И он сдержал своё обещание. Никогда больше Йайак не только не приставал ко мне с подобными глупостями, но даже не показывался мне на глаза раздетым. Впрочем, как мне кажется, Йайаку удалось найти для своих забав других товарищей, в отличие от меня, готовых разделить с ним то, что он находил «удовольствием». Во всяком случае, когда воин-мешикатль, обучавший нас в Доме Созидания Силы, назначал учеников в нудные и утомительные караулы в отдалённых местах, трое или четверо мальчиков разных возрастов, в числе которых всегда оказывался Йайак, охотно вызывались добровольцами. И, возможно, намёк моего братца насчёт жрецов не был лишён оснований. Во всяком случае, один из них, когда хотел, чтобы ученики что-нибудь принесли к нему в комнату, всегда просил об этом Йайака, после чего ни одного ни другого довольно долго не было видно.
Впрочем, после того неприятного происшествия я не затаил на Йайака зла. Некоторое время отношения между нами были натянутыми, но постепенно стали просто прохладными, что выражалось прежде всего в преувеличенной вежливости. Я, во всяком случае, в конце концов забыл об этом досадном эпизоде и не вспоминал до тех пор, пока много позднее не произошло нечто, освежившее мою память. А тем временем, по мере того как шли годы и я взрослел, мой тепули рос сам, и ничья посторонняя помощь мне при этом не требовалась.
За эти годы мы, ацтеки, привыкли к великому множеству богов, которых мешикатль принесли с собой и которым они воздвигли храмы. Думаю, что поначалу мои соплеменники участвовали в церемониях в честь новых богов исключительно ради того, чтобы оказать любезность поселившимся среди нас мешикатль и проявить к ним уважение, однако постепенно это вошло в привычку, а со временем привычка стала необходимостью. Люди поверили в то, что новые боги действительно помогают и защищают, хотя бы некоторые из них — например, бог войны Уицилопочтли или богиня воды Чальчиутликуэ с лицом лягушки. Девушки, достигшие брачного возраста, молились Хочикецаль, надеясь, что богиня весны, любви и цветов поможет им завлечь приглянувшегося юношу и удачно выйти замуж. Даже наши рыбаки, выпрашивая перед выходом в море щедрый улов, уже не ограничивались обычными молитвами Койолшауки, но обращались к Ихикатлю, богу ветров мешикатль, в надежде, что он поможет им избежать шторма.
В отличие от христианских священников, жрецы мешикатль не требовали, чтобы каждый человек всю жизнь почитал только одного бога; ну а если кто-то поклонялся то одному, то другому божеству или даже нескольким одновременно, это не вызывало порицания. Большинство моих соплеменников продолжали чтить нашу давнишнюю богиню-покровительницу, но никто не видел дурного в том, чтобы поклониться заодно и божествам мешикатль, тем паче что вместе с новыми богами и богинями в Ацтлан пришло множество церемоний и праздников, сопровождающихся песнями и танцами. Людей не отвращало даже то, что многие из этих высших существ требовали жертвоприношений в виде человеческих сердец и крови.
Все эти годы мы не вели никаких войн и, соответственно, не имели возможности захватывать пленных. Однако удивительное дело, ни малейшей нехватки добровольцев — и ацтеков, и мешикатль, готовых пожертвовать собой, дабы насытить и ублажить богов, — не было. Жрецы убедили этих людей, что если они просто проживут свою жизнь и умрут естественной смертью, от старости или болезней, то их ждёт ужасный Миктлан, Тёмная Обитель, где они будут ввергнуты в вечное ничто, по сравнению с чем даже мучения могут показаться благом. Другое дело, если согласиться на так называемую Цветочную Смерть. Претерпевший её, если верить жрецам, немедленно возносился в возвышенное царство бога солнца Тонатиу, где его участью становилось нескончаемое, неописуемое блаженство.
