Конечно, псковское ополчение, надеявшееся только на себя, ведь даже помощь из Новгорода не позвали, рыцарями было бито. Гаврило Гориславич убит, противостоять закованным в железо опытным воинам ополченцы не смогли. Восемьсот человек потеряли псковичи в той битве. Следом за Изборском ливонцы бросились к Пскову. Но даже неделя осады города, лишившегося многих своих защитников, ничего не дала рыцарям. Псков стоял. Рыцари разорили округу и добрались даже до Водской пятины. Снова и снова в Пскове собиралось вече, на котором бояре убеждали и убеждали горожан согласиться на предложения немцев. И пересилили, некому было встать против изменников. Псков открыл свои ворота врагу.
Вот в этот Псков ехал Колба к своему другу-приятелю Твердило Иванковичу, который и присылал к нему в Новгород. Андреаса, называвшего себя Андреем. Помог боярин Колба прогнать из Новгорода князя Александра Ярославича, а теперь помог ещё и призвать обратно не того. Он понимал, что Новгород может долго не выдержать и вернёт Невского. Потому торопился в Псков к Твердило Иванковичу и немецким наместникам фогтам, чтобы подтолкнуть рыцарей на Новгород, пока Александр туда не вернулся. Конечно, хотелось и получить награду за такую помощь тоже.
Колба предвкушал, сколько золотых монет зазвенят в его казне, а ещё ждал и себе места посадника, только уже в Новгороде. О таком стоило поговорить тайно даже от Твердилы, тот завистлив. Ехал боярин и ломал голову, как такое сделать. Получалось, что нужно очень спешно побывать во Пскове и даже в Риге, чтобы заручиться поддержкой магистра ордена. Но успеть вернуться в Новгород до подхода ливонского войска, потому как, взяв город, рыцари не станут смотреть, чей двор, сожгут и всё тут. Предстояло уговорить магистра не разорять Новгород совсем, просто перекрыть ему торговые пути и подвоз хлеба. Вспомнят новгородцы страшные месяцы недавнего голода и послушают разумного боярина Колбу, откроют городские ворота по примеру псковичей. Но для этого нужно, чтобы рыцари разорили владения не все подряд, а самых строптивых бояр, встали на нужных дорогах, а главное, успели сделать это быстро.
Чтобы ничего не заподозрили в Новгороде, боярин отправил домой послание, что занедужил от тяжких дорог и отлежится до тепла у своего приятеля Сидория в дальней веси, а по подсохшим дорогам прибудет обратно. Теперь он трясся в возке по заснеженной земле Псковщины и мнил себя великим стратегом. Где уж тут Онанию с ним тягаться! Этот глупец только и умеет, что кричать на боярском совете, горлом своё берёт. Конечно, у Онания владений не в пример больше, чем у Колбы, но это пока. И боярин ещё и ещё раз обдумывал каждое слово, которое скажет магистру, что попросит, в чём подскажет. Такого ценного человека как не поблагодарить?
Но жизнь повернула по-другому.
До Пскова он добрался просто, дорога знакома, езжена уже, от Волочка не пошёл по Мсте, а направился в обход Ильменя через Яжелбицы и Руссу прямо к Шелони и на Псков. К городу подъехали под вечер, боялся даже, что не успеют до закрытия ворот, уговаривай потом, чтобы пустили, могли заставить платить за неурочный въезд, а Колба очень не любил зря платить. Но они успели, въехали едва ли не последними. Боярин оглядывался, пытаясь понять, что изменилось в городе с приходом немцев. Особо ничего не замечал, только вон этих самых рыцарей то и дело встречал на улицах.
Колба поспешил ко двору посадника. У ворот его остановил незнакомый дружинник.
— Стой! Куда прёшь?!
Боярин разозлился, он так уже за дорогу прочувствовал себя желанным и долгожданным гостем, ценным человеком, что грубая реальность показалась просто оскорбительной.
— Это кто прёт?! Я к боярину Твердиле Иванковичу еду!
— Нельзя! — совершенно не испугавшись, заслонил собой ворота дюжий охранник.
— А ну зови кого посурьёзней! — потребовал Колба, решив, что пререкаться с каким-то рядовым воином не пристало.
Тот глянул на боярина и вдруг повернулся к нему задом, даже не удостоив ответом. Ворота, вернее, калитка в них, закрылись. Колба заколотил со всех сил:
— А ну открывай! Не то скажу боярину Твердиле, чтоб тебя посекли! Сегодня же в поруб пойдёшь!
Наверное, он долго бы барабанил, но тут откуда-то приехал сам посадник. Увидев колотящего изо всех сил по воротам Колбу, он не сразу и признал новгородского помощника, закричал:
— Эй, кто тут мои ворота рушит?! Сейчас стражу позову!
Колба, узнав голос посадника, живо обернулся, очень жалея, что тот застал его за таким занятием. И Твердило уже узнал Колбу, ахнул:
— Ты откуда это, боярин?
Своему хозяину стража открыла беспрекословно; входя в ворота, Колба со злорадством глянул на давешнего охранника, но тот и глазом не повёл. Спокойно закрыл ворота и снова встал рядом. Колба подумал, что, выйди он сейчас наружу и попробуй тут же вернуться — не пропустит.
— Ох и псы-охранники у тебя! Хоть бы сказал тать, что тебя нет в дому, я что, колотил бы, что ли?
Посадник оглянулся:
— Да не меня они хранят, в тереме и ливонские соглядатаи живут, к ним ни за что не пустят. Мне и то придётся объяснять, кого привёл.
Так и оказалось, уже на пороге терема их встретил новый человек, заступил путь, потребовал:
— Кто? Куда? Зачем?
Говор явно не псковский, значит, немец. Отчего-то Колбе стало неуютно в доме посадника. Его верного холопа в дом не пустили, лошадям овса не дали, так и оставили во дворе стоять. Худо приняли новгородского боярина в псковском детинце.
Выслушав речь новгородца, посадник почему-то поморщился:
— Да это они и без тебя знают.
— Что? — подивился Колба.
— Да всё, и про князя Александра, и про то, что Андрея звать поехал, и про то, что пора.
Колба почувствовал, что из-под ног уходит пол в покоях, где говорили. Значит, у ордена есть и без него свои люди в Новгороде? Кто? Неужто сам Онаний?! Это означало только одно — Колба магистру не слишком нужен и потому тугого кошеля с золотыми монетами не будет. А что будет? Он решил поговорить с посадником начистоту, попросить совета. Твердило усмехнулся, услышав о желании стать посадником от немцев в Новгороде. В Ригу ехать отсоветовал, мол, там тебя и слушать не будут, а в Новгород вернуться как можно скорее и, собрав пожитки, оттуда бежать.
— Чего?! — ошалел от таких речей Колба. — Я, наоборот, к магистру собираюсь.
Посадник уже пожалел, что не сдержался и посоветовал дурню от души, со своего опыта. Теперь разнесёт рыцарям, что посадник сказал: лучше ливонцам не доверять. Он забеспокоился за свою шкуру.
До утра новгородский боярин крутился на своём ложе, а псковский посадник на своём. Каждый думал о том, как теперь быть.
Утром отдохнувшие кони понесли боярина Колбу от стен Пскова по Великой, потом по льду Псковского озера, по Узмени в Чудское озеро, там до устья речки Эмбах и уж по ней до Юрьева, который немцы зовут Дерптом. Он уже знал, что сейчас магистр не в Риге, а именно там. Недалеко от протока Узмени, что соединяет два озера, возвышается остров Вороний. И впрямь столько одновременно взлетевших ворон Колба никогда не видел! Их карканье показалось предвестьем чего-то нехорошего, стало не по себе.
Уже весна, но санные пути ещё не закрыты, следов много, а едущих мало. В такое время да ещё в ледоход особо заметно присутствие человека — на снегу то тут, то там валялись какие-то обломки, видно саней, занесённая снегом шапка, ошмётки сена, даже конская подкова... Дорога по весне грязная, разглядывать её не хотелось, Колба закрыл глаза, продолжая раздумывать о предстоящей встрече с магистром, но теперь уже по-новому. Нет, он не даст оставить себя в стороне, если придётся, даже о посаднике Твердиле Иванковиче расскажет, о его вчерашних словах... Колба сделал вид, что не всё понял, но посадник больше ничего говорить не стал. «Опасается», — подумал новгородец и был прав.
Въехать на лёд Эмбаха не успели, сзади раздался окрик:
— Стой!
Их догоняли дюжие молодцы на крепких конях, поверх доспехов накинуты белые плащи с огромными чёрными крестами, от таких и захочешь, не уйдёшь. Но Колба уходить не собирался, вины ни в чём не чуя, хотя вокруг не было видно ни души. Его возница, наоборот, отчего-то забоялся:
— Боярин, как бы худым не обернулось...
Тот отмахнулся:
— Тьфу на тебя, накаркаешь!
— Да чего уж тут, — вздохнул возница, доставая из-под сена большой топор.
Его первым и убили, потому как обороняться одному от четверых вооружённых тяжело. Правда, и Ефим успел порубить одного, зато остальные живо вытрясли из саней боярина, раздели его, скинули в снег труп возницы и собрались было уезжать. Колба верещал, как поросёнок, которого режут. Один из нападавших повернулся к нему с досадой:
— Много кричать... мольчи... убить будем... — И уточнил: — Понять?
Чего уж тут не понять? Боярин прекратил кричать и попробовал доходчиво объяснить, что он едет к магистру, даже заявил, что по приглашению. Сначала рыцари замерли, но тут же расхохотались:
— Магистр, магистр... Я! Я! Будет ждёт... ждат... Конеч... Я! Я!
И тут же показали, чтоб снял шубу и шапку.
— Как это? — изумился Колба. Они что, не поняли? Ещё раз повторил о своей дружбе с посадником Твердилой Иванковичем и даже магистром. И тут он с ужасом понял, что не помнит его имени! Рыцарь с насмешкой смотрел на новгородца:
— Шуб снимать!.. Бистро! Шнель! Не то будет совсем плёх!
Вдали показались чьи-то сани, боярин обрадовался, показал на них татям, мол, смотрите, помощь идёт. Зря он это сделал, потому как, завидев вдали силуэты рыцарей, ехавшие явно придержали коней, а вот сами нападавшие заторопились. Перестав уговаривать, рыцарь попросту долбанул Колбу по голове, снял с него богатую лисью шубу, сдёрнул шапку и припустил коня вслед за своими навстречу новым жертвам. Те спешно разворачивали сани обратно к Пскову.
Смогли ли удрать, боярин не знал. Сам он очухался нескоро, подобрали следующие ездоки. Ими оказались простые псковские мужики, бежавшие из своей разорённой веси подальше от разбоя псов-рыцарей. Они обнаружили едва живого боярина рядом с убитым возницей и брошенными санями, подобрали, пожалев, уложили на свои сани, укрыли не дорогой шубой, а немудрёным тряпьём, и повезли через Чудское озеро подальше от испоганенной Псковской земли в сторону Копорья.
Псковский посадник ждал посланного вслед за новгородцем охранника с тревогой. Удалось ли догнать и сделать чёрное дело прежде, чем он рассказал ненужное магистру? Тот вернулся уже к полудню, но весть принёс чудную: лишать жизни боярина не пришлось, за него сделали рыцари.
— Как так? — изумился Твердило Иванкович.
— Попались их сани рыцарям, я даже и подъехать не успел. Побили их с возницей, боярина раздели и оставили лежать в снегу.
Посадник чуть недоверчиво прищурил глаза, а вдруг новгородский боярин сумел подкупить стража и всё же уехать?
— Побожись!
Страж побожился:
— Вот те крест, Твердило Иванкович! Как есть прибитый лежал в снегу и раздетый, без шубы.
— А чего ж не подобрал?
Глаза дружинника широко раскрылись:
— Зачем? Хотя и не так холодно, да ведь весь в крови был... Даже если и жив, то недолго протянет.
— Как жив?! — ахнул посадник — Так ты не знаешь, убит он или нет?!
Тот растерянно замотал головой:
— Не... не посмотрел... Но кровищи вокруг много, весь снег залит... Нельзя было подъехать, боярин. Тогда уж точно пришлось везти обратно в город.
И то верно, остановись у боярина этот дружинник, и пришлось бы спасать. Но и так тоже плохо, теперь вот думай, жив или нет проклятый Колба. Твердило, вздохнув, махнул рукой:
— Иди... Позову...
Утром он всё же отправил с ерундовым поручением дружинника в Дерпт, чтобы осторожно посмотрел, нет ли там Колбы. Три дня, которые прошли до его возвращения, для посадника Твердилы Иванковича были одними из самых тяжёлых. Немало седых волос появилось на его голове, а спать он совсем не мог.
Архиепископ Спиридон вздыхал: в его ли летах пускаться в столь дальний путь? Конечно, путешествовать зимой легче, чем летом, если зябко, укрылся волчьей или даже медвежьей полстью и сиди себе. Конным легче, но владыке верхом ездить не престало, да и не в силах уже.
От Новгорода завернули сначала в Юрьев монастырь помолиться на дорогу, хотя перед самым отъездом епископ долго стоял в самой Софии перед заступницей, прося помощи. Потом по льду Ильменя до Меты, по ней до волоков на Торжок и по Волге до дороги на Переяславль-Залесский. Архиепископ не один, сопровождали многие лучшие мужи Новгорода. Даже если и не позвал бы, всё одно — поехали. Но Спиридон осторожно подбирал людей, не князь Александр Новгород просил, а город его, потому нужны те, кто князю не противен. Владыко в который раз шёпотом обругал новгородцев, прогнавших Невского, и тут же перекрестился. Он не видел, что два дружинника, невольно услышавшие шёпотом произнесённые ругательства и заметившие движения руки архиепископа после того, из озорства принялись считать, сколько ещё раз Спиридон повторит такое. За поездку получилось много. Владыко и впрямь был очень рассержен на своих горожан.
Когда свернули с волжского льда на дорогу, ведущую в Переяславль, нашлись те, кто засомневался, а не надо ли сначала к великому князю Ярославу Всеволодовичу съездить, у него испросить старшего сына на княжение? Архиепископ объяснил, что с князем уже снесся, тот ответил, мол, сами гнали, сами и зовите.
Потрясения начались в Торжке. Конечно, новгородцы слышали о страстях Батыева нашествия, но одно дело слышать и совсем другое — увидеть воочию. Торжка будто и не было, татары разрушили городские бревенчатые стены, сожгли весь город, а жителей даже полонить не стали, перебили всех. Маленький Торжок, задержавший Батыеву рать и тем самым спасший Новгород, ещё лежал в руинах. Люди не стремились его восстанавливать, решив, что на пепелище при новой рати не позарятся, а уходить в леса с малыми пожитками легче. Люди больше не верили в возможность чьего-либо заступничества. Новгородцам горько было сознавать, что они не помогли своему маленькому пригороду в тяжёлую минуту. Теперь все понимали, почему так настойчиво просил князь Александр Ярославич отправить ополчение в помощь соседям.
Но не многим лучше было и далее. Города, в которых сильной княжеской властью поднялись новые крепостные стены, обживались быстрее, а вот такие маленькие, как Торжок и многочисленные веси, казалось, не восстановятся никогда. Но даже в испепелённой веси иногда встречалась вдруг избёнка с дымившейся трубой, показывая, что не все жители погибли, нашлись и те, кто спасся, не бросил родную землю, дедовы могилы. Новгородцы, знавшие от псковичей о жестокости псов-рыцарей, убедились, что и на юге враг не лучше. Их сердца сжимались от боли и предчувствия возможной беды. Только бы князь Александр Невский не отказался вернуться и защищать город! Умные, сильные люди безгранично верили, что только Невский сможет спасти и Новгород от вот такого же разорения.
Переяславлю новгородцы подивились — городок маленький и тихий, каково тут живётся их беспокойному и горячему князю? Они уже звали Александра только своим.
Владыке Переяславль понравился, прежде всего, заложенным Александровским монастырём. Значит, князь и здесь, вдали от всех, печётся о своей и не только о своей душе. Порадовался архиепископ и за обновлённые, заново освящённые церкви.
Ещё до того, как посольство добралось в Переяславль, к князю примчался свой дружинник с сообщением:
— Княже, к тебе из Новгорода едут... Сам владыко с многими...
— Зачем? — прищурил глаза Александр.
Дружинник чуть пожал плечами, он успел поговорить с теми, кто сопровождал владыку и остальных.
— Просить вернуться в Новгород.
Александр хмыкнул, княгиня едва сдержалась, пока дружинник был в трапезной, но, как только вышел, заявила:
— Не езди, Саша!
— Почему?
— Как же? Сами погнали, а теперь обратно просят?
— Новгород помощи просит, трудно им.
Княгиня даже пятнами пошла от возмущения:
— А ну как снова на вече тебя хулить, ругать станут? Снова погонят?
— На вече бояре хулили, а в Новгороде есть ещё и те, кто со мной на Неве со шведом бился, и их жёны и дети! Не один Новгород помощи просит, вся Русь.