— Поговорим. Вот именно, поговорим. Много я слышал всяких разговоров.
Ждать у входа в коллегиум пришлось совсем недолго. Нотариус Алонсо подошёл и, тепло поприветствовав меня, добавил:
— Я слегка волновался, Тенамакстли, что ты можешь передумать.
— Насчёт того, чтобы изучать твой язык? Почему, я искренне решил...
— Стать христианином? — спросил он.
— Что? — Алонсо захватил меня врасплох, и я попытался возразить: — Мы ведь ни о чём подобном даже не говорили.
— Я подумал, что ты и сам поймёшь. Коллегиум — это епархиальная школа.
— Это слово мне ничего не говорит, куатль Алонсо.
— Христианская школа, церковная. Она содержится на средства церкви. И ты должен стать христианином, чтобы её посещать.
— Ну что ж... — растерянно пробормотал я.
Он рассмеялся и сказал:
— Это не больно. Во время bautismo, то есть крещения, к тебе прикасаются лишь водой и солью. Но это очищает тебя от всякого греха, даёт право участвовать в других таинствах церкви и гарантирует спасение твоей души.
— Ну...
— Пройдёт немало времени, прежде чем ты ознакомишься с катехизисом, получишь достаточное представление о Святой Вере, чтобы подготовиться к конфирмации и первому причастию.
Все эти слова тоже не имели для меня смысла, но я рассудил, что на это «немалое время» стану чем-то вроде ученика христианина. Хорошо бы ещё успеть за то же самое время выучить испанский язык да и ускользнуть отсюда подобру-поздорову.
— Ладно, — промолвил я, пожав плечами, — тебе виднее, как лучше поступать. Веди меня, куда надо.
Алонсо отвёл меня в другую комнату, где находился очередной испанский священник, с лысой, как и у всех виденных мною его собратьев макушкой, но, пожалуй, потолще прочих. Оглядев меня без особого интереса, он вступил с Алонсо по-испански в долгую беседу, по завершении которой нотариус вновь обратился ко мне:
— Обычно принимающих крещение нарекают именем того святого, на день которого приходится совершение обряда. Поскольку сегодня у нас День святого Иллариона Отшельника, тебя назовут Иларио.
— Вообще-то я предпочёл бы другое имя.
— Что? Другое?
— Кажется, — осторожно сказал я, — есть такое христианское имя — Хуан.
— Ну да, есть, — отозвался Алонсо с озадаченным видом.
Видите ли, раз уж меня вынудили согласиться на христианское имя, я рассудил, что предпочтительнее будет получить имя, навязанное в своё время белыми моему покойному отцу, Микстли. Но нотариус, очевидно, никак не связал мои слова с казнённым вчера человеком, потому что заметил:
— Э, да ты, я смотрю, уже кое-что знаешь о нашей вере. Хуан, или, иначе, Иоанн, был любимым учеником Иисуса.
Я промолчал, ибо это для меня звучало тарабарщиной.
— Значит, ты бы хотел, чтобы тебя окрестили Хуаном?
— Ну, если нет никакого правила, запрещающего...
— Нет, запрета нет, но позволь мне спросить...
Алонсо снова повернулся к толстому священнику и, после того как они посовещались, сказал:
— Отец Игнасио говорит, что на этот же день приходится праздник не слишком известного святого Джона Йоркского, бывшего приором где-то в Англии. Джон — это на английский лад всё равно, что Хуан, так что тебе окрестят Хуаном Британико.
Большая часть его речи так и осталась для меня непонятной, а когда священник побрызгал мне на голову водой и дал полизать с ладони соли, я счёл весь этот ритуал полнейшей бессмыслицей. Однако выполнил всё, как от меня требовали, ибо это явно много значило для Алонсо, а мне вовсе не хотелось его разочаровывать.
Таким образом, я стал Хуаном Британико и — хотя, конечно, в то время об этом ещё не догадывался, — снова оказался жертвой злонамеренной игры богов, подстраивающих то, что смертным кажется случайными совпадениями. Хотя я в дальнейшем называл себя этим именем крайне редко, вышло так, что в конце концов его услышали иноземцы, даже более чуждые, чем испанцы, и это повлекло за собой некоторые весьма необычные последствия.
— Так вот, Хуан Британико, — сказал Алонсо, — а теперь давай решим, какие ещё занятия кроме испанского языка ты будешь посещать.
Он взял со стола священника бумагу и пробежался по ней взглядом.
— Наставления в христианском вероучении, это само собой. А если впоследствии ты почувствуешь призвание к духовному поприщу, то и латынь. Чтение, письмо — с этим можно подождать. Некоторые другие предметы преподаются только на испанском, так что и они подождут. Зато ремёслам обучают местные, и уроки ведутся на науатль. Скажи, что из этого перечня тебя привлекает?
И он начал читать список:
— Плотницкое ремесло, кузнечное ремесло, дубление кож, сапожное дело, сёдельное... шорное... выдувание стекла, разведение пчёл, прядение, ткачество, портновское ремесло, вышивка, плетение кружев, сбор милостыни...
— Попрошайничество? — изумлённо воскликнул я. — Ему тоже учат?
— На тот случай, если ты станешь монахом нищенствующего ордена.
— Вообще-то, — сухо заметил я, — у меня нет намерения стать монахом, но вот к нищенствующим я, пожалуй, принадлежу и сейчас. Раз уж живу в странноприимном доме.
Он поднял глаза от списка.
— Скажи-ка, Хуан Британико, хорошо ли ты сведущ в распознавании рисунков, составляющих книги ацтеков и майя?
— Учили меня этому как следует, — ответил я. — Но говорить, насколько хорошо я в этом сведущ, с моей стороны было бы нескромно.
— Не исключено, что ты смог бы оказать мне помощь. Я пытаюсь перевести на испанский язык те немногие старые книги, которые избежали уничтожения. Ведь почти все они были преданы огню как языческие, демонопоклоннические и вредные для спасения души. Теперь мне приходится разбираться с текстами, записанными с помощью рисунков. Большую часть их составили люди, говорившие на науатль, но есть и начертанные писцами из других народов. Как думаешь, мог бы ты помочь мне в них разобраться?
— По крайней мере, я мог бы попробовать.
— Хорошо. Тогда я попрошу, чтобы его преосвященство разрешил выплачивать тебе стипендию. Разумеется, на этом не разбогатеешь, но, по крайней мере, тебе не придётся чувствовать себя нищим, живущим за счёт подачек.
Он снова переговорил с толстым священником, отцом Игнасио, а потом сказал:
— Пока я записал тебя только в два класса. В тот, где я преподаю испанский язык, и в тот, где отец Диего преподаёт основы христианского вероучения. Остальные предметы могут подождать. Свободные часы ты будешь проводить в соборе, помогая мне разбираться в этих туземных книгах, которые мы называем «кодексами».
— Буду рад, — сказал я. — И большое тебе спасибо, куатль Алонсо.
— Теперь давай поднимемся наверх. Твои соученики, должно быть, уже сидят на скамьях и ждут меня.
Так оно и было. Помню, я испытал страшный конфуз, ибо оказался единственным великовозрастным детиной среди пары десятков мальчиков и четырёх или пяти девочек и почувствовал себя так же, как, наверное, мой двоюродный брат Йайак, которому тоже пришлось учиться в начальной школе Ацтлана вместе с мелюзгой. Кажется, в комнате не было ни единого паренька, достаточно взрослого, чтобы носить под мантией макстлатль, а немногие девочки казались и того моложе. Что ещё сразу бросилось мне в глаза, так это разница цветов кожи. Разумеется, белых испанцев среди учащихся не было вовсе, и большинство из них оказались такими же краснокожими, как и я. Однако в классе присутствовало немало детей с гораздо более светлой кожей, а двое или трое, наоборот, были гораздо темнее. Насчёт светлокожих я сразу сообразил, что они происходят от смешения испанской крови с индейской, но вот откуда взялись чернокожие? Допустим, матери их из нашего народа, но кто же отцы?
Правда, тогда я оставил возникший вопрос при себе и послушно сел на одну из лавок, в то время как мелюзга вытягивала шеи и подавалась вперёд, глазея на высящегося перед ними взрослого испанца и ожидая, когда начнётся первый урок. Сразу скажу, что к обучению Алонсо подошёл умно, с пониманием.
— Мы с вами, — произнёс он на науатль, — начнём с изучения гласных звуков испанского языка — а, э, и, о, у. Послушайте: точно такие же звуки имеются и в ваших словах: акали, тене, икститль, почотль, калпули.
Произнесённые им слова узнали даже самые младшие ученики, поскольку они означали «каноэ», «мать», «чёрный», «дерево сейба» и «семья».
— А теперь, — продолжил учитель, — вы услышите те же звуки в испанских словах. Вот послушайте. Акали — bаnса. Тене — dente. Икститль — piso. Почотль — polvo. Калпули — muro.
Он несколько раз повторил эти слова, подчёркивая схожесть звучания гласных, и только потом, чтобы мы не перепутали, объяснил — и показал! — что эти испанские слова обозначают.
— Ваnса, — произнёс наш учитель и, наклонившись, погладил одну из скамеек в первом ряду. — Dente. — Он ткнул в один из своих зубов. — Piso. — Палец его указал вниз, и он притопнул ногой по полу. — Polvo. — Алонсо провёл рукой по столу, подняв облачко пыли. — Muro. — И он указал на стену позади себя.
Потом наставник велел нам повторять эти испанские слова несколько раз подряд, чтобы они запомнились:
Ваnса — лавка. Dente — зуб. Piso — пол. Polvo — пыль. Muro — стена.
— Очень хорошо. Ну а теперь кто из вас, моих смышлёных учеников, сумеет назвать мне ещё пять слов на науатль, содержащих те же звуки? А, э, и, о, у?
Поскольку никто, включая меня, не решился ответить, Алонсо жестом указал на одну маленькую девочку. Она встала и робко начала:
— Акали, тене...
— Нет-нет-нет, — сказал наш учитель, покачав пальцем. — Это те же самые слова, которые произнёс я. А есть много других. Кто сможет назвать пять новых слов, а?
Однако все ученики сидели молча и смущённо переглядывались. В конце концов Алонсо указал на меня.
— Хуан Британико, ты постарше, и я знаю, что словарный запас у тебя хороший. Ну-ка, назови нам пять слов, в которых имеются упомянутые гласные звуки.
Почти не задумываясь, ибо «нужные» слова уже сами просились мне на язык, я, с мальчишеской ухмылкой, которая больше пристала бы ученику раза в два помоложе, затарахтел:
— Мадитль... ауилема... типили... читоли... тепули.
На лицах малышей отразилось недоумение, но ребята постарше уже знали, во всяком случае, некоторые из произнесённых слов и отреагировали соответственно. Кто-то ахнул от испуга, кто-то захихикал в рукав. Слова были явно не из числа тех, которые могут понравиться учителю, особенно учителю-христианину в церковной школе.
— Очень смешно! — буркнул Алонсо, сверкнув глазами. — Вижу, что ты дерзкий, бесстыдный babalicon. Отправляйся в угол, встань лицом к стене и стой там, пока не закончится урок. Пусть тебе будет стыдно!
Что значит babalicon, я не знал, но мог предположить, и мне действительно было очень стыдно. Стоя в углу, я чувствовал, что наказан заслуженно, и сожалел, что повёл себя так с человеком, от которого не видел ничего, кроме добра. Что же до оставшегося урока, то он был посвящён отысканию и повторению вполне пристойных, безобидных слов, содержащих нужные гласные. Я эту тему уже усвоил, запомнил пять названных учителем испанских слов и, таким образом, от неучастия в дальнейшем ничего не потерял. К тому же, отпустив по окончании занятия остальных, Алонсо велел мне задержаться и один на один сказал:
— Хуан, ты поступил грубо, неприлично и совсем по-детски, поэтому и мне, в назидание остальным, пришлось проявить по отношению к тебе строгость. Но, с другой стороны, должен признать, что твоя выходка помогла этим детям почувствовать себя более непринуждённо. Они, по большей части, переживали и нервничали, потому что находились в непривычной обстановке, а теперь им будет полегче, да и мне тоже. Поэтому я тебя прощаю. На сей раз.
Я пообещал, — абсолютно искренне, — что другого раза не будет. Потом Алонсо повёл меня по коридору в помещение, где должно было состояться следующее занятие и где мне предстояло познавать основы христианской веры. К великому моему облегчению, оказалось, что в этом классе я вовсе не самый старший. Здесь присутствовали подростки, юнцы, но были и зрелые, взрослые люди, в том числе несколько женщин, а вот детей как раз не было вовсе. Равно, как и того разнообразия цветов кожи, которое имело место среди юных учеников на предыдущем занятии.
Отличие от предыдущего класса заключалось и в том, что этот был набран раньше, занятия в нём уже некоторое время велись, и я, присоединившись к ним по ходу дела, вынужден был начинать не со знакомства с элементарными основами, а сразу же погрузиться в глубины, недоступные моему пониманию.
В тот, самый первый для меня день священник-учитель распространялся о христианском понятии Троицы. Падре Диего, в отличие от других священников, имел не бритую макушку, а совершенно лысую голову, и был рад, когда мы называли его нашим словом «тете» — это уменьшительно-ласкательное от «отец». На науатль падре Диего говорил почти так же бегло, как Алонсо, поэтому произнесённые им слова и фразы я понимал... чего никак не могу сказать об их значении. Например, слово «троица», по-нашему йейеинтетль, означало группу из трёх существ: три чем-то объединённых предмета или три элемента чего-либо единого. Скажем, три вершины треугольника, три зубца трезубца или три лепестка трилистника. Но тете Диего упорно пытался добиться от слушателей восхищения «троицей», явно состоящей из четырёх элементов.
И по сей день я не встретил ни одного испанца-христианина, который не почитал бы от всей души Святую Троицу, состоящую из: одного Бога, у которого нет имени; сына Бога, который зовётся Иисус Христос; матери этого сына по имени Дева Мария; и Духа Святого, который, поскольку это не имя, а лишь название, явно сродни остальным «святым», то есть малым богам вроде святого Хуана или святого Франциска. Однако из вышеизложенного со всей очевидностью следует, что высших божеств четверо, а уразуметь, как четверо могут составить троицу, мне так и не удалось.
7
В тот день, как и во все последующие — за исключением дней, именовавшихся воскресеньями, — я по окончании занятий в обоих классах отправлялся в собор, где мы с Алонсо де Молиной, усевшись среди старинных, написанных на бумаге или выделанной оленьей коже книг, обсуждали трактовку изображённого на той или иной странице, какой-нибудь отрывок, а порой и значение единственного символа.
Конечно, с основами нашего письма, равно как и с методами счёта, принятыми у ацтеков и мешикатль, нотариус уже был знаком. Знал он и о существовании несколько иных, но схожих с нашей систем письма, использовавшихся другими народами — например, в языках сапотеков и миштеков — или применявшихся более древними племенами, уже не существующими, но оставившими записи о своём времени — такими, как ольмеки или древние майя. Алонсо знал, что в любой книге, начертанной любым писцом любого народа Сего Мира, изображение рядом с головой человека науатль — то есть языка, — означало, что этот человек говорит. Если изображённый язык закручивался, следовало понимать, что человек поёт или читает стихи, а тот же язык, но пронзённый шипом, — обозначал, что говорящий лжёт. Алонсо умел распознать символы, которые использовали все наши люди для обозначения гор, рек и тому подобного. Короче говоря, он неплохо владел основами нашего искусства изображения слов, но всё же порой мне удавалось заметить и исправить кое-какие неточности.
— Нет, — мог, например, сказать, я, — народы Куаутемалана, что находится на крайнем юге Сего Мира, не называют бога Кецалькоатля этим именем. Самому мне в тех краях бывать не доводилось, но, по словам учителей из калмекактина, южане всегда именовали его Гукумац.
Или, например:
— Нет, куатль Алонсо, этих изображённых здесь нескольких богов ты называешь неправильно. Это Ицелиукуи, Слепые боги. Именно поэтому их лица, как ты можешь видеть, окрашены в чёрный цвет.
В тот раз, помнится, я воспользовался случаем, чтобы задать давно интересовавший меня вопрос: почему некоторые из младших учеников коллегиума имеют очень тёмную, почти чёрную кожу? Нотариус просветил меня, рассказав, что в дальней, дикой и отсталой стране под названием Африка обитают чернокожие мужчины и женщины, которых испанцы именуют маврами, или неграми. Народ это свирепый, звероподобный, с большим трудом поддающийся одомашниванию и приручению. Но тех, кого удаётся приручить, испанцы превращают в рабов — ну а некоторым особо хорошо зарекомендовавшим себя маврам разрешают поступить на испанскую службу в качестве солдат. Кстати, кое-кто из них находился в числе первых завоевателей Сего Мира и в награду за это получил в Новой Испании земли и собственных рабов из числа индейцев. По большей части военнопленных, каких я видел с клеймами на лицах.