13
Юн Ма жил в Москве давно – с тех самых пор, как уехал с Дальнего Востока. Туда он попал еще во времена «большой России» и поначалу занимался перегоном машин через границу с разной заморской контрабандой внутри. Дело было прибыльным, ему только исполнилось двадцать лет, деньги легко приходили и легко уходили. Казалось, так будет всегда. Со временем он получил образование: учился на менеджера, с прицелом на завтрашний день. В самом конце 10-х даже решился открыть свой бизнес в Москве. Родственники уговаривали вернуться на родину, но он уже привык встречаться с российскими девушками, да и, что греха таить, пока получал высшее образование, заболел той самой страшной болезнью – русской литературой, без которой не обходится даже заочное обучение. Так что путь в светлое китайское будущее был закрыт, а впереди открывалась лишь манящая бездна российской действительности.
Ведомый мечтами, Юн переехал в Москву. Но уже через несколько лет, когда он основал свою демократичную клининговую компанию, страна развалилась. В столице установился хаос. Фирму у него отняли и дали хорошенького пинка под зад, чтобы и не думал за нее бороться. Он снова пробовал начать дело, но денег в стране стало меньше, а конкуренция – жестче, так что ту самую русскую тоску он смог испытать в полной мере. Благо водку он любил и легко сходился с людьми. По итогам бурных лет у Юн Ма не осталось ничего от былого достатка, кроме когда-то купленной комнаты в квартире, заселенной враждующими семьями.
Работать он стал дворником, а еще, по совместительству, сантехником, электриком и так далее. Юн быстро привык к своему новому бедняцкому статусу и даже начал получать от него удовольствие, считая, что теперь в нем живет настоящая русская душа. Его китайские родственники не разделяли этой радости, и многочисленные братья и сестры с негодованием говорили, что минимальная зарплата в их стране в два раза больше, чем его зарплата в Москве; они рассказывали, что русские активно едут в Китай, что они их страшно раздражают своей невоспитанностью, шумностью и говорливостью, а он, Юн Ма, торчит в этой России, как полный идиот, если не сказать хуже. Ким соглашался с ними, но назад не ехал – в конце концов, ему уже за пятьдесят, и что-то менять поздно.
Одним из его близких друзей был пожилой мужчина из третьего подъезда. Когда был трезв, он походил на приличного европейского буржуа, носил кардиган и фланелевые брюки, очки в роговой оправе и шляпу. Впрочем, чаще всего трезвым он не был, и нередко причиной его нетрезвости был сам Юн Ма. Они частенько выпивали, а после вели задушевные беседы о смысле жизни, судьбе Европы, сути гуманизма и очередной волне нелегальной миграции, захлестнувшей развитый мир.
Однажды этот мужчина из третьего подъезда подошел к нему с чрезвычайно серьезным лицом и спросил, не свободен ли он вечером, часов в восемь, а Юн в ответ, полагая, что друг зовет его снова дерябнуть водки, радостно закивал. Знакомый нахмурился и сказал, что ему понадобится помощь с одним дельцем: «Не спрашивай подробностей, сам все увидишь». Юн, ничего не понимая, согласился.
– Так что, Марк, что тебе от меня нужно? – спросил он приятеля, подойдя к дому в назначенное время.
– Мне нужно, чтобы ты помог дотащить до подсобки одну штуку из машины.
– Не вопрос, пошли.
В машине стояла огромная коробка – она была сколочена из досок и наполнена белыми пенопластовыми шариками, как если бы в ней перевозили бесценную хрустальную люстру.
– А что, ты решил заняться ремонтом?
– Можно и так сказать, – Марк мрачно улыбнулся.
На удивление, коробка оказалась не такой уж тяжелой. Хотя, конечно, в маленький лифт влезть с ней не получилось, а грузовой, как всегда, не работал, и им пришлось подниматься по лестнице до самого двенадцатого этажа. Когда они вошли в квартиру и задвинули свой груз в комнату, по лицу Марка пробежала горькая ухмылка.
– Эй, да чего ты сегодня такой хмурый – у тебя какой-то праздник национальной грусти, а?
– Завязывай со своими стереотипами, Юн. Пойдем лучше выпьем – вдруг мне полегчает.
