— Я ушла ещё до конца заседания, — сказала я.
— Они вели себя нагло, очень нагло, — пробормотал он, ещё сильнее задрожав при этом воспоминании.
— Чего ждать от простолюдинов? — заметила я. — Но они не посмеют причинить вам вреда и обязаны повиноваться вашему повелению. Герцога, я надеюсь, успели увести.
Он кивнул.
— Его благополучно препроводили в Тауэр.
— В Тауэр? — воскликнула я. — Так его не отправили в ссылку?
— Милая Мег, подобные дела делаются не так быстро. Улицы были переполнены народом. Лучше всего, чтобы он побыл в безопасном месте, пока волнения не улягутся.
— Бедняга, наверное, в ужасе. Надо его навестить.
— Нет, — резко возразил король. — Вы не сделаете ничего подобного. — Я удивлённо подняла брови. Со времени нашей свадьбы Генрих ещё никогда не говорил со мной таким тоном. — Это вызовет нежелательные пересуды, — добавил он, понизив голос, давая мне понять, что кое-какие толки обо мне и герцоге достигли даже его ушей.
— Очень хорошо, ваша светлость, — сказала я, — надеюсь, вы можете заверить меня, что ему ничего не грозит.
— Суффолк в полной безопасности, — сказал Генрих. — Как только волнения улягутся, он покинет город и вернётся в свои эссекские поместья. Я дал ему шесть недель на то, чтобы привести все свои дела в порядок. Затем он отправится на континент.
— Как вы полагаете, куда именно?
— Я полагаю, в Рим, где сможет найти убежище у Папы. Это самое безопасное для него место, к тому же он сможет поступить там на службу в папскую армию.
Я представила себе своего героя, в полных боевых доспехах скачущего во главе папской армии, дабы покрыть себя новой славой перед возвращением. Пять лет! Мне исполнится тогда двадцать четыре. С тех пор я часто размышляла, что могло бы произойти, если бы через пять лет Суффолк присоединился к нам, овеянный славой. Увы, это были только мечты, и мне пришлось довольствоваться людьми куда менее значительными.
Пока же я размышляла о том, что мне придётся провести пять долгих лет, даже не видя его лица. Либо какой-нибудь другой части его тела. Я написала ему прощальное письмо, которое, хотя и было составлено в самых осторожных выражениях, не оставляло, как я полагала, никакого сомнения в испытываемых мною чувствах.
Надеюсь, он получил его.
Злосчастный 1450 год приносил с собой всё новые и новые ужасы. Отъезд Суффолка прошёл отнюдь не так спокойно, как предполагал Генрих. Горожане устроили засаду; счастье ещё, что герцога сопровождал достаточно большой эскорт, ибо ему пришлось бы силой пролегать себе путь за городские стены. Известие об этой стычке вызвало у нас замешательство. Я посмотрела на короля: его подданные бесчинно нарушали отданное им повеление. Но Генрих не испытывал ничего, кроме облегчения, при мысли, что герцог укрылся в сравнительной безопасности своих поместий.
В течение шести недель парламент всё откладывал и откладывал своё заседание, и мы наслаждались относительным спокойствием, хотя я знала, что не обрету полного покоя, пока герцог не покинет этой страны. Он должен был отплыть 1 мая из Ипсвича; в этот день я пошла вместе с Генрихом в аббатство, чтобы помолиться за его благополучное прибытие во Францию.
Спустя десять дней мы получили ужасное известие. Суффолк и в самом деле отплыл 1 мая. Снаряди» два корабля и полубаркас, он направился к берегам Франции, где его должен был встретить заранее предупреждённый мною кузен Эдмунд. Но герцог так и не добрался до берегов Франции. Перед ним уже лежал порт, но его можно было одновременно видеть и из Дувра, и прежде чем Суффолк смог ступить на землю Франции, его суда окружила эскадра королевских кораблей. Повторяю, это были королевские корабли, на мачтах которых развевались королевские флаги с изображением леопарда. Герцога пригласили на борт крупнейшего из этих кораблей — «Николаса Тауэрского». Некоторые утверждают, что его принудили отправиться туда силой, другие — что он сделал это добровольно. Вполне возможно, что и так: должно быть, он надеялся услышать об отмене решения о его ссылке.
Впрочем, он не имел возможности отказаться, ибо был окружён силами, значительно превосходившими его собственные. Если у него и оставались какие-то надежды, то в тот момент, когда он ступил на палубу «Николаса Тауэрского», они тут же рассеялись, ибо его приветствовали словами: «Добро пожаловать, изменник».
На борту «Николаса Тауэрского» герцога продержали два дня. У меня содрогается сердце при мысли о том, что ему пришлось вынести за последние сорок восемь часов жизни. Даже если его не били и не пытали, он уже ясно сознавал, что его судьба предрешена. Хотела бы я знать, о чём он думал, о чём вспоминал в эти предсмертные часы. Я наверняка занимала его мысли. Не возненавидел ли он меня за то, что я не сумела спасти его жизнь? Это было бы несправедливо, ибо, защищая его, я шла на отчаянный риск. Но даже я не имела представления о том, в какую пучину анархии погружается страна.
На третье утро герцога перевезли на полубаркас и там, зачитав смертный приговор, его обезглавили, как говорят, ржавым мечом. Понадобилось шесть ударов, чтобы отделить голову от туловища.
Можно, конечно, сказать, что его смерть оказалась легче и достойнее, чем если бы он был обвинён и казнён в самой Англии. Оглядываясь назад, на далёкое прошлое, я стараюсь забыть о своей юной страсти и рисую себе Суффолка как слишком честолюбивого человека, который пытался соблазнить совсем ещё наивную девушку, чтобы добиться своей цели, — если бы я родила от него ребёнка, в его ладони оказалось бы всё королевство.
И всё же он заслуживал лучшей участи.
Глава 6
Генрих и я уже выехали из Лондона, направляясь в Лестер, где должно было состояться новое заседание парламента, ибо в Лондоне вновь свирепствовала чума, когда пришло известие о трагической кончине Суффолка. Мы оба были глубоко потрясены, а ещё я кипела от негодования.
— В этом убийстве виновна вся команда «Николаса Тауэрского», ваша светлость, — сказала я мужу. — Их необходимо арестовать, судить и повесить, всех до единого.
— Это вряд ли удастся осуществить, милая Мег, — простонал Генрих.
— Вы хотите сказать, что преступление сойдёт им с рук? — Я не верила своим ушам.
— Я ничего не могу сделать.
— И вы, видимо, собираетесь оставить тело бедного Суффолка там, где его нашли, на песчаном берегу около Дила? — произнесла я как можно более презрительным тоном.
— Нет, нет! — воскликнул он. — Герцогу следует устроить подобающие похороны.
Это, по крайней мере, было сделано: Суффолка похоронили в его семейной часовне, в Уингфилде. Я написала письмо Элис, выражая искреннее соболезнование, но не получила никакого ответа. Вместе с детьми — старшему, Джону де ла Полу, едва исполнилось восемь — она возвратилась в дом своего отца в Юэлм; в том же году враги Суффолка попробовали обвинить и её в измене, но эти попытки вскоре прекратились. К моему сожалению, во время выпавших на мою долю тягостных испытаний, Элис перешла на сторону моих врагов, а её сын Джон (которому Генрих при первой же возможности возвратил титул герцога) сражался в рядах йоркистов — этого презренного сброда. Мы с Элис встретились уже много лет спустя, при самых горестных обстоятельствах.
Но всё это произошло гораздо позже, пока же мы, лишившись наиболее способного нашего сторонника, изо всех сил старались справиться с осаждавшими нас несчастьями. По сути дела, оставался один-единственный человек, к которому мы могли обратиться за помощью в управлении страной, — кардинал Кемп. Мы имели все доказательства его дружбы и безусловной верности Генриху, но ему исполнилось уже семьдесят!
У меня не оставалось сомнений, что в конце концов нам придётся вручить государственные печати кузену Эдмунду, хотя у нас имелись некоторые подозрения относительно его честности, но он всё ещё оборонял Нормандию от дяди Шарли и был слишком занят, чтобы приехать в Англию. Во всяком случае, задолго до того, как он мог бы приступить к исполнению обязанностей, на нас обрушилась беда пострашнее, чем убийство Суффолка. Восстали кентцы.
Конечно, едва ли можно ожидать, чтобы королева питала сочувствие к подданным мужа, восстающим против его декретов. Но даже если бы я была беспристрастной наблюдательницей, всё равно сочла бы своим долгом сказать, что не существовало решительно никаких законных оправданий для того, что сделали эти негодяи. Они утверждали, будто восстали потому, что страна дурно управляется. Но как раз перед этим убили человека, обвинённого в том, что он дурно управлял страной. Их утверждение, следовательно, было лживым; истина выплыла наружу, когда их предводитель объявил, что его зовут Мортимером. Он сказал только это, ничего больше, однако сам собою напрашивался вывод, что он принадлежит к Дому Мортимеров; этот Дом, куда, как я уже рассказывала, вошла и Филиппа Плантагенет, имел большие юридические права на корону, чем Генрих.