По этой причине многие рабы, веря, что это поможет им избавиться от тяжкой доли и дарует лучшую участь, добровольно предлагали себя жрецам для принесения в жертву любому, — им было всё равно какому, — богу. Однако круг столь поразительно легковерных людей отнюдь не ограничивался рабами. Помню, молодой свободный мужчина сам напросился на смерть, с тем чтобы потом его содранную кожу натянул на себя жрец, исполняющий роль покровителя посевов, толстого бога Шипе-Тотека. Свободнорождённая молодая девушка предложила вырвать ей сердце, пожелав стать воплощением богини-матери Тетеоинан, умирающей при рождении Кентиотля, бога маиса. Даже родители охотно соглашались на то, чтобы их младенцев топили на празднестве в честь бога дождя Тлалока.
Однако лично я никогда не испытывал ни малейшей склонности к самопожертвованию и (надо полагать, не без влияния известного скептика дяди Миксцина) не являлся ярым почитателем кого-либо из богов, не говоря уже о жрецах. Те из них, которые посвятили себя новообретённым божествам мешикатль, вызывали у меня наибольшую неприязнь, поскольку они, в знак своего высокого предназначения и отрешённости от обыденных радостей, наносили себе разнообразные увечья и, самое главное, никогда не мылись и не стирали одежды. В первое время по прибытии в Ацтлан жрецы, как и все остальные мешикатль, носили грубую, рваную рабочую одежду, а после тяжких дневных трудов мылись, как нормальные люди. Но стоило им освободиться от каждодневных работ, облачиться в жреческие одеяния и приступить к совершению обрядов, как они перестали даже ополаскиваться в озере, не говоря уж о том, чтобы очистить тело в парной. Не удивительно, что очень скоро одежды их заскорузли, тела покрылись коркой грязи, а сами жрецы стали распространять тошнотворную вонь. Наверное, если бы мне пришло в голову задуматься о странных плотских пристрастиях моего родича Йайака, одна мысль о возможной близости со столь гадким существом, как жрец, вызвала бы у меня рвоту. Но тогда я об этом просто не думал.
Как я уже говорил, прошло немало времени — целых пять лет, — прежде чем мне снова довелось вспомнить о домогательствах Йайака. Мне уже минуло двенадцать, мой голос начал ломаться. Я попеременно говорил то баском, то фальцетом и с нетерпением ждал, когда мне уже будет позволено надеть набедренную повязку. И вот тут случилось нечто, прямо-таки до нелепости схожее с тем, давним происшествием.
В самом начале своего рассказа я заметил, что боги, потешаясь над смертными, часто создают для нас обстоятельства, которые на первый взгляд могут показаться простым совпадением. Так или иначе, в тот памятный день я снова находился один в своей комнате, снова стоял спиной к двери, снова не заметил, как кто-то вошёл, и, наконец, снова подпрыгнул от неожиданности, когда чья-то рука оказалась у меня под накидкой.
— Опять за своё! — вскричал я, сорвавшись на писк, и резко развернулся лицом к приставале.
— Опять? — с удивлением переспросила Амейатль, моя двоюродная сестрица. Если я ещё не успел рассказать, что она выросла красавицей, то говорю сейчас — красавицей, да ещё какой! В свои шестнадцать лет она и лицом, и телом была прекраснее всех остальных девушек и женщин в Ацтлане: этакое истинное воплощение юной красоты.
— Что за неподобающий жест? — укорил я сестру, придав своему голосу взрослую басовитость.
— Я надеялась тебя соблазнить, — без обиняков ответила она.
— Соблазнить меня? — пискнул я, словно маленький ребёнок. — Как? Зачем?
— Чтобы подготовить тебя к тому дню, когда ты наденешь макстлатль. Разве ты не хотел бы ещё до наступления того дня научиться тому, что должен уметь настоящий мужчина?
— Научиться? — хмыкнул я. — Чему научиться? Да что такое я должен уметь?
— Научиться тому, что взрослые мужчины и женщины делают друг с другом, когда остаются наедине. Признаюсь, мне уже давно не терпится попробовать, что это такое. Вот я и подумала, что мы могли бы научить друг друга.
— Но... почему именно я? — тонко проблеял я.
Она проказливо улыбнулась.
— Потому что ты, как и я, сам ещё ничего не умеешь. Нам обоим нужно учиться, но мне хватило одного прикосновения, чтобы понять: ты уже вырос и вполне на это способен. Я тоже. Вот разденусь, и ты сам увидишь.
— Я видел тебя раздетой. Мы вместе купались. Вместе ходили в парилку.
