кроули, тщательно обводил острые кончики его клыков, и это превращало Кроули в нуждающуюся, дрожащую массу очень влюбленного демона. Мягкое прижимание живота к его собственной впалой груди, а затем ноги Азирафаэля оказались по обе стороны от него, они сжимали его бедра, притягивая его ближе, и внезапно они оба оказались полностью обнаженными, и Кроули почувствовал едва заметное щекочущее прикосновение волос к его бедру и гораздо более существенное ощущение твердой, горячей, пульсирующей плоти.
В конце концов, Азирафаэль был человекообразным существом мира, так что у него был член, и довольно большой, судя по привлекательным очертаниям, которые он смог разглядеть под явно непривлекательными брюками ангела и подтвержденными собственным впечатлением Кроули от прошлой ночи; и кроме того, он уже довольно давно знал, что Азирафаэль тоже любит его, в том самом первобытном, физическом смысле, как люди любят друг друга. То, что он до сих пор не мог себе представить даже в самых смелых своих мечтах — ну и черт с ним, это была откровенная ложь, потому что он провел много бессонных ночей, запутавшись в потных простынях, делая именно это, представляя себе Азирафаэля на разных стадиях раздевания, делающего с ним всевозможные удивительно злые вещи — то, что он действительно не мог себе представить, было бы смехотворно физически.
Азирафаэль покачал бедрами, и Кроули уронил голову на сгиб шеи, заглушая глубокий, страстный стон. Он чувствовал теплую влагу на своем животе, и понятия не имел, чья она, потому что их члены были плотно сжаты между их телами. Он ошеломленно рассмеялся, смех каким-то образом утонул в жалобном стоне, а затем полностью затих, когда его губы нашли губы Азирафаэля. Он извивался против ангела со всей грацией змеи, заставляя их обоих задыхаться. Они тяжело дышали, восстанавливали дыхание, крепче прижимались друг к другу, целовались и повторяли это снова и снова.
Они занимались любовью медленно, затягивая мучительные мгновения наслаждения так долго, как только могли, превращая их в сладчайшую вечность. Два человека не смогли бы вынести этого так долго, но только ношение человеческой формы, несомненно, помогало делу, и так продолжалось и продолжалось, томно, грациозно, чувственно. По большей части они тоже молчали, словно оба боялись спугнуть это маленькое взаимное счастье, обретенное в безопасном убежище французского пансиона в глуши.
Когда-то, казалось, в другой жизни они вместе достигли кульминации, заставляя Кроули издавать звуки, которые несколько тысячелетий назад он счел бы унизительными и совершенно неприемлемыми для демона, у которого осталась хоть капля самоуважения, но теперь это тоже не имело значения. Все перестало иметь значение, все, кроме рук Азирафаэля, обнимающих его за плечи, его дрожащего голоса, зовущего его, Кроули, по имени, называющего его «любовью», называющего его «своим», а затем перешедшего в тихий стон удовольствия, когда его тело разрывалось в судорогах и дрожях от этого долгожданного, волнующего освобождения. Кроули последовал за ним через край всего лишь мгновение спустя, его тело рухнуло на него сверху, а разум продолжал погружаться в бездонную бархатистую пустоту, само определение безопасности, где не было ничего, кроме ощущения кожи Азирафаэля, такой влажной и такой горячей, и звука его голоса, тихого, задыхающегося и дорогого.
Время тянулось безмерно, и Кроули позволил себе погреться в этой сладкой посткоитальной истоме, как в луже патоки, в блаженном забытьи. Позже, гораздо позже, когда он наконец восстановит дыхание и обретет способность мыслить более или менее связно, он будет думать, что уже проклят, но он будет проклят снова, если все в его ангеле будет ощущаться не иначе, как чисто божественным. Он никогда раньше не думал, что занятия любовью могут быть такими — такими сильными и чувственными, но, возможно, именно из-за этого — потому что он никогда раньше ни с кем не занимался любовью, его единственным побуждением в те одинокие годы, когда он пытался примириться с тем, что им с Азирафаэлем никогда не суждено было случиться, было желание подавить вожделение, которое он испытывал, почесать этот зуд, чтобы облегчить его. Хотя он прекрасно знал, что никто не сможет этого сделать, никто, кроме Азирафаэля. Вскоре он почувствовал, как сердце Азирафаэля бьется прямо под его щекой, каждый глухой удар отдавался в его губах, и снова он обнаружил, что не в силах преодолеть шок от несправедливости случившегося. Вот он, его идеальный, сияющий, самый добрый ангел, такой теплый, мягкий и такой ужасно нежный, так как же он мог быть Падшим?
Пальцы Кроули играли с прядями спутанных кудрей Азирафаэля. Он отчаянно не хотел смотреть правде в глаза; ему хотелось просто остаться вот так, с закрытыми глазами и прижатыми губами к коже Азирафаэля, быть в объятиях своего ангела, быть успокоенным его присутствием, чувствовать себя в безопасности и удовлетворенным, слушать, как он говорит, что все было непостижимо, верить ему, что все действительно так. Вечности для этого будет недостаточно.