К Эфму Дому, естественно, примыкал и Дом Ричарда Йоркского. Как теперь всем известно, кентский Мортимер оказался вовсе не Мортимером, а негодяем-ирландцем по имени Джек Кейд, которого обвиняли в убийствах и Бог знает каких ещё преступлениях, включая и то, что он бросил на произвол судьбы свою жену. Когда всё это выяснилось, в моём, по крайней мере, уме зародились ещё более серьёзные подозрения. Кейд — ирландец; теперешний губернатор Ирландии — Йорк. Кейд назвался Мортцером, но это имя по праву принадлежит самому Йорку. Не остаётся никаких сомнений в том, что всё это подстроено кузеном Ричардом с целью прозондировать, каковы будут чувства людей, когда начнётся открытая борьба между истинным Мортимером, точнее сказать Йорком, и Ланкастерским Домом.
Восстание Кейда началось почти сразу после того, как распространилась весть о смерти Суффолка. Похоже было, что некто, обладающий куда большим умом, чем негодяй-ирландец, точно выбрал наиболее подходящий момент для мятежа — сразу же после того, как был устранён единственный человек, с которым не кто иной, как кузен Ричард, возможно, опасался встретиться на поле брани.
Однако мятежники, кто бы ни возглавлял их, плохо представляли себе, какими возможностями обладает король. Правда, эти возможности были не так уж очевидны. Прежде всего поднялся переполох, последовали суета и беготня, перешёптывания и причитания. В памяти людей ещё не стёрлось кентское восстание шестидесяти девятилетней давности, когда восставшие захватили и беспощадно разграбили город, заодно расправившись с несколькими ненавистными им королевскими министрами.
Помнили также и то, что царствовавший в 1381 году Ричард II смело вышел навстречу мятежникам и, пока он разговаривал с ними, один из сопровождавших его адъютантов убил их предводителя — мерзавца по имени Уот Тайлер, тем самым повергнув восставших в губительное замешательство. Казалось, такой же образ действий нам следует избрать и при нынешних обстоятельствах.
К сожалению, тогдашнее положение кое в чём отличалось от нынешнего. Ричард II был порывистым шестнадцатилетним юношей, обещавшим превратиться в такого же знаменитого воителя, как его отец, легендарный Чёрный Принц, или даже ещё более прославленный дед — Эдуард III. Никто не подозревал, что этот бесстрашный юноша неспособен к управлению страной да к тому же носит в себе задатки тирана.
Генриху, однако, уже исполнилось двадцать восемь лет, и хотя его отец, как у Ричарда, был знаменитым воителем, сам он уже неоднократно выказывал свою неспособность управлять страной. Его знаменитое благочестие, несомненно, не позволило бы ему решиться на смелый удар, который Уильям Уолуорт нанёс Уоту Тайлеру.
Что ещё важнее, Генрих давно уже лишился всякой порывистости, если, конечно, она у пего вообще когда-нибудь была, и старательно избегал встреч с толпой, боясь, как бы его не разорвали на куски.
И всё же требовалось что-либо предпринять, причём срочно, ибо в скором времени Кейд уже командовал двадцатью тысячами людей, которые отнюдь не все были разбойниками с больших дорог или карманниками. К мятежникам присоединилось значительное число сквайров и ещё больше отставных солдат, вернувшихся с французской войны. Те, кто их видели, говорили, что восставшие дисциплинированны, хорошо вооружены; свой лагерь они разбили южнее Лондона, на открытой местности, известной как Вересковая пустошь.
При первых же сообщениях о сложившейся катастрофической ситуации парламент в Лестере прекратил свои заседания, и мы поспешили возвратиться в Вестминстер. Естественно, что со всех сторон сыпались советы, причём самые противоречивые, но мы прежде всего отправили своих посланцев, чтобы, встретившись с мятежниками, они выяснили их намерения, а тем временем стали срочно собирать подкрепление.
Требования Кейда можно было заранее предвидеть. Он прежде всего добивался, чтобы на гоцрт нашего главного министра был назначен герцог Йоркский, который коренным образом изменил бы общее направление политики, проводимой прежде Суффолком, а также требовал, чтобы кузена Эдