========== Кусь первый ==========
Предаваться перед отбоем печали, заныкавшись в один из пустых кабинетов — не самое удачное решение в его ситуации, как ни крути, но душа требовала страдать со всей самоотдачей и самозабвенностью, свернувшись костлявым клубком в тёмном углу на трансфигурированном комковатом матрасе. Он страдал, честно страдал, и с каждой прошедшей минутой становилось гораздо легче и проще это принять — подумаешь, расстались; подумаешь, он её любит; подумаешь, сердце разбили-и-и…
Хаффлпаффец вздохнул, шмыгая отвратительно мокрым носом и вытирая его мятым рукавом мантии. Глаза наверняка красные теперь, как у дяди Стэна с перепоя, и такие же дикие, словно обыденной желтоватости радужки мало для создания крайне «благоприятного» впечатления у всех впервые встреченных магов, мол, вы только поглядите, тут оборотень, какой ужас. Длинный тонкий нос, выступающие прямые дуги широких бровей, смуглая кожа и встрёпанная невнятно-бурая копна вместо приличной причёски только усугубляли общую картину запущенного дикарёныша. Кто знает, может, и затесались где-то в предках оборотни, откуда-то же магия в совершенно обычной семье взялась.
Следовало успокоиться и найти в создавшемся положении плюсы. Например, теперь можно спокойно развлекаться с друзьями, подмигивать симпатичным ведьмочкам со всех факультетов подряд и даже не помнить про важные даты и события в жизни Кэти/Сциллы/Сэмми и кого-то там ещё, о чём так любит поговорить прекрасная белокурая Эрин. И всё же. Как она могла-а-а?..
«Женщины, Солурд, в первую очередь — стервы, а уже потом всё остальное», — мог бы сказать отец, с обожанием косясь в сторону кухонной двери, где его супруга священнодействовала над плитой, — «так что живи и радуйся, что не успел жениться на неподходящей по характеру. Вот мы с Франц…»
Да. Все разговоры о личном непременно перетекали в ностальгическое «вот мы с Франц», это с нежно любимой уже почти двадцать лет супругой, и Сол мог бы пересказать все этапы их отношений наизусть в два лица — настолько часто слышал от обоих непосредственных участников. Юноша всегда хотел, чтобы у него было нечто такое же, только своё; человек, которому можно улыбаться, придумывать вместе разные истории, чьи пальцы можно греть в своих ладонях, а через много-много лет говорить своим детям «вот мы с…»
Эрин казалась той самой, даже несмотря на её поучающий тон, приторно-сладкие улыбочки и стойкий цветочный запах, от которого чесался чувствительный нос. Она любила и умела шутить, красиво смеялась, трогательно держалась за руку, горячо целовалась, и… Теперь этого нет. Юноша ткнулся лбом в колени, всхлипнув от жалости к себе, скомкал в кулаках попавшуюся под пальцы ткань — судя по ощущениям, это оказалась штанина — и в который уже раз посоветовал себе не влюбляться, потому что так было и с Джейн, и с Лавандой, и с Лизой — и каждая виделась той самой-самой, пока не происходила катастрофа. Катастрофы происходили часто, много и всегда не вовремя, хоть злой рок подозревай в их организации, хоть собственную неудачливость. Или криворукость.
Солурд судорожно вздохнул, вытирая мокрые щёки рукавом серой кофты, и выдохнул. Не понимал он этих девушек и что им вообще надо: сначала смотрят влюблённо, потом истериками выматывают, а потом и вовсе уходят — и живи с этим как хочешь. Он встал на ноги, неловко проехавшись плечом по каменной стене, поморщился — холодно и неприятно, — взмахнул палочкой. Матрас снова стал покалеченным жизнью и студентами стулом, а уютный кабинет для релаксации обратился пыльной заброшенной кладовкой, уже без магии.
Солурд поёжился: по Хогвартсу перед Рождеством — как и почти весь учебный год — гуляли сквозняки, забирающиеся ледяными пальцами под кофты и мантии. И колдовать в коридорах нельзя, нельзя порадовать себя хотя бы бы ма-а-аленьким согревающим.
Но кто увидит?
Солурд оглядел заброшенный кабинет, внимательно, словно в нём действительно могли прятаться коварные шпионы, доблестно просидевшие на потолке, пока несчастная брошенка изволила солью всю свою одежду полить. От самого себя стало смешно, и он хихикнул, вытер нос рукавом кофты, шмыгнул и уже спокойно, тщательно проговаривая все слова, наложил согревающие.
Магия словно в самую душу проникла, свернулась на сердце пушистым клубочком, щекоча лёгкие невесомой шерстью. Телу тоже тепло, а вот время, по ощущениям — и Темпус это подтвердил, — находилось в опасной близости к отбою. Солурд охнул, сорвался с места, распахнул дверь…
Он на кого-то налетел. Блеск. Просто блеск.
Неожиданное препятствие устояло, лишь покачнувшись на длинных ногах — Солурд этому «препятствию» дышал в ключицы — и вкрадчиво пророкотало, отрывая юношу от себя:
— Мистер Огилви, — на Солурда очень недобро смотрел декан Слизерина. — Что вы делаете в подземельях перед отбоем?
Солурд открывал и закрывал рот, силясь выдавить из себя извинения, но на него, как и на многих неудачников в зельеварении, профессор Снейп действовал гипнотизирующе. И отупляюще. Застёгнутый на все пуговицы, строгий, черноглазый и бледный, как смерть, — Северус Снейп порой казался замаскированным дементором, а не человеком. Он так же, казалось, забирал у нерадивых студентов всю радость жизни и лучшие годы её же. При этом сам не улыбался н и к о г д а. Или же Солурд этого не видел.
Он жалобно глядел снизу-вверх, мол, посмотрите, какой я несчастный и отпустите уже, ну? Я успею добежать до гос…
Колокол, извещающий об отбое, показался Солурду похоронным маршем.
Лицо профессора Снейпа исказила досада, словно ему вовсе не в радость справедливо наказывать всяких там хаффлпаффцев. Вот снять просто так пару десятков очков с Гриффиндора — с Поттера — святое дело. А с барсука и неинтересно.
— Завтра в шесть отработка, мистер Огилви, — сказал Снейп, — в моем кабинете. А теперь идите.
Солурд кивнул, для надёжности ещё кивнул несколько раз, и лишь после того, как Снейп резко вдохнул, собираясь что-то сказать, — точно не похвалить за понятливость — сорвался с места.
Только в спальне до него дошло, что это происшествие не стоило родному факультету ни единого балла.
========== Кусь второй ==========
Утро началось не с кофе. Снова.
С тех пор, как прошлым летом Солурд пристрастился к этому напитку богов, ему было тяжело просыпаться по утрам. Сокурсники даже шутили, мол, до апокалипсиса не будить — покусает, тоже на луну выть будете. И, следуя собственному завету, не трогали. Солурд выключил будильник — четвёртый с начала года, первые три уже отправились в свой будильниковый рай, — и воспалённым взглядом вперился в балдахин. Тот, словно в насмешку, цветом напомнил кофе с молоком, нежно-коричневый, мягкий… Солурд уткнулся носом в подушку и застонал.
Завтрак в Большом зале пятнадцать минут как шёл, сумка сверкала своей несобранностью, форма — помятостью, а сам Солурд — несчастной физиономией. Опять девочки будут шушукаться, мол, похож на брошенного щенка. А ещё: как Эрин терпела. И: жалко его.
Себя пожалейте!
Разозлившись на свои мысли, Солурд вскочил с кровати и, звонко шлёпая тапочками по полу, отправился приводить себя в порядок. Подумаешь, с девушкой расстался! В первый раз, что ли? А вот отработка у Снейпа — это уже серьёзнее, поди пойми, за что могут баллы снять, как по минному полю ходишь.
К тому моменту, как Огилви, зачёсывая пальцами влажные волосы, ввалился в Большой зал, тот наполовину опустел. Даже из преподавателей остались только дородная декан Спраут, свежая и сияющая доброй улыбкой, и полусонный маленький Флитвик, наверняка додрёмывающий последние минуты перед уроками. Обоих профессоров Солурд любил, даже несмотря на то, что ни чары, ни магическая ботаника ему особо не давались. То ли дело руны и УзМС.
— Эй, Сол, опять проспал? — окликнул его один из сокурсников, светленький Эрни, демонстрируя ямочки на щеках.
Эрни сидел прямо, словно метлу проглотил, и с деланой ненавязчивостью сверкал значком старосты — второй год кряду тихо гордился собой. И снова не помнил, как каждую неделю причитал: «Это такая ответственность, такая ответственность, Мерлин… Джастин, ну ты же меня понимаешь, да, понимаешь?»
Джастин закатывал карие глаза, подмигивал сидящим рядом ребятам и уверял, что: «Да-да, конечно, только успокойся». Эрни послушно успокаивался, улыбался и переводил тему. Через неделю сцена в гостиной Хаффлпаффа повторялась.
Огилви кротко пожал плечами, мол, да, всё как всегда — ничего нового, и сел на лавку. На столе осталось не так уж много: растущие организмы требовали всего и побольше, и он не был исключением из этого правила. Но краткие минуты сна всё равно ценил больше, чем разнообразие завтрака.
Тост с джемом дожёвывал уже на бегу, придерживая бьющую по бедру сумку. Сокурсники ушли раньше, а он как-то пропустил этот момент, хоть его и звали, за что теперь расплачивался. Профессор Макгонагалл не терпела опозданий, и ладно бы отчитывала — нет. Смотрела раскосыми кошачьими глазами, поджимала тонкие губы в куриную гузку и цедила сквозь стиснутые от разочарования зубы: «Двадцать баллов с Хаффлпаффа, садитесь». А потом весь урок следила: пишет ли мистер Огилви конспект, превращает ли мистер Огилви филина в шкатулку, думает ли мистер Огилви о Превеликой Трансфигурации…
Конечно, не думает.
В кабинет Солурд почти ворвался, споткнулся на пороге, и только зацепившаяся за дверную ручку лямка спасла его от позорного падения в ноги строгому профессору, только-только переступившему порог.
Зазвонил колокол.
Класс наполнился шушуканьем и смешками, и Огилви почувствовал, как горят его уши. Макгонагалл (профессор! Профессор Макгонагалл!) дёрнула уголком рта, проявляя тень то ли негодования, то ли насмешки, даже зеленая шляпа на её голове эмоционально качнула пером, и спокойно изрекла:
— Садитесь, Огилви, вы успели.
Смешки стали отчётливее, и Солурд поспешил сесть за свою парту, рядом с улыбающейся Сьюзи. Та, рыженькая, с лицом-сердечком и тёплыми карими глазами, напоминала ему солнце, невесть как очутившееся на бренной Земле. Но он не то что встречаться предложить не смел — дышать на неё боялся. Да и не в том смысле она нравилась.
— Привет, — смешком выдохнула Сьюзи, тут же прячась за распущенными волосами.
— Привет, — неловко хмыкнул Солурд, ёрзая на лавке. Тихо ойкнул, поймав на себе предостерегающий взгляд профессора Макгонагалл, и поспешно приготовился к уроку.
— С такой грацией он не барсук, а тюлень, — ядовито зашептали с последних парт соседнего ряда, и Огилви обернулся, больше из интереса, чем из раздражения: сравнения с животными его никогда не трогали, потому что те зачастую куда лучше людей.
Хорошо, кроме крыс.
Крысы — это фу.
На него демонстративно не смотрел Нотт, как всегда идеально причёсанный и выглаженный. Его сосед Малфой, напротив, следил внимательно, надменно щуря серые глаза, мол, и что ты мне ответишь. Оба бледные, точно своих подземелий в жизни не покидали, холёные и самодовольные. Руки так и чесались то ли подзатыльников отвесить, то ли с ножницами познакомить, лишь бы разбить эти идеально холодные маски, но… Не его печаль.
Солурд ответил кривой ухмылкой и обратил всё своё внимание на лекцию. Она бы ему даже понравилась… Но не в девять утра, никак нет.
В девять утра хотелось только спать и не думать о белой обезьяне. То есть о трижды проклятой отработке.
В общем-то, он признавал свою вину, ни в коем случае её не умаляя: сам накрутил себя, сам забрался в нору, сам не уследил за временем.
Самостоятельный-то какой, Мерлин великий!
— Мистер Огилви, не поведаете нам, что занимает все ваши мысли? — вкрадчиво спросила профессор, замерев у парты. Она возвышалась над студентами, тонкая и строгая, как воплощение Немезиды, и Солурд поспешно прикусил губу, чтобы не ляпнуть очевидную глупость вроде «о ваших прекрасных глазах» или «о Снейпе и его отработках». Он несмело улыбнулся, смотря из-под бровей жалобно и заискивающе, мол, я больше так не буду, не велите казнить.
Макгонагалл смерила его недовольным взглядом ещё раз и продолжила лекцию, говоря сухо и слишком витиевато. Солурд выдохнул и поспешно заскользил пером по пергаменту, подглядывая в конспект Сьюзи и мысленно благодаря её за разборчивый почерк.
========== Кусь третий ==========
Вторым уроком гордо стояла ЗоТИ.
Солурд заранее посочувствовал всем, кто окажется в зоне поражения, и поймал много понимающих взглядов в ответ. Ещё на занятиях Отряда Дамблдора стало ясно, что настроенный на нападение Огилви — это оружие массового поражения: бьёт сильно, больно, виртуозно… и своих, и чужих. Он вздохнул, попытался сдуть с лица вьющуюся прядь волос, но безрезультатно. Зачесал смуглыми пальцами, в который раз пообещав себе сходить в Хогсмиде к парикмахеру. Или попросить у девочек резинку. Или самому разобраться с проблемой, отыскав в библиотеке нужные чары… От последнего варианта его передернуло. Мысль свернула в сторону «а не попросить ли помощи», и в итоге он так замечтался, что столкнулся с кем-то в дверях.
Благо, это оказался всего лишь Гарри, который «наша новая знаменитость» и «Дважды Победитель Того-кого». С ним у Солурда отношения складывались вполне приятельские, во многом потому, что Огилви плевать хотел на газеты (он их даже не читал) и крайне равнодушно относился к сплетням (на что девушки часто обижались). Гарри поправил очки-велосипеды, съехавшие с прямого носа, близоруко сощурил изумрудные глаза и заулыбался, становясь похожим на чёрный одуванчик: волосы растрёпаны, сам невысокий, костлявый. Благо мантия сидит как влитая, вся одежда по размеру — не иначе крёстный наконец-то взялся за свои обязанности. Ну, хоть к Рождеству — и то хлеб.
— Привет, Сол, — сказал Гарри, неловко переминаясь с ноги на ногу. Видеть рад, и поговорить бы, а то всё не получалось, но скоро урок, а из кабинета недоумённо смотрели рыжий Рон и суровая Гермиона — хоть разорвись!
— Привет, Гарри, — улыбнулся в ответ Солурд. Тоже глаза сощурил, принюхался как можно незаметнее — померещился какой-то странный запах, непривычно. А потом понял: девчачьи духи! Поттер в них словно искупался, не иначе ночь хорошо провёл. — Счастья в личной жизни.
— А? — Гарри моргнул по-совиному, глаза через стёкла очков — огромные, яркие. Краской залился по самый лоб, воздух проглотить попытался — только закашлялся. — Ага, спасибо, Сол… Я п-пойду.
Огилви пожал плечами: и что в этом такого? Он же не на процессе присутствовал, так — по факту поздравил, по-дружески.
Солурд упал за свою парту, недоумевая. Действительно, всё у Поттера не как у людей.
«И друзья под стать», — подумал ещё, поймав на себе неприязненный взгляд долговязого неопрятного Рона и смущённую улыбку Гермионы. — «А ей идёт эта причёска».
Волосы Грейнджер, заплетёные в причудливую косу с красной лентой, смотрелись как небрежное произведение искусства. Распахнутая мантия открывала вид на кружевную кофточку, а губы, накрашенные блеском, и вовсе вызывали недоумение: что это с ней? Солурд допустил даже крамольную мысль, что злой Уизли, искупавшийся в духах Поттер и её внешний вид могут быть взаимосвязаны… Но, честное слово, он не хотел знать подробностей.
ЗоТИ с Гриффиндором — это совершенно особое «удовольствие», граничащее с казнью через повешенье: медленно, больно и нет никакого способа прекратить.
Аврор Тонкс, смешная и неуклюжая, наверняка согласна с этим утверждением, но, конечно же, никогда этого не скажет. Она говорила увлечённо, теряя буквы и даже слова, вышагивала перед партами, как офицер на построении, а её короткие волосы всё время меняли оттенки, от светло-розового до бордового и обратно. Студенты радостным полушёпотом делали ставки, какой оттенок будет следующим. А ещё — обо что споткнётся неуклюжий аврор в следующий раз. Солурд бы поставил на первую правую парту: кривовато она стоит, словно специально.
Он бы выиграл.
Студенты шушукались, хихикали и делали буквально что угодно, кроме записи лекций. И пока им это сходило с рук: Тонкс не только смешная, она ещё и не так давно сама училась, наверное, помнила все эти ощущения и мысли, словно вся жизнь впереди, потому за невнимательность и не наказывала. Или, увлечённая собственной речью, действительно не замечала.