Но ведь все было не так, правда? Вряд ли теперь у них есть вечность.
Кроули осторожно скатился с Азирафаэля и лениво растянулся рядом с ним, его грудь, живот и размягчающаяся плоть плотно прижались к теплому телу ангела, весь беспорядок, который они создали, высыхал на его коже, что, возможно, должно было быть неприятно, но по-странному не было, это было просто еще одним свидетельством того, что они сделали, грязным свидетельством самого чистого чувства, которое он когда-либо испытывал. Его нога обвилась вокруг бедер Азирафаэля, и все это было так потрясающе хорошо, что какая-то часть его хотела позволить сладкому забвению взять верх, отдаться ему, оставаясь здесь, в этом безопасном месте объятий ангела, пока не наступит Царствие Небесное.
Другая его часть была непреклонна в том, что он должен бодрствовать и быть настороже, поэтому Кроули открыл свои янтарные глаза и сделал именно это, охраняя беспокойный сон своего ангела, пока приближающийся рассвет не рассеял его кошмары. Он отчаянно желал покоя, такой вечности, как сейчас, возможности вернуться домой и спать в их собственной постели, вместе, чтобы Азирафаэль сказал, что любит его, не захлебываясь собственной кровью, чтобы у него был шанс искупить то, что он заставил Азирафаэля сделать, ведь это все из-за него, да? Кроули проглотил комок в горле, одновременно необъяснимо благодарный своему ангелу за спасение своей жизни и безмерно сожалевший о том, что ему пришлось попасться на эту удочку, защищая своего собственного противника, одного ни на что не годного демона, в которого ему не повезло влюбиться много лет назад.
***
* «Вращающаяся песня» Ник Кейв и плохие семена (напоминаю, что это рок группа — «Spinning song» by Nick Cave and the Bad Seeds)
Комментарий к Глава шестая
Автор: *выкладывает главы*
Я, конечно же, ни капельки не следящий за новыми частями и не обновляющий страницу с фанфиком каждые пол часа: *быстренько все переводит*
Ну и где же отзывы?(
========== Глава седьмая ==========
О, детка, мы в бегах, мы в бегах, мы в бегах,
На полпути вниз по тихоокеанскому побережью.
Я оставил тебя спящей с твоими ранами.
Дорогая, твои мечты — это твоя самая большая часть,
И они навсегда со мной, в моем сердце,
Дорогая, твои мечты — это твоя самая большая часть.
И они навсегда со мной, в моем сердце.
Но где оно — я не знаю.*
©
***
В течение следующих нескольких недель они проехали через Францию, а затем Испанию и Португалию, посетив лишь некоторые места на лету, проведя несколько дней в одних и полностью игнорируя другие. Они шли по улицам, которые были знакомы им двоим лучше, чем большинству граждан. Они посетили музей вина в Бордо и представление национального балета в Мадриде, они пили вино и ели местные деликатесы в Саламанке, они смотрели закаты на скалах Назаре в Португалии, и они говорили о прошлом и прошедших временах, и смеялись, вспоминая, почти так же, как раньше. Ночью Кроули делал все возможное, чтобы любить своего ангела до беспокойного сна, и когда утро не переставало наступать раз за разом, он читал в постели, когда его самый дорогой друг — его родственная душа — наконец обретал покой в его присутствии, когда первые лучи восходящего солнца освещали крыши домов, горные вершины и кроны деревьев.
Однако то, что никогда не попадало в их разговоры, было будущим. Было гораздо безопаснее воскресить прошлое, каким бы болезненным оно ни казалось, чем представить, что ждет их в будущем. Все, что у них было на данный момент, в некотором смысле, было сладко, поскольку давало вкус того, что, возможно, люди должны были проходить на ежедневной основе, учитывая мимолетность их жизни. Это был бы хороший эксперимент при условии, что в один прекрасный день они могли бы положить этому конец и просто вернуться к жизни, к которой они привыкли, Азирафаэль был ангелом, а Кроули — демоном, и они бы просто иногда путались вокруг людей, больше ради поддержания формы, чем действительно влияя на чью-либо жизнь, их усилия действительно сводили на нет влияние друг друга. Было бы здорово, если бы Кроули не скучал по Лондону с его пресловутой погодой и вечными пробками. Это было бы мило, если бы его ангел все еще был ангелом, черт, и это было бы так же хорошо, даже если бы ангел больше не был ангелом, но просто чувствовал себя в порядке, но было очевидно, что это не так, независимо от того, как сильно он пытался притвориться, что все нормально. По мере того как проходили дни, в глубине глаз Азирафаэля поселялось все больше и больше печали, печали, которая была гораздо глубже, чем казалось на первый взгляд. Все было бы хорошо, если бы он хоть как-то умел ее смягчать, но он не умел.
***
Азирафаэль и Кроули сидели за маленьким столиком перед крошечным семейным ресторанчиком в причудливой рыбацкой деревушке, приютившейся между двумя скалистыми выступами португальского Атлантического побережья, когда над миром сгустились сумерки, а воздух наполнился ароматами ранней осенней ночи. Большинство постоянных посетителей ресторана — в основном пожилые люди — жили внутри, спасаясь от вечернего холода, который наползал с океана, но снаружи вместе с ними находились молодая пара и семья с двумя маленькими детьми. Все они, словно по наитию, предпочитали держаться подальше от двух мужчин неопределенного возраста, которые, судя по их виду, были одержимы желанием хорошенько напиться.
У одного было облако светлых кудрей на голове, мягкие манеры и глаза такого бледно-серого оттенка, как будто из них высосали весь цвет, и когда последние лучи заходящего солнца осветили его лицо, его радужки казались практически прозрачными. Несмотря на эту странность, он все еще казался достаточно дружелюбным и очень британским, одетым в легкие льняные брюки и синюю рубашку с короткими рукавами, довольно стройным, но с намеком на живот, видимый под его практичной рубашкой. Можно было бы сказать, что ему чуть за сорок, но когда эти почти прозрачные глаза случайно встречались с чужими, они казались такими призрачными и древними, что трудно было выдержать его взгляд.
Единственный человек, который мог его выдержать, был его друг — или, возможно, партнер, судя по интимным взглядам и едва осознанным, тонким прикосновениям, которыми они обменивались снова и снова. Второй мужчина выглядел немного моложе, все его извилистые конечности двигались со странной, томной грацией, острые скулы, черные как вороново крыло волосы небрежно убраны со лба, а губы кривила тонкая ироничная ухмылка. Однако под всем этим скрывалось что-то нервное, трагическое и ужасно несчастное, что в сочетании с отчаянием в его нечеловеческих глазах, которое было бы видно, если бы он потрудился снять солнечные очки, делало его таким же древним и призрачным, как и его собеседник.
Вместе они составляли странную пару: приветливый мужчина, выглядевший так, словно только что вышел из собственного книжного магазина на вечернюю прогулку и выпил бокал вина на свежем воздухе, и молодой, похожий на человека из шпионского фильма, самоуверенный и такой же дерзкий. При втором взгляде — если, конечно, у человека хватило бы силы воли, чтобы бросить на них этот взгляд, — эти двое были поразительно похожи, и не только потому, что они были странными, но и потому, что оба были глубоко опечалены.
Для маленькой ласточки, порхающей от одного стола к соседнему, от одного перила — к другому, в этих двух существах не было ничего особенно поразительного. Она знала, кто они такие, и была здесь, чтобы наблюдать.
***
— Ты когда-нибудь скучаешь по ним, ангел? — спросил Кроули, слегка запинаясь.
Прошло уже несколько недель сентября, и здесь, на юге, было тепло и солнечно. Несмотря ни на что, они все еще были живы, целы и невредимы, никто не беспокоил их ни Сверху, ни Снизу, так что, возможно, немного напиться было не таким уж большим преступлением. На самом деле Кроули надеялся вопреки здравому смыслу, что алкоголь наконец-то снимет напряжение. Он знал, что это имеет лишь очень кратковременное влияние, но даже это казалось хорошим.
— Что? — спросил Азирафаэль, наливая им обоим еще вина. Он также выглядел так, будто был немного не в своей тарелке, но его опытная рука не дрожала, не позволяя ни одной капле пропасть впустую. — По книгам?
— Нет, — Кроули покачал головой. — Да, я имею в виду, по ним тоже, но нет. Твои люди, — он сделал жест, широко раскинув руки, а затем взмахнул ими вверх и вниз. То, к чему он стремился, было имитацией небесного существа. То, чем он кончил, больше походило на то, что он вот-вот свалится со стула. — По ним. В общем.
Азирафаэль осторожно поставил бутылку обратно на стол и после недолгого раздумья покачал головой. Он вдруг стал заметно серьезнее и гораздо печальнее. Кроули мысленно благословил его, излечивая собственную глупость. Он должен был держать рот на замке, ради кого-то. Что ж, ему не следовало так много пить.
— Нет, — наконец вздохнул ангел, и Кроули поморщился — Азирафаэль действительно казался теперь совершенно трезвым. — Нет, я так не думаю. Во всяком случае, не совсем. Прошло много времени с тех пор, как я перестал называть Небеса своим домом… — он замолчал, теребя салфетку, потом пожал плечами.
Азирафаэль поднял глаза, чтобы посмотреть на демона, и улыбнулся, но это была совсем не обычная улыбка. Это была даже не собственная версия хмурого взгляда Азирафаэля — что-то вроде «я так устал от твоей вечной ерунды». Он был полон горечи, и хотя он, по-видимому, делал все возможное, чтобы смягчить ее, слишком многое было видно на его лице.
— Мне очень жаль, ангел, — только и смог сказать Кроули, и, о, кто-то знал, что это так.