Амейатль отмахнулась.
— Тогда мы были совсем детьми, можно сказать, бесполыми. А с тех пор как я стала носить нижнее бельё, ты ещё ни разу не видел меня обнажённой. А ведь я очень изменилась: и здесь... и здесь. Ты сможешь потрогать меня, и я тебя тоже, и мы будем заниматься этим, а потом и всем тем, к чему почувствуем склонность.
Разумеется, я, как и все мои сверстники (я думаю, это делают даже юные христиане), частенько обсуждал с приятелями различия между мужским и женским телом и то, чем, как мы считали, мужчины и женщины занимаются наедине: и как это делается, и кто поверх кого, и с какими вариациями, и сколько времени продолжается этот акт, и с какой частотой его можно повторять. Каждый из нас, сперва один, втайне, а уж потом на встречах и даже своего рода состязаниях с приятелями выяснил, что его тепули способен удлиняться и твердеть, а его яички олонтин содержат мужское семя омисетль точно так же, как и у остальных сверстников.
Кроме того, всякий раз когда нам в очередной раз поручали помочь взрослым в нескончаемых работах по дальнейшему благоустройству города, мы жадно прислушивались к непристойным разговорам работников и их полным преувеличений — хорошо если не совсем вымышленным — воспоминаниям о любовных похождениях. Так что я, как и всякий другой мальчик, знал кое-что — правда, смутно и из вторых рук. По большей части информация, которой я располагал, была неправильно поданной, неточной, порой невероятной, а то и откровенной чепухой с точки зрения анатомии. Собственно говоря, все наши мальчишеские разговоры так или иначе были связаны именно со стремлением хоть как-то соприкоснуться с этими жгучими тайнами. И вот оказалось, что мне добровольно предлагают тело самой прелестной, обворожительной девушки в Ацтлане — не какой-нибудь дешёвой, общедоступной маатиме или даже дорогой ауаниме, но самой настоящей принцессы. (Как дочь юй-текутли моя двоюродная сестра имела право, чтобы её называли — и простые люди именно так и делали — Амейатцин). Да любой из моих приятелей не только без колебаний ухватился бы за это предложение, но ещё и благодарил бы за выпавшее счастье всех богов кряду.
Однако не забывайте, что, хотя она и была на четыре года меня старше, я рос вместе с этой принцессой. Я знал Амейатль, когда та была ещё капризной нескладной девчонкой, с вечно сопливым носом, шишковатыми, часто ободранными и покрытыми струпьями коленками. Став постарше, она порой дразнила и изводила меня подначками. Конечно, с тех пор Амейатль сильно повзрослела, однако я по-прежнему воспринимал её как близкую родственницу, как свою старшую сестру. Ну а поскольку в Амейатль не было, с моей точки зрения, никакой тайны, у меня не возникало к ней жгучего интереса и притяжения. Мне и в голову не приходило посмотреть на двоюродную сестру как на привлекательную женщину и подумать: «А вот бы нам с ней... вдвоём?..»
Тем не менее её предложение открывало для меня перспективы попробовать, каков же подлинный вкус настоящей взрослой тайны. В конце концов, рассуждал я, даже если совокупление с двоюродной сестрой окажется таким же малопривлекательным, как мой давнишний мимолётный опыт с её братом, мне предоставляется шанс исследовать взрослое женское тело со всеми его потаёнными местами и самому выяснить то, что никто до сих пор не удосужился объяснить мне внятно и достоверно. А именно как в действительности происходит акт совокупления. Однако для порядка я всё-таки возразил. Правда, весьма слабо.
— А почему я? Почему не Йайак? Он ведь старше нас обоих. Уж он-то, наверное, смог бы научить тебя лучше, чем...
— Аййа! — воскликнула Амейатль, поморщившись. — Ты ведь наверняка уже понял, что мой брат куилонтли. Что он и его любовники получают удовольствие, только занимаясь куилонйотль.