Что Юну нравилось в Марке, так это его запасливость: у него всегда были продукты в холодильнике. С учетом того, что из его собственного холодильника вечно таскали еду члены враждующих семей, Монтекки и Капулетти коммунальной квартиры, его это приводило в восторг и казалось чем-то недостижимым. Для закуски Марк хранил и запасы отварной картошки, и соленые огурцы, и чесночные гренки, и квашеную капусту, и арахис, и мясную нарезку, и сыры, и даже чипсы Lay’s, считавшиеся настоящей редкостью в Москве, ведь их производство находилось под Питером, правительство которого с огромной радостью ввело санкции против бывшей метрополии.
– Так что мы перли-то с тобой, а? – спросил Юн.
– Что надо, то и перли. Пей давай.
Выпив пару рюмок и закусив, Юн снова вернулся к своему вопросу – он хитро посмотрел на друга.
– Неужто контрабанду какую провез, а? Чтобы толкнуть на черном рынке? Ты скажи, я не выдам тебя. Я же не какой-нибудь там китайский империалист, – он засмеялся.
Марк тяжело посмотрел на него и, вздохнув, хлопнул очередную рюмку.
– Там бомба, Юн.
– Что? – Он снова засмеялся, но, увидев, что Марк не улыбается, невесело замолчал.
– Да, Юн, там бомба. Неработающая пока, но я сделаю так, чтобы работала.
– Ты что, служишь в ЦРУ?
– А ты дебил?
– Прости, но тогда я не понимаю, зачем тебе бомба? На беглого Асада ты вроде не похож…
Выпив еще водки, Марк заплетающимся языком в двух словах рассказал ему о сделке с крестником и, закончив, взял сигареты. Юн последовал за ним на балкон.
– Посмотри, какой отсюда открывается вид. Можно даже разглядеть Останкинскую телебашню. Такое красивое мерцание под нами, – меланхолично говорил Марк, прикуривая, – а я вот зачем-то занимаюсь бомбой. Это так глупо.
– Ага, – с неожиданным налетом романтичного флера в голосе сказал Юн и хлопнул его по плечу, – может, это и глупо, даже наверняка глупо, но ведь это очень по-русски: бессмысленно и беспощадно, – он засмеялся, – бессмысленно и беспощадно, Марк. Это можно написать на твоей бомбе.
– Надеюсь, что он не продаст ее террористам.
– А мне кажется, с такой штуковиной можно устроить революцию. Прямо в Москве. Это будет эффектно – планета вспомнит, кто такие русские и почему их стоит бояться. И, представь, ты будешь отцом всего этого. Удивительная история. Кстати, а ты сам уже видел эту неработающую бомбу?
– Если честно, нет. Я решил потом посмотреть – страшно что-то. Но если хочешь, можем взглянуть вместе.
Через кухню они пошли к подсобке. Открыв дверь, Марк включил свет, секунду постоял в нерешительности и быстро поднял крышку коробки.
– Матерь божья, во что я вляпался, – пробормотал Марк и посмотрел на Юна.
12
– Я не готов, – беззвучно прошептал Игорь, когда ручка шевельнулась.
Дверь дернулась внезапно. Лиза вышла встречать. Игорь заерзал на стуле: в голове билась, раскручивалась, сжималась и разворачивалась мысль, что надо бы бежать, вот только куда?
Куда деть руки? Свои маленькие ручки? Детские страхи глядели на него совсем по-взрослому. Обступили и, как ему показалось, упрекали: что ты делаешь, Игорь? Ты же беглый анархист, птица высокого полета, высокого статуса, не положено тебе трястись!
Игорю вдруг не к месту вспомнилось, что он младше Андрея и навсегда останется младше. Пусть даже он, Игорь, давно взрослый выдающийся активист, герой, возможно, будущий политик, а Андрей – какой-то продавец неизвестно чего. Нет, явиться сюда – крайне неудачная затея.
Правда, сутки-двое назад Королев и не подозревал, что окажется в проклятой Москве, отрезанный от сибирских товарищей.
Ситуация выглядела безвыходной. Слишком поздно идти на попятную. Даже если он решится выпрыгнуть в окно, ему придется скрываться от журналистов. И нет ни плана действий, ни убежища, где можно этот план разработать. Обратно к Петрам тоже нельзя. После случая с бомбой его лицо слишком известно. Его непременно задержат.
В общем, Игорь молился всем богам. Но с богами у него лет десять не складывались отношения, поэтому он молился только о том, чтобы сохранить лицо. Надо было одолжить у Лизы косметику и подрисовать уверенности, подумал он, когда брат вошел на кухню.
Андрей не удивился, как он воображал. Брат выглядел очень уставшим, больше, чем после тяжелого дня. Скорее, как после бессонной ночи перед экзаменом, нет, целой недели таких ночей. Игорь хотел бы сказать какую-нибудь гадость, такую, что ножом попадет в бедро, импульсом в мозг, иголкой – в сердце, но вместо всего этого спросил:
– Как жизнь?
Андрей нахмурился, и Игорь не без сожаления подумал, что сейчас его прогонят в заоконную незнакомую Москву.
– Андрей, я и тебе салат накладываю, – вмешалась Лиза.
И голос ее был так звонок и чист, что Игорь сразу понял: не выгонят. Андрей тоже услышал жену, и ход его мыслей как будто изменился. Шестаков стал походить на благодушного хомяка.
Игорь поежился, заметив перемену. Неужели, подумал он, так оно и происходит? Бывает, что по квартире шлепает в сланцах один человек, а на работе ослабляет галстук уже совсем другой.
Андрей в несколько широких уверенных шагов обошел Игоря и дернул на себя деревянный стул напротив. Скрип неприятно отозвался у Игоря в голове.
– Я думал тебя отлупить, но сейчас у меня нет сил, – произнес Андрей, растирая лицо ладонями. То ли в надежде очнуться, то ли, наоборот, мечтая погрузиться в сон. Игорь наклонился ближе.
– За что?
– Твою мать! – Шестаков ударил ладонью по столу.
– Андрей! – вступилась Лиза.
Она громко поставила перед братьями тарелки с салатом, но для Игоря они слились в два зеленых пятна. Хотя всего десять минут назад он был очень голоден, сейчас уже не мог представить, как сможет что-то жевать. И Андрей не мог успокоиться, он нацепил на вилку помидор черри и, не донеся до рта, продолжил:
– Ты хоть понимаешь, что за хрень творишь?
Рука его тряслась, а вместе с ней и помидор на вилке.
– Какую хрень? – переспросил Игорь тихо.
– Что за хрень ты со своей жизнью делаешь, урод!
– Урод! – воскликнул Игорь, выпрямляясь. – Это я – урод? – Он чувствовал, как теряет контроль, – Ты это… ты че несешь?
Одна мысль яростно шумела у него в голове: брат должен извиниться за все. Игорь вдруг принялся заикаться, вспоминая и мгновенно забывая слова. Должен извиниться.
За тяжелые годы, тяжелые мысли, перевернутую юность. За отсутствие образования, отсутствие жены. За то, что внешне Игорь походил на мать, а Андрей – на отца. За то, что это нечестно.
– Ты как со старшими разговариваешь?
– Да какой ты мне старший! Ты мне даже не брат, ты как… ты как прыщ на лбу! Такой жирный, вздутый и гнилой!
– Так если я жирный и гнилой, то какого хрена ты приперся? – Андрей привстал. В этот момент он напомнил Игорю медведя, на которого «Три Сибиряка» устроили интернет-охоту. Тогда Королев был на стороне зверя: бастовал через интернет и призывал зоозащитников приковать себя к медведю. Но Андрею, в отличие от того медведя, помогать не хотелось. Скорее наоборот.
– Андрей! – опять Лиза. Опять этот голос. Эти белые полосы на лице. Зачем, зачем такая женщина разговаривает и живет с этим ублюдком?
– Что Андрей? Я тебе говорил, что он с отцом сделал? С моим отцом? Эй, гаденыш, ты хоть раз подумал, что отец пережил? Что я пережил? Для тебя что, все это – шутки, а? Игрушки? Решил все взорвать нахрен? Великий анархист нашелся! Ты вообще знаешь, что такое семья?
– Откуда? – завопил Игорь. Этот высокий, нервный голос, как Игорь его ненавидел! Он слышал себя и мучительно краснел от того, что слышал, но не мог остановиться.
– Не верещи! А то я с тобой по-другому поговорю, – пригрозил Андрей.
– Да ты сам кричишь! – оправдывался Игорь, пугаясь еще больше, чувствуя, что становится все меньше и меньше. На его глазах брат снова превращался в чудовище, которое он ненавидел до брезгливости, которое не оставляло ему шанса. Он заметил, как оттопырилась нижняя губа, будто потяжелела, как напряглась шея и вены на ней обернулись цветными лентами.
Игорь узнал и в одну секунду вспомнил подростковый прием брата: нависать над противником, чтобы плечи выглядели шире, а туловище – крупнее. Его фигура при этом становилась похожа на треугольник на двери мужского туалета.
– Если вы не прекратите, мне придется уйти, – сказала Лиза.
Теперь ее голос был спокойным. В общем, необходимости в ее присутствии ни Андрей, ни Игорь не испытывали. Возможно, только присутствие Лизы и удерживало их от долгожданной драки.
Однако угроза подействовала: оба замешкались и опустились обратно на стулья. Игорь подметил, что брат сидит развалившись, занимая пространство, которого хватило бы и на двоих. Лиза вернула Андрею вилку с так и не съеденным черри, и Андрей поморщился.
– Теперь ты, – обратилась она к Игорю.
Тот послушно поковырялся в салате и выудил оливку.
– Ты же понимаешь, что едой проблему не решить, – пробормотал Андрей. – Подобное поведение…
– Тшшш! – прервала его Лиза. – Я сейчас схожу за дневником, хочу кое-что найти. Я схожу и вернусь, а вы не поубивайте друг друга, хорошо? Пожалуйста, будьте людьми, ешьте травку.
– Травку? – расхохотался Игорь.
Поймал на себе серьезный взгляд Лизы и сдал назад:
– Простите, это нервное.
– Жизнь у тебя, должно быть, нервная, – не удержался Андрей.
– А у тебя, наверное, спокойная? Знаешь, я-то свою судьбу не выбирал, она сама пришла. Она пришла, когда…
Лиза схватила его тарелку за край и придвинула к себе.
– Эй!
– Ты, я смотрю, не голодный… – съязвил Андрей.
– Голодный я, голодный!
– Да, ты, должно быть, устал. Ты теперь террорист или герой? Или это одна такая новая должность – террорист-герой?
– Андрей!
– Я никого не убивал! Между прочим, от твоих обедов погибло больше…
– Игорь!
– Прости, молчу.
Игорь спешно наколол на вилку черри – нужно заполнить рот, пока из него еще что опасное не вылетело. В отличие от Андрея, черри он любил.
– В этом доме, пожалуйста, не материтесь. У меня растения, между прочим, – Лиза обернулась к горшкам на подоконнике: – Простите, ребята, у них плохой день. Я вам завтра Моцарта поставлю, – после чего она поправила занавеску и вышла из кухни. И не заметила, как Игорь уронил свою оливку.
– Что это с ней? – спросил он, когда услышал продолжение: через стену было не разобрать, но Лиза явно что-то напевала.
– Не выносит негативную энергию, – пояснил Андрей.
– Странная она у тебя.
– Сам ты странный, а Лиза – необыкновенная. И главное – моя, понял?
10101
Стех пор как Лиза выучила алфавит, она никогда не переставала писать. В десять она влюбилась в поэзию, а к четырнадцати отдала себя дневнику. Поэтические законы, как и законы впечатлений, казались ей самыми справедливыми. События жизни, увы, не всегда проходили строгий отбор. Выбрав из прошедшего дня одну-две золотые крупицы, Лиза считала, что проделала работу, не дала окружающей жизни, жизни природы, жизни слов случайных прохожих, бесследно утечь. По своему разумению (в чем она, конечно, не призналась бы) она каждый день возводила маленький памятник: памятник жеста, слова, мысли.
Начальница велела написать программу, но какая разница? Пиши не пиши, никто не поверит в силу слов. Их стало слишком много. Будь свободным, будь несвободным, какая разница, ведь от свободы одни трудности, и еще это постоянное чувство, что ты – аутсайдер, вне системы, тот, кто проигрывает по всем статьям. Разве мало информации о загрязненной почве? О пластике? О вымирающих животных? Что им еще нужно? Я не понимаю.
Господи, Кришна, Аллах, кто-нибудь, кто-нибудь, прием! Больно и страшно. На южной свалке задохнулся ребенок. Оказывается, они собираются бандами и ходят туда в масках – кататься на дронах и снимать видосы. Парень упал, маска оказалась некачественная. И это Москва. XXI век.