– Про доктора могу сказать только хорошее. При нем смертность в лагере упала на сорок процентов.
– Про Этингера с Коганом тоже говорили хорошее, – с недоброй усмешкой пробормотал следователь. – А теперь они арестованы за подрывную работу, которую проводили против Советского государства.
Лейтенант дописал несколько слов в протокол, откинулся на стуле, глядя на Таисию. Серые с желтизной зрачки были цветом будто толокняный кисель.
– Комсомолка?
– Да.
– Кажется, дети у тебя?
– Двое. – Тася отчего-то покраснела.
– Мальчики, девочки?
– Мальчик и девочка.
– Хочешь своим детишкам счастья?
Тася молчала.
Следователь поднялся с места, подошел. И вдруг сгреб кофту на ее груди, зашипел, тараща глаза:
– Смотри на меня, сука! Шпионка! Кому посылала донесения? Кто твой связной? Предлагаю добровольно рассказать о вашей антисоветской шпионской деятельности под руководством Циммермана!
И снова помогли наставления бабы Зины: «Чуешь неладное – крысой обернись, прыгай в лицо, кусай. Решат: скаженная баба, что с нее возьмешь. А покажешь страх да ум – разорвут».
– Что ж вы такое делаете, товарищ следователь?! – заголосила Тася что есть мочи. – Я советская женщина, трудовая косточка! Премию получаю со всем комбинатом за перевыполнение! Шпионов я отродясь не видала! А как увидала бы, так сразу бы к вам привела!
И словно в доказательство звонко, шибко затянула Таисия песню с заезженной пластинки, которую пускали по репродуктору над лагерем раза по четыре на дню.
Дверь открылась, за ней появился мужчина лет сорока в порыжелом пиджаке, в поношенных ботинках. Неприметный, седоватый – такого увидишь и не вспомнишь. Следователь успел отскочить от Таси, вытянулся перед вошедшим, подбирая живот.
– Здравия желаю, товарищ майор!
– Да вроде уже здоровались, Савельев. Что у вас тут происходит?
– Допрос свидетельницы, – доложил лейтенант. – Это жена Котёмкина.
Неприметный глянул на Тасю прищуренным глазом, перевел взгляд на протокол допроса.
– Можно ознакомиться? – неудобно потянулся к столу правой рукой. На левой была надета черная перчатка.
За его невзрачной внешностью ощущалась какая-то теплая мужская сила. Пока майор пробегал глазами протокол, Таисия быстрым движением поправила волосы, одернула кофту.
– Значит, вы полагаете, ваш муж не убивал шофера Ищенко?
– Не мог он, товарищ начальник. Когда б во хмелю, под горячую, я бы поверила. А так вот, кол в живот… У него же пистолет имеется.
– Пистолет… Да, пистолет нужно проверить. А самого Ищенко вы с какой стороны можете характеризовать?
– О мертвых плохо не говорят, – отвела глаза Таисия. – Но если по правде, трухлявый был человек. Вроде как партизан, а с войны вспоминал одни глупости. Про женщин, про выпивку.
Неприметный усмехнулся, оглядывая Тасю. Не лапал глазами, а будто хотел подбодрить, успокоить.
– Оказывал вам знаки внимания?
– Ничего не оказывал. Руки распускал, это было, – залилась краской Таисия. – Один раз я его тряпкой угостила. Только несерьезно всё это. За такое убивать не будут.
Седоватый задал еще несколько вопросов, лейтенант записывал. Приободрившись, Тася спросила, где сейчас Игнат. Оказалось, что со вчерашнего дня арестован и помещен на гауптвахту. Свидания не разрешались до выяснения всех обстоятельств.
– Если что-то вспомните или узнаете относящееся к делу, сообщите нам. Договорились? – словно об одолжении попросил майор. – Приходите прямо сюда, в отделение, спросите Юрия Раймондовича Ауса. Это я.
«Видать, эстонец, а так и не поймешь. По-русски говорит как на родном», – подумала Тася и еще почему-то решила, что майор, наверное, холостой. Глаза у него были светло-серые, усталые, добрые и несчастливые, совсем как у Воронцова. Когда он повернулся к лейтенанту, Таисия поняла, откуда это чувство неловкости его движений. Чуть согнутая в локте левая рука в черной перчатке стукнулась о край стола с деревянным звуком.
– А голос у вас хороший, – напоследок добавил майор Аус, и лицо его от улыбки внезапно расправилось и помолодело.
Подписав протокол допроса, Тася вышла из кабинета.
На душе было смутно. Что-то ждет Игната? И кто так жестоко расправился с шофером Ищенко? Вдруг убийца ходит рядом, рыщет новую жертву? Волновало ее и будущее госпиталя, в котором она служила больше двух лет.
Таисия понимала, что доктора Циммермана возьмут в ближайшее время – а может, уже арестовали. Слава богу, про инженера Воронцова следователи особо не расспрашивали. Значит, на нем подозрения нет.
Подумала: как он там, бедный, должно, совсем исхудал на больничной пшенке. Оправился ли от болезни? Вернется ли на службу?
Время шло к десяти. Нащупав в кармане кофты пропуск, Тася сразу пошла на Комбинат. На территории было до странности тихо и пусто, только охранник свистнул с вышки, да со стороны рудника послышался унылый стук отбойника.
Тася зашла в прачечную, скинула платок, хотела окликнуть тетю Зину, но что-то ее остановило. Квашня стояла спиной к двери над кипятильным баком, в клубах пара, шурудила белье деревянным вальком и при этом что-то монотонно бормотала. Тася сделала бесшумный шаг, прислушалась. Зинаида читала, будто молитву:
– Земля крепись, дерн дерись… Каина семя, Ирода племя, встаньте-предстаньте, ребра раздвиньте… Выньте печенку да вложите смерть-тоску! Кол на погибель загоняю, колом смерть погоняю. Ешь свое тело, пей свою кровь. Через кол осиновый, через гроб малиновый… Уплочено!
Тряхнуло Таисию страхом, будто током ударило, но не растерялась – назад шагнула, дверью хлопнула, будто только вошла.
Квашня обернулась, ткнула вальком, усмиряя булькающее белье. Глаза у нее были чужие и будто безумные. Делая вид, что ничего этого не замечает, Тася сняла телогрейку, присела к столу, налила в стакан воды из закопченного чайника.
– Тетя Зина, а чего рабочих не видать на территории? И радио стучит – не люблю я этого метронома, будто война.
– Окстись, девкя, аль не слыхала?
– Смотря о чем, – отвечала Тася, не сводя глаз с Зинаиды Прокофьевны. – Я ведь из милиции сейчас. Ищенко, шофера с развозки, убили. Игната арестовали. Я показания давала, вроде как свидетель.
– Да что мне твой Игнат! Тут не птица-коростель, а целый коршун лягушкой подавился!
– Ничего не понимаю, тетя Зина…
Зинаида опустилась грузным задом на табурет, подперла рукой щеку.
– С заду пень да колода, а нам-то – путь да дорога! – Квашня вдруг понизила голос, жутко подмигнула красным веком. – Помяни, девкя, неделя не сойдет, как сухорукий окочурится…
– Да кто окочурится? – не понимала Тася.
– Гуталинщик! – высвистнула тетя Зина. Весело толкнув Таисию в бок, она пошатнулась на табурете, упала и ушиблась об пол. Бросившись поднимать напарницу, только сейчас Тася поняла, что Квашня беспробудно пьяна.
Часть 2. Весна
Царь горы
Люди в эти мартовские дни приходили на Комбинат раньше, а уходили позже обычного. Собирались вместе у репродукторов, ожидая бюллетеней о здоровье вождя. Как при объявлении войны, советским гражданам, охваченным тревогой, хотелось чувствовать друг друга, слышать биение общего сердца. Разлом эпохи проходил через единый становой хребет огромного народного тела.
Секретарь комсомольской ячейки Ремчуков организовал политинформацию в цехах, выступал перед рабочими. Гаков отмечал ораторский талант Велиора – умеет он захватить внимание, сказать необходимые слова без напыщенности и казенщины. Слушая его, женщины плакали, да и мужчины смаргивали слезы.
Просто, но доходчиво говорил с людьми главный инженер Бутко; выступала и его жена, профорг и начальница отдела кадров. Брали слово мастера, работники и работницы. Тревожились, будто о близком человеке. У каждого был случай, когда вождь словом или примером помог, надоумил, направил жизнь по верному пути.
Гаков также слышал в себе звучание общей беды. Хотя помнил всякое – похабные анекдоты, шепотком обвинения, злобный скрежет обиды. Здесь уже, на хуторе, когда разбирали в подвале брошенный немецкий архив, Гаков видел на листовках изображения Сталина с волчьим оскалом, с обагренными кровью усами. Да, врагам было за что ненавидеть того, кто держал на плечах равновесие мира, словно древний могучий титан.
Теперь приходилось задуматься о хрупкости этого равновесия.
Гаков возвращался мыслями к той встрече с Завенягиным в Москве и долетавшим до него разговорам о здоровье вождя, подорванном напряженной работой. Хотя на съезде партии в октябре пятьдесят второго года Иосиф Виссарионович выглядел бодрым, выступал с присущим ему юмором и лукавая, узнаваемая по кинохронике улыбка шевелила седые усы. Значит, есть надежда, что всё еще повернется к лучшему.
Гаков помнил, как на Пленуме ЦК, когда неожиданно для всех Сталин предложил освободить его от обязанностей Генерального секретаря, вся человеческая масса, заполнившая зал, всколыхнулась в едином порыве: «Не отпустим! Просим остаться».
Сталина боялись – как дети строгого батьку, как нерадивые батраки хозяина. Власть его совершалась жестоко, но суровое время, выпавшее на долю страны, оправдывало всё.
Он сам, Арсений Яковлевич Гаков, бывший беспризорник, малый винтик индустриальной советской машины, необходимо был жесток с ворами, тунеядцами, разгильдяями. Давил в себе сочувствие к человеческим слабостям. Не имел он права быть мягкотелым, когда видел ущерб общегосударственному делу.
Из доброты не выкроишь сапог, не выжмешь масла, не выплавишь металл, необходимый для обустройства новой справедливой жизни. На всепрощении не построишь крепость от врага.
Ведь и атомный проект, определивший судьбу Арсения Гакова, – тоже детище Сталина.
С распоряжениями вождя по «Направлению-15» Гаков ознакомился в марте 1947-го, на Лубянке, в пустой холодной комнате без окон, где стоял один обтянутый кожей дубовый стол да неказистый табурет. Три часа Арсений вдумчиво читал научные справки, выдержки из докладов, переводы публикаций западных газет. В тот день было подписано его назначение директором строящегося завода по добыче и переработке редкоземельных металлов.
Что узнал тогда? Что в мае 1942 года нарком Берия представил Сталину доклад разведки, из которого следовало – Германия, а также временные союзники СССР, Англия и США, приступили к созданию сверхмощного оружия, устроенного на новых физических принципах. Как позже рассказывали Арсению, главнокомандующий изучил материалы, крепко задумался, выбивая пепел из трубки. Подумав, сказал: «Нужно делать».
В самые трудные месяцы войны начала создаваться административная вертикаль «Направления-15», напрямую подчиненная зампреду Совета Народных Комиссаров Берии. Налаживался цикл «исследования – разработка – производство». Лаборатория № 2 под руководством Курчатова отвечала за научный фланг. Спецотдел № 4 собирал агентурную информацию за пределами страны. Задачу технического перевооружения промышленности принял на себя вновь созданный Специальный комитет при Совете Министров.
К делу строительства объектов подключилось управление НКВД, имевшее опыт и высокий уровень дисциплины. По всей стране, в отдаленных районах, на неосвоенных пространствах, будто из-под земли, вырастали заводы и научные центры. Вокруг предприятий строились благоустроенные города. Нормы материально-технического обеспечения, льготы и снабжение товарами привлекали в стратегическую отрасль лучших специалистов.
Дрожь сердца и напряжение мышц своей крепкой спины чувствовал Гаков, осознавая, какая гигантская ответственность ему доверена.
Нужно понимать: на тонну породы приходится всего несколько граммов, а то и меньше грамма уранового вещества. На добычу радиоактивного металла тратятся огромные человеческие и денежные ресурсы. Зато продукт этой работы, выношенный и рожденный в огромном напряжении, в горячем поту, в ядовитых парах, дает стране мощнейшее оружие, сверхбомбу. Уран, рождающий титанов для главной и последней битвы…
И что есть СССР, как не гигантский Комбинат по очистке и переработке вещества человеческого?
В мощном сепараторе Истории дробятся поколения, измельчаются социальные классы, высеивается негодный шлак. И после выщелачивания в бассейнах с кислотой, после разделения твердой и жидкой фракций, после промывки, осаждения и высушивания добывается экстракт с полезным количеством сверхценного металла – новая порода людей.
Тяжело добывается уран, но насколько же трудней очистить душу человеческую от тысячелетних заблуждений и пороков!
Так размышлял Гаков, глядя на своих ребятишек, на племянника Павку, который вместе с малышами за завтраком наворачивал манную кашу. Вот из них, чумазых, вихрастых, теперь вылупляются люди будущего – светлые, юные, с пламенными сердцами. Им совершать грядущий, невиданный еще поворот мира от страдания к радости.
Павел с Алевтиной приехали на Комбинат в первых числах марта. Теперь по вечерам они слушали сообщения правительства всей семьей. Поворачивая ручку радио, Гаков ловил на себе пытливый взгляд Павла.
– Дядя Арсений, а что будет, если Сталин умрет?
– Плохо будет, Павка.
– Америка на нас навалится?
– Зубы обломают, – возразил пятилетний Максимка, сжимая кулачок. – Наша армия самая сильная в мире!
Все засмеялись – хотелось сбросить груз тревоги, вернуться к обычным семейным заботам. Ида и Алевтина повели детей умываться, укладывать спать, а Павка придвинулся к дяде. Глаза его потемнели от волнения.
– Я уже не маленький, дядя Арсений. Я всё понимаю. Вы делаете атомную бомбу?
Гаков не спешил с ответом. Думал не о том, чтобы скрыть правду – с порядком о неразглашении государственной тайны Павел был ознакомлен, – а как донести понимание значимости их работы.
– Нет, Павка. Бомбу делают другие. Но тут, на шахтах, на заводе, мы обеспечиваем сырье для ее изготовления.
Павел вздохнул.
– Я одного не понимаю… Вроде мы с Америкой и с Англией были союзниками, вместе победили Гитлера. А теперь стали врагами. Почему так вышло?
Гаков отошел к окну, закурил папиросу.
– Сложный вопрос. Мы не враги с американским народом. Но люди в капиталистических странах оболванены газетной пропагандой. Их с детства учат ненавидеть коммунизм. Капитал эксплуатирует рабочих и не хочет, чтобы у него отняли фабрики и заводы, как это сделали мы в своей стране.
– А наша бомба сильней американской?
– Не могу тебе этого сказать. Знаю только, что ученые в больших институтах днем и ночью работают над тем, как сделать наше оружие более мощным и экономичным. Мы не хотим нападать, запомни это, Павел, заруби себе на носу. Советские люди слишком хорошо знают, что такое война. Но мы не позволим империалистам сломить наш народ и отнять нашу мечту.
Гаков отмахнулся от дыма, обдумывая слова, которые должен был сказать мальчишке его отец. Но тот успел лишь отдать жизнь за будущее сына.
– Мы строим новое общество, Павлик. Общество всеобщей справедливости. У нас не все получается, мы совершили немало ошибок. Но ты и твои ровесники закончат нашу работу. Я верю, что рано или поздно коммунизм наступит на всей земле – и в Америке, и в Африке, и в далекой Антарктиде. Мы создадим единую коммуну братства и взаимной помощи. Для этого и нужен технический прогресс. Новые открытия, энергия атома.
Павел слушал. В эту минуту взгляд юноши был таким детски ясным, что Арсений на мгновение испытал завистливое чувство к его молодости, к будущей жизни, которая простирается перед ним на многие десятилетия. Невольно вспомнил собственную юность, тяжелый труд, голодные годы Гражданской войны, циничное взросление в среде городских отбросов.