Да, об этом я, конечно, догадывался, и, хотя сам к тому времени узнал слова, обозначающие и такого человека, и тот род удовольствий, которым он склонен предаваться, однако был весьма удивлён, что девушка, воспитанная во дворце, тоже их знает. Впрочем, куда больше меня поразило то, что благовоспитанная девушка могла, как это сделала сейчас Амейатль, небрежно скинуть блузу, оставшись обнажённой по пояс. Но неожиданно выражение предвкушения чего-то приятного сменилось на её лице опасением.
— Так вот что ты имел в виду, когда сказал «опять»! — вскричала Амейатль. — Значит, ты и Йайак?.. Айа, братец, неужто и ты тоже куилонтли?!
Я смог ответить не сразу, поскольку потерял дар речи, уставившись на её божественно округлые, гладкие, манящие груди, каждую из которых венчал сочный, красновато-коричневый бутон, который, как мне казалось, должен был иметь вкус нектара. Амейатль оказалась права: она изменилась. Раньше её грудь была плоской, как у меня, а соски, как и мои, почти неразличимыми. Несколько мгновений я не мог произнести ни звука, а потом поспешно ответил:
— Нет! Нет, я не куилонтли! Просто Йайак тоже приставал ко мне. Как и ты. Но я ему отказал. Такая любовь меня не интересует.
Лицо Амейатль просветлело, и она, улыбнувшись, промолвила:
— Ну так давай займёмся любовью правильно, по-настоящему.
Она позволила юбке упасть на пол.
— Правильно? — переспросил я, как попугай. — Но ведь от этого получаются дети.
— У разумных людей дети получаются только тогда, когда их хотят завести, — заявила она. — Ты что, и меня принимаешь за ребёнка? Ничего подобного, я взрослая девушка и давно узнала от других женщин, как можно избежать беременности. Нужно каждый день принимать определённую порцию измельчённого корня тлатлаоуэуэтль.
Я понятия не имел, что это за корень, но Амейатль говорила так убедительно, что я принял её слова на веру. Хотя, тут надо отдать мне должное, попытался выдвинуть ещё одно возражение.
— Но ведь рано или поздно тебе нужно будет выйти замуж за пили, равного тебе по положению. А он, разумеется, захочет получить в жёны девственницу.
Мой голос снова поднялся до писка, ибо, пока я всё это произносил, Амейатль медленными, дразнящими движениями разматывала ткань на своих бёдрах.
— Мне говорили, — зачастил я, — что женщина лишается девственности после первого же совокупления, и если в брачную ночь обнаружится, что у тебя уже был мужчина, тебе очень повезёт, если жених согласится...
Она тяжело вздохнула, как будто раздосадованная моим нелепыми страхами.
— Сказано же тебе, Тенамакстли, взрослые женщины научили меня нужным уловкам. Когда настанет брачная ночь, я буду готова. Существует вяжущая мазь, способная сделать мою щель теснее, чем у восьмилетней девственницы. А ещё можно вставить внутрь особенное голубиное яйцо. В нужный момент оно разобьётся, а муж так ничего и не заметит.
— Похоже, — мой голос снова осип, — ты всё продумала, прежде чем предложить мне...
— Аййа, глупый братец, успокоишься ты или нет? Ты что, боишься меня? Лучше прекрати болтать и иди ко мне.
С этими словами Амейатль легла на мою постель, притянула меня к себе, и я наконец уступил.
Увидев промежность своей сестры, я понял, что она сказала правду, ибо изменилась и там. Прежде, когда мне случалось видеть Амейатль обнажённой, между ног у неё была лишь маленькая, едва очерченная складочка. Теперь же то была настоящая женская типили, внутри которой таились чудеса. Чудеса.
Не сомневаюсь, что случись постороннему увидеть, как мы неловко ощупывали друг друга, он, даже будь это безразличный к такого рода утехам куилонтли, покатился бы со смеху. Дрожащим голосом, тон и тембр которого менялись от тростниковой флейты до трубы из раковины и барабана из черепашьего панциря, я, запинаясь, бормотал нелепости вроде: «Так правильно?» Или: «А что дальше?» Или: «По-твоему, так лучше?»
Амейатль, поначалу более спокойным голосом, объясняла:
— Если ты нежно раскроешь это пальцами, как раковину устрицы, ты сможешь нащупать маленькую жемчужину, ксаапили...
Правда, потом спокойствие изменило ей, и Амейатль зачастила: