— Королева, — сказала я ему, — спит только с королями, а не с жалкими беглецами.
Я хотела было добавить, что она спит также с мужчинами, поведение которых достойно королей, но передумала. Мне казалось, что он рассердится, но Генрих только пробормотал что-то невнятное. По правде говоря, у меня было такое чувство, что он испытывает облегчение.
Между тем план Стаффорда, который причинил некоторый ущерб и, конечно же, не делал ему чести, неожиданно оправдался. После отбытия Генриха Кейд прямой дорогой отправился на Лондон, куда его тут же впустили; эти глупцы, видите ли, были рады поддержать его против «француженки». В Лондоне он призвал к себе лорда Сэй и Сель и его зятя Кроумера, кентского шерифа, благоразумно бежавшего от тех, среди кого вершил правосудие, и обвинил их в измене. Когда ни один судья не согласился вести это дело, Кейд обезглавил их без всякого суда. Хотел он добраться и до Элис, но она оказалась вне досягаемости, в Юэлме. Ещё один сторонник Суффолка, Аскью, несчастный епископ Солсберийский, который сочетал меня браком с Генрихом, был зверски убит арендаторами.
Всё это производило зловещее впечатление, тем более что главная сторонница Суффолка — я — была ещё на свободе. Тут-то и начали сбываться предсказания архиепископа Стаффорда. Людям Кейда надоело томиться в ожидании неизвестно чего. Они начали пить, затем принялись грабить, а следом, естественно, и насильничать. Лондонцы увидели, что их дома и семьи в опасности, и очень быстро сделались приверженцами короля.
Архиепископ Стаффорд запёрся в Тауэре и отказался что-либо предпринять, но доблестный семидесятилетний кардинал Кемп собрал лондонцев в некое подобие армии, в чём ему помог благородный Уильям Уэйнфлитский, сменивший кардинала Бофора на посту епископа Винчестерского и в последующие годы проявивший себя нашим добрым другом. Последовало сражение на мосту, и хотя обе стороны понесли почти равные потери, мятежники возвратились в свой первоначальный лагерь. И тут, выложив на стол свои козырные карты, епископ отправил к ним гонца с обещанием выхлопотать для них королевское прощение, если они разойдутся по домам. Он, разумеется, знал, что таково их истинное желание, ибо я была вне досягаемости этих головорезов, а они торопились сбыть награбленное, поэтому стали разбегаться. Кейд понимал, что происходит, и пробовал принять какие-то меры, но ряды его сподвижников таяли с каждым часом, и в конце концов он тоже был вынужден бежать, спасая собственную шкуру. Вскоре Кейда схватил и обезглавил страшный человек по имени Александер Иден, который сменил на посту шерифа несчастного Кроумера.
Выйдя из Кенилуорта, Генрих — теперь он метал громы и молнии — направился на юго-восток, казня по дороге всех попадавшихся ему мятежников. Это было мне до крайности неприятно — и не только по той причине, что кардинал обещал им прощение от имени короля, но и потому, что Генрих боялся встретился с этими людьми лицом к лицу, когда они держали в руках оружие.
Этот эпизод можно рассматривать, как поворотный пункт в моей жизни. В течение пяти лет я убеждала себя, что Генрих — добрый и благородный повелитель, которому в исполнении супружеских и королевских обязанностей мешает только одно — чрезмерная набожность, впрочем, это был вполне извинительный недостаток. Все эти пять лет я подавляла свои естественные склонности и как королева, и как женщина, стараясь по возможности соответствовать его идеалу жены. Но он показал себя бесчестным трусом. А тут ещё я убедилась в ужасающей превратности жизни. Моё пренебрежение ухаживаниями Суффолка в значительной мере объяснялось тем, что я возлагала надежды на будущее: нам с герцогом ещё представится возможность изведать восторги любви, причём в полной безопасности, считала я. И вот герцог мёртв!
Этим летом 1450 года я перестала быть юной девушкой и стала женщиной. Что ещё важнее, я наконец поняла, что либо должна покинуть своего мужа и королевство и с позором возвратиться в Анжу, где, учитывая обстоятельства, мне едва ли окажут радостный приём, либо надеяться на себя, только на себя, единственного человека, способного спасти и меня самое, и Англию, и Дом Ланкастеров.
Разумеется, я пишу всё это, умудрённая опытом. Теперь я знаю: в то лето, в моей душе вызрели решения столь важные, что я не сразу набралась смелости последовать им. Происшедшая со мной метаморфоза заняла несколько лет. В самом скором времени король и я столкнулись с такими превратностями судьбы, что все наши силы уходили на то, чтобы оставаться на плаву, — где уж тут думать о будущем?!
Не только мы в тот год потеряли нескольких дорогих и преданных людей. Во Франции умерла Аньес Сорель. По слухам, дядя Шарли был безутешен, хотя, конечно, существует некоторая разница между королём и королевой, которые потеряли своего главного министра да ещё и в течение нескольких месяцев чувствовали свою беспомощность, напуганные нешуточным восстанием, и королём, утратившим свою фаворитку-потаскуху. Во всяком случае Шарли, всецело предавшийся похоти, тут же заменил Госпожу Красоту на её двоюродную сестру — Антуанетту де Мэньеле, как и Аньес протеже Пьера де Брезэ, — женщину, ещё более красивую, чем Аньес, и ещё более свободных нравов, которая не только предоставила собственное тело в полное распоряжение моего неутомимого дяди, но и занималась сводничеством, снабжая его множеством красивых шлюх, которых он наряжал королевами и постоянно менял.
И это был, заметьте, человек сорока семи лет, который не совершил в своей жизни ничего сколько-нибудь достойного. Я буквально скрежетала зубами, когда сравнивала своё положение, — так молода, так хороша собой и так жажду физической любви, но не чувствую никакой уверенности в своём будущем, — с положением этого старого распутника, который вёл себя, точно какой-нибудь восточный владыка и ни о чём на свете не тревожился.
После того как восстание Кейда было подавлено, мы с Генрихом надеялись на заслуженный отдых. Но нас ожидала новая беда из Ирландии без всякого разрешения вернулся Ричард Йоркский. Он заявил, что прибыл, дабы спасти Англию от дурного правления, слово в слово повторив высказывание своего лакея — Кейда.
Первым моим побуждением было арестовать его по обвинению в том, что он покинул свой пост без всякого дозволения. Генрих, который даже после кентского восстания не проявлял ни капли решимости, колебался в смятении. Йорк же тем временем действовал. В моё отсутствие он даже посмел появиться в Вестминстере. В полных боевых доспехах, с мечом на боку, он велел стражникам расступиться и подошёл прямо к королю.
Генрих пришёл в ужас. Да и чего можно было от него ожидать? В конце концов ему пришлось выслушать нотацию от своего повелительного кузена и дать согласие на то, что Йорк останется в Англии как член совета.
Теперь я была в смятении. Йорк стал членом совета, а это означало, что он стал представлять собой весь совет. Мои опадения оправдались. Едва кузен Ричард занял своё место в совете, его тут же выбрали председателем. А едва он был выбран председателем, совет направил королю петицию — правильнее было бы назвать её ультиматумом, — рекомендуя ему назвать официального наследника престола и подсказывая, что выбор должен пасть на Ричарда, герцога Йоркского.
— Это возмутительное требование! — обрушилась я на Генриха.
— Обычная юридическая процедура, — объяснил он. — После того как скончался дядя Хамфри, вопрос о моём престолонаследнике повис в воздухе.
— А у меня нет никаких прав? Что, если у меня родится сын?
Генрих слабо улыбнулся.
— Дорогая Мег, вы знаете, что это невероятно. На то нет благословения Божьего.
«Нет благословения Божьего! — подумала я. — Да будь ты настоящим мужчиной и оседлай меня как следует!..»
— Но если счастливое событие всё же последует, кузен Ричард отойдёт на задний план.
Как будто такой человек может отойти на задний план, когда он оказался в вожделенной близости от королевского трона!
Тяжёлая рука Йорка стала опускаться на плечи всех, кто принадлежал к партии короля. Прежде всего он отозвал кузена Эдмунда из Франции. Во имя справедливости должна сказать, что Эдмунд наделал во Франции массу ошибок. В то время как мы боролись за жизнь Суффолка с парламентом, он терпел поражение за поражением от армии дяди Шарли. Завершающий удар был нанесён в Форминьи, в апреле: англичан полностью изгнали из Нормандии. В дополнение ко всем своим прочим эксцессам дядя Шарли стал титуловать себя Карлом Победоносным, хотя на самом деле его армией командовали Пьер де Брезэ и Дюнуа.
Эдмунд вынужден был отступить в Кале, окрестности которого являли собой всё, что оставалось от некогда обширных английских владений на континенте, приобретённых более чем за сто лет непрерывной борьбы. Возможно, военные соображения требовали отзыва столь неудачливого командира. Но Йорк жаждал его крови. Как только герцог Сомерсетский ступил на землю Англии, он был арестован по обвинению в предательской сдаче французам различных городов и препровождён в Тауэр.
— Что вы собираетесь делать? — спросила я Генриха.
— Нет сомнений, что Сомерсету придётся отвечать за своё плохое командование, — ответил Генрих.
— Вы хотите, чтобы он предстал перед парламентом? Был судим и приговорён к смерти? Как Суффолк? Не сомневаюсь, что вы отправите его в ссылку, как Суффолка, чтобы по дороге его могли задержать и зверски убить.
Генрих не смотрел в мою сторону, как всегда когда я была в гневе.
— Как того требует закон, будет проведён надлежащий судебный процесс, — пробормотал он.
— Закон? — вскричала я. — Вы хотите сказать, что процесс будет проведён так, как того потребует Йорк. Генрих, Эдмунд — ваш кузен. В ваших с ним жилах — одна кровь. Вы не можете допустить такое!
— Я не могу действовать против закона.
— Вы хотите сказать, что не смеете действовать против Йорка? — воскликнула я и выбежала из комнаты.
Но что можно было поделать? Король бесцельно тянул время, возлагая все надежды на тот простой факт, что он король и, стало быть, неуязвим. Но я видела замысел Йорка так же ясно, как если бы он обрисовал его мне сам. Он был законным наследником престола по своему происхождению, а теперь и по решению совета. Но Дом Ланкастеров по-прежнему пользовался популярностью, и эта популярность, я знала, будет жить, пока жива память о Бедфорде Глостере, кардинале Бофоре и прежде всего — о Генрихе V. Йорк пока ещё не решался погрузить страну в пучину гражданской войны — его честолюбивые замыслы, как и моя решимость отстаивать правое дело, только ещё созревали, однако побуждали его к дальнейшим действиям. Конечно, оставалось ещё немало могущественных людей, способных и готовых сражаться за короля. Однако если уничтожить их одного за другим... Суффолка уже нет. Кузен Эдмунд, глава Дома Бофоров, — второе имя в длинном, очень длинном списке. За ним, несомненно, последует Букингем, а там, когда будет покончено с королевскими кузенами, настанет черёд и не столь важных сторонников; против них Йорк сможет действовать более открыто и решительно.
Неужели я бессильна предотвратить надвигающуюся катастрофу? Всецело положиться на короля означало бы только ускорить её приближение. Надо действовать. Но как? В этом отчаянном положении я проявила всё бесстрашие, всю силу характера, мне свойственную. Заключённый в Тауэр Суффолк тщетно надеялся на мои обещания. Благодаря малодушию короля и моему непониманию того, как далеко готовы зайти мои враги, эти обещания оказались пустыми. Я никогда не смогу забыть этого.
Теперь узником Тауэра стал Сомерсет. Я ничего ему не обещала, даже не была уверена, что он мне нравится, но именно на него возлагала свою единственную надежду, ни на миг не сомневаясь, что его падение будет и моим падением. Мне нечего было терять, однако я знала, что должна буду действовать с величайшей осторожностью, ибо сейчас такое время, что всё, чего мне удастся достигнуть, повлечёт за собой важнейшие последствия. Поэтому я, проявляя терпение, тщательно скрывала свои чувства и вела себя как всякая королева, не интересующаяся государственными делами: устраивала свадьбы королевских подопечных, принимала молодых девушек при дворе и заодно старалась увеличить свой доход, в частности, получила от короля лицензию на беспошлинный вывоз олова и шерсти... и всё это время ждала, когда чрезмерно самоуверенный Йорк выедет из столицы в свои северные, поместья.
Наконец он выехал. Я тотчас же призвала к себе Уэнлока и изложила ему свой замысел. Он был ошеломлён, тем более что я предупредила: король ничего об этом не знает и ничего не должен знать, пока дело не будет сделано. На следующий же день я покинула Вестминстер, сопровождаемая своими фрейлинами и лишь несколькими джентльменами. Я хотела смело въехать в город, не боясь, что толпа схватит свою королеву. Однако Уэнлок отказался выполнить моё желание, и мы сели на барку на вестминстерском причале.
И всё же новость о моей поездке распространялась очень быстро. Ученики ремесленников и домашние хозяйки, отрываясь от своих обязанностей, бежали к набережной, чтобы посмотреть на меня. Я улыбалась им всем и даже время от времени махала рукой. Мои фрейлины очень нервничали, но я настояла, чтобы и они тоже махали руками. Не успели лондонцы понять, что у меня на уме, как я уже оказалась возле выходящих на реку ворот Тауэра, которые носят довольно зловещее название «Ворота предателя». Но мне было наплевать на это.
Дежурный лейтенант растерялся, застигнутый врасплох. Но когда я потребовала, чтобы он меня пропустил, ему ничего не оставалось, как повиноваться, ведь приказ отдала королева.
Я впервые оказалась в этом большом и, по правде сказать, довольно мрачном заведении. Холодные каменные стены невероятной толщины, окружавшие со всех сторон внутренние лужайки и дворы, усугубляли тягостное впечатление.
Лейтенант ещё более встревожился, когда я заявила, что пришла посетить герцога Сомерсетского.
— Он заключён в тюрьму по приказу Тайного совета, ваша светлость, — запинаясь, вымолвил он. — И может быть освобождён только по его же приказу.
— Разве я сказала, что пришла его освободить? — заявила я. — Я пришла навестить человека, являющегося моим кузеном и другом, которому вполне доверяю. Пришла, чтобы обсудить с ним обстановку во Франции, которую он знает лучше кого-либо другого. К тому же он мой подданный. Как и вы.
Дальнейших протестов не последовало, и меня проводили в одну из нескольких башен, которым замок обязан своим названием[25]. Поднявшись по бесконечной каменной лестнице, я оказалась в довольно просторном, хотя и скудно обставленном помещении. В самом его центре стоял Эдмунд. Он был хорошо одет, и я не заметила никаких следов дурного обращения. Однако, как и все в тот день, он был ошеломлён моим появлением и поспешно упал на одно колено. Я повернулась к лейтенанту, который вместе со своими прихвостнями и моими фрейлинами последовал за мной в камеру.
— Закройте дверь с той стороны.
Казалось, он собрался было запротестовать, но я посмотрела на него с самым повелительным видом, который только могла изобразить, и он, пятясь, вышел из комнаты. Мои фрейлины заколебались, но я жестом приказала им выйти вместе со стражниками. Тяжело звякнула дверь, закрываясь за ними. Эдмунд по-прежнему стоял, коленопреклонённый.
— Вы не находите, что каменный пол слишком холоден и твёрд, кузен? — спросила я.
Герцог Сомерсетский торопливо встал.
— Вы отдаёте себе отчёт в том, что делаете, ваша светлость? — сказал он. — Через пятнадцать минут весь Лондон будет знать, что вы разговаривали за закрытыми дверьми с человеком, обвиняемым в измене.
— А я и хочу, чтобы все знали, — ответила я. — Потому и приехала сюда открыто, без каких-либо предосторожностей. — Я подошла поближе. — Эдмунд, вы хорошо знаете, что существует тайный заговор, направленный против короля.