— А-а... — тянул мужичок, — нашу скору берёт, наших зверей бьёт, наши ловы пустеют...
Нельзя сказать, чтобы среди новгородцев не нашлось сочувствующих. Увидев такое, Олекса, который просто слышать не мог, если кто слово говорил против любимого князя, сгрёб болтуна и потащил на княжий двор.
Князя в тот день дома не оказалось, зато его воевода разобрался быстро и круто — мужика за злые речи выпороли и обещали вообще повесить, если язык не прикусит.
На следующий день по городу разнёсся слух, что князь Невский расправляется с неугодными по своей воле без совета с лучшими людьми города.
Кроме того, из-за разорения южных городов Руси подвоз хлеба в Новгород резко сократился. Это стало заметно сразу, опустели лавки, закрылись несколько складов, в которых держали зерно. Новгородцы поняли, что ожидается голод. Все, кто мог, бросились закупать остатки хлеба. Купцы запасы поспешили припрятать. В городе всё чаще стали раздаваться недовольные речи, мол, вместо того, чтобы ссориться со шведами, их надо было замирить, тогда бы хоть оттуда привезли зерно. Единожды услышав такое, князь не смог сдержаться и велел попросту повесить смутьянов.
Снова загудел вечевой колокол, призывая горожан на площадь. Шли-торопились со всех пяти концов, гадая, что ещё случилось. Когда площадь уже была полна народа, к ним вышел один из знатнейших бояр, Онаний. Рослый дородный старик навис над остальными и гаркнул своим зычным голосом:
— Великий Новгород! О князе нашем Александре Ярославиче речь держать хочу!
Кто-то из толпы добавил:
— Невском!
Боярин спокойно усмехнулся:
— Невском. Больно князь воли много в городе взял, стал судить и рядить без совета с боярством и лучшими людьми города!
Со стороны, где стоял Людин конец, снова донеслось:
— А чего с вами рядиться, вы всё одно себе на пользу решите!
Вече согласно загудело. И впрямь совет господ всегда решал в свою пользу.
— Пошто князю содержание урезали?
— Забыли про его заслуги?
Голоса становились всё громче, а вечевая толпа всё решительней. Онаний понял, что пора говорить самому, не то не князя сейчас поносить будут, а бояр. Снова поднял руку, призывая к вниманию. С разных концов площади здоровые молодцы закричали согласно:
— Говори, боярин! Говори, не слушай болтунов.
Посадник Степан Твердиславич пристально оглядел стоявших, очень уж согласно кричали эти молодцы, точно обучены такому крику. Надо узнать, чьи они, верно, боярин своих поставил по разным углам, чтобы другие голоса перебить.
— Князь всем хорош как воин, слава ему за победу! Да только и сидел бы себе с дружиной, пошто в городские дела лезет?! Загордился своей славой, «Правду Новгородскую» признавать перестал! — голос боярина гремел над площадью праведным гневом. Большинство притихло, это были серьёзные обвинения в сторону любимого князя, такого никому не прощалось. — Сам судить и рядить стал! Где такое видано, Господин Великий Новгород?! Скоро вече разгонит?!
Видно было, что даже не все бояре поддерживают Онания, тысяцкий Якун возразил:
— Что говоришь-то?! Чем князь Александр Невский Новгород попирал? Если и повесил болтунов, так таких, каких и следовало повесить!
Боярин не растерялся, заорал в ответ:
— А его то право решать — вешать али миловать?! Вече на что? Это вечу решать!
Вот тут тысяцкий ничего возразить не мог, погорячился князь, хотя и вече точно решило бы смутьянов повесить, но собрать его князь должен был. Или хотя бы прийти в совет господ. Только Александр Ярославич терпеть не мог вот таких, как Онаний, потому и совет не признает. Ох, недолго осталось князю в своём Городище сидеть...
И всё же за раз ничего не решили, сколько ни кричали, слишком любим был Невский новгородцами, а против вольного люда бояре пойти не рискнули, могли и сами погореть в отместку. Уходя с веча, Онаний вполголоса пообещал:
— Ещё дождётесь! И князя вашего уберём, и вас на колени поставим!
Услышавший эти слова посадник даже ахнул:
— Ты что говоришь, Онаний Олексич?!
Тот шустро обернулся, несмотря на всю свою огромность, глаза прищурились:
— Что ты, Степан Твердиславич, что тебе помнилось? Я супротив веча никогда ничего не скажу, как решит, так и будет.
Степан почувствовал, как по спине потёк противный холодный пот от недоброго взгляда боярина. Хоть и неробкого десятка, а Онания побаивался, этот перед вечем счёты сводить не станет, если ему не угодишь, то тёмными улицами не ходи, до дома не дойдёшь. Сейчас посадник уже не сомневался, что те горластые молодцы были Онанием поставлены.
Что делать? Идти к князю с предупреждением? О чём? Он и сам хорошо понимает, что ссориться с городом нельзя — выгонят. Хорошо подумав, Степан Твердиславич отправился к епископу Спиридону. Тот встретил посадника ласково, пригласил за стол, поскольку к ужину близко. Спиридон только вернулся со службы, едва успел снять облачение и был в благодушном настроении.
— Владыко, сегодня поутру вече было.
Спиридон кивнул:
— Слышал, а как же... И что ничего не решили, знаю. И про слова Онания тоже.
Степан Твердиславич вздохнул:
— Не про все слова ты, владыко, знаешь.
Услышав о последних словах боярина, Спиридон долго размышлял, потом вздохнул:
— Был у меня недавно князь Александр, совета спрашивал. Я ему ответил, чтоб жил как живётся. Укажет город на ворота — пусть идёт.
Посадник смотрел на владыку во все глаза, неужели тот не понимает, что вокруг Новгорода сгущаются тучи, шведы не одни, кто хочет силой взять вольный город, а лучшего князя, чем Ярославич, им сейчас не найти! Но владыко спокойно продолжал:
— Новгород потому и зовётся Великим, что ему волю, даже княжескую навязать нельзя. Новгородцы должны сами понять, что им без Ярославича никуда. Сами погонят, сами и обратно попросят.
— А он обидится и не вернётся!
— Вернётся, — усмехнулся Спиридон. — Он к Новгороду душой прирос, да и нет ныне вольных городов на Руси, кроме нашего. Остальные под тарами уже стоят, только Новгород и остался.
Степан хотел сказать, что ещё есть Псков, но вспомнил, что там уж слишком много предателей, что в сторону немцев, раскрыв рот, глядят, начиная с их собственного выгнанного князя Ярослава Владимировича. Один боярин Твердило чего стоит, ещё хуже Онания. Но вслух засомневался:
— Не было бы поздно...
— А ты на что? Вот тебе и смотреть, чтоб не опоздал вернуть своего князя Господин Великий Новгород!
— Думаешь, выгонят? — с лёгкой тоской вздохнул посадник.
— Выгонят! — твёрдо пообещал епископ.
— Благослови, владыко.
— Останься у меня, поужинаешь, потом я тебе охрану дам.
— Мне охрану? С чего это, я ж посадник! — изумился Твердиславич.
— А что, у посадника кровь в жилах не такая или кости дубины не боятся? Ты ходи осторожней, тем более теперь, когда у меня побывал. — Видя, что Степан Твердиславич не понял почему, добавил: — Зря думаешь, что за тобой догляда нет, давно уж есть. Поостерегись.
Тот отмахнулся:
— Да ну!
Тем паче, что идти от хором епископа до его терема столько, что и в мороз без штанов не замёрзнешь. Хотя ночь на дворе была уже тёмная, всё же осень началась, оглядываться не стал, не поверил, что могут посадника тронуть.
А зря, потому как почти перед собственным теремом путь вдруг заступила рослая фигура, лицо скрыто чем-то тёмным, точно сажей намазано. Степан шаг влево, и тот влево, посадник вправо, и тать вправо. Закричать бы, да нелепо рядом с Детинцем орать точно в глухом лесу: «Помогите!» К тому же голос сразу сел, хотя посадник не из робких. Просто понял, как глупо не послушал Спиридона. А тать уже взял за грудки, ещё миг, и нож пройдёт сквозь рёбра, прервав жизнь Степана Твердиславича. Но этого не случилось, нападавший вдруг стал оседать, ослабляя хватку. Тут посадник пришёл в себя и рванул от одежды руки татя, ещё не до конца осознав, почему тот падает. Просто позади верзилы стоял рослый монах, держа в руках увесистую дубину. Перекрестившись со словами: «Упокой, Господи, душу раба твоего!», он так же спокойно отодвинул упавшего и предложил посаднику:
— Проходи, Степан Твердиславич. И больше один по ночам не ходи, не всегда углядеть сможем...
Сказал и скрылся, точно его и не было. Посадник стоял, не зная, что теперь делать. Кричать? Звать на помощь? Как объяснит, кто укокошил верзилу? И вдруг решил ничего не делать, просто посмотреть, кто как себя поутру поведёт.
Ничего выяснить не удалось, боярин Онаний, сказавшись больным, не показывался, а боярский совет всё больше распалялся, поскольку князь решил увеличить свои владения вокруг Новгорода, чтоб не корили охотой в чужих лесах. Это был открытый вызов городу. Самим новгородцам до этих лесов дела мало, всё одно им не принадлежат, но бояре возмутились. Сегодня лес отобрал, а завтра самих по миру пустит!
Онаний продержался всего день, явился, забыв о болезни, и сразу стал кричать, что при князе Александре (упорно не называл того Невским) новгородским вольностям придёт конец.
— Не бывать этому!
Большинство бояр поддержало Онания. Посадник вздохнул, прав владыко, во всём прав.
— Чего вздыхаешь? — возмутился Онаний.
Степан Твердиславич покачал головой:
— Ох, как бы не пришлось обратно звать!
— Кого?! — заорал Колба. — Князей не робкого десятка и без Александра хватит!
Что мог возразить посадник? Тем более что вспомнил рослого мужика с лицом, перемазанным сажей, в тёмном переулке. Пожал плечами и отправился сообщать весть князю.
Княжий терем на Торговой стороне, только за городской стеной, так давным-давно решили новгородцы. Когда-то князь Ярослав Владимирович поставил свой двор совсем рядом с торгом, но потом, когда Новгород сначала всех князей повыгнал, а затем стал приглашать по договору, было решено и княжий двор поставить подальше, на месте бывшего Городища. Жили князья, получалось, на выселках. Для дружины это неплохо, и город чувствует, что князь только для защиты, а не суд судить. Для суда у них вече есть. На том стоит и стоять будет Господин Великий Новгород. Посадник ехал и думал, что в этом бояре правы. Если князь Александр начнёт свой суд вершить да за город всё сам решать помимо дружинных дел, то чем тогда Новгород от остальных городов отличаться будет? А как скажешь об этом князю? Обидели его новгородцы, вернее, боярский совет, содержание урезали, земель не дают, где ему денег на дружину брать? Не идти же походом с грабежом?
На княжьем дворе порядок. Это ещё с Ярослава Всеволодовича повелось — каждой вещи своё место, все при деле, никто не болтается. Сын в отца пошёл, что разумом, что горячностью. Тоже скор на решения, сейчас фыркнет и поедет из города сам. А вернётся ли, когда обратно позовут? Бог весть. Посадник после разговора с епископом был уверен, что позовут.
Так и вышло. Князь Александр спокойно выслушал речь посадника, хотя тот и постарался смягчить сообщение, и вдруг позвал княгиню, тихо сидевшую в дальнем углу:
— Послушай, Сашенька, всё как я говорил! Новгород недоволен своим князем!
— Князь, не горячись, бояре ещё не весь Новгород, — попробовал его успокоить Степан Твердиславич.
— Что же мне, ждать, пока силой не погонят? Или совсем на ворота не укажут? Не бывать тому! Слушай мой ответ, боярин. Передай остальным: отъезжаю из города!
«Не вернётся!» — подумал посадник, глядя вслед удалявшемуся широким шагом князю. А с крыльца уже слышались его распоряжения о подготовке к отъезду.
В покои, где шёл разговор, вошла княгиня Феодосия, глянула косо, недобро усмехнулась:
— Что, Твердиславич, опять князя из города гоните? Сколь раз так поступали, потом обратно зовёте ведь! Новгороду ли сейчас героями перебирать, когда враг у ворот? От одних спас, другие налезают. Что без князя делать-то будете?
Посадник развёл руками:
— То не моё решение, княгиня.
— А я и не тебе говорю, я к Новгороду сейчас обращаюсь. Или уже какого другого себе нашли? Не Ярослава ли Владимировича, что Псков предал? Чтоб он теперь и Новгород предал?
Молодая княгиня во все глаза смотрела на свекровь, никогда не слышала от неё таких резких слов, даже не подозревала, что так строго говорить может. Все знали княгиню Феодору как тихую и ласковую. А посадник и подавно рот раскрыл, неужто тихая и незаметная княгиня может такие разумные речи вести, так во всём разбирается? Вот тебе и княгиня! Неудивительно, что сын разумен, коли не только отец, но и мать так умна, рассуждает что твой боярин или даже сам князь!
Посадник уходил из княжьего терема с тяжёлым сердцем, хорошо понимал, как обидел город своего князя-победителя, как обижена княгиня, у которой сначала мужа то выгоняли, то снова звали, теперь вот сына... И молодая княгиня тоже такого не простит, вон как глядела своими серыми глазищами!
На следующий день Господин Великий Новгород узнал новость: обидевшись на бояр, князь Александр Ярославич Невский с княгинями Феодосией и Александрой и своей дружиной из города отъехал. Великий Новгород остался без князя!
Те новгородцы, кто видел возок князя и его самого с дружиной, удалявшихся по льду Ильмень-озера, только сокрушённо качали вслед головами: такого князя город потерял. В Новгороде зрело недовольство — бояре виноваты, что князя Александра Невского прогнали! До веча дело не дошло, но народ на площади собрался. Требовали к ответу посадника и бояр, чтоб сказали, за что указали на ворота князю Александру? Онаний быстро понял, что, если не успокоить горожан сейчас, позже могут выйти большим числом, будет только хуже. Бояре отправились на площадь.
Собравшиеся слушать Онания не стали, потребовали, чтоб сказал Степан Твердиславич:
— Тебе, боярин, не обессудь, веры нет! Пусть Степан Твердиславич речь держит!
Пришлось посаднику выходить вперёд. Из толпы неслись выкрики:
— Отвечай, за что указали путь князю Александру Невскому?!
Степан покачал головой, попытался перекричать толпу:
— Не гнали князя! Сам отъехал!
Народ требовал:
— Побожись!
Посадник медленно, с чувством перекрестился:
— Вот вам крест! Клянусь, не сам отъехал!
Это на минуту остудило собравшихся, но тут же снова начали кричать, что довели бояре князя, что бросил он Новгород! Теперь вперёд вышел уже снова Онаний:
— Тихо! Да тихо же, говорю! Слышали клятву посадника? Верно клянётся, не гнали князя, только не позволили самому без веча суд судить да землями новгородскими распоряжаться! Господин Великий Новгород, — боярин обратился к собравшимся точно к вечу, — вольно ли тебе вече отменить?
Толпа взвыла:
— Нет!
— И мы князю так же сказали, чтоб не судил и не рядил сам без вас!
Новгородцы ещё долго гудели, плохо верилось, что такой разумный и заботливый к людям князь, каким увидели за время похода Александра Ярославича, мог не согласиться с боярами и пойти против веча. Многие качали головами:
— Всё так, да не так... Крутят что-то бояре...
Но шум улёгся, удалось почти успокоить город. Помогло ещё то, что в Новгороде так и не хватало хлеба и многого другого.
Боярский совет не рискнул собирать вече для приглашения нового князя, могло плохо кончиться, ведь за Невского горой стоял простой люд города. Решили пока повременить, пусть страсти улягутся.
А князь Александр Невский уезжал из негостеприимного Новгорода, не раз гнавшего и возвращавшего обратно его отца, а теперь вот и его самого. Князь тряхнул светлыми волосами, нет, его не прогнали, успел сам уйти.
Пред отъездом, когда уже ушёл посадник, Александр вернулся в покои и, подойдя к сидевшим рядышком матери и жене, вдруг преклонил перед ними колено, низко опустил голову:
— Простите меня.
— За что? — изумились женщины в один голос.
— Я не смог удержать Новгород, не смог прокняжить здесь долго.
Княгиня Феодосия положила руку на голову сына:
— Ты всё сделал верно, князь.
Сын поднял не неё глаза:
— Ты... здесь останешься или с нами?
— Поеду к отцу, — вздохнула княгиня. — Фёдора не воротишь, а там Ярослав Всеволодович и сыновья. — Она вдруг улыбнулась, притягивая к себе молодую княгиню. — И вы с внуком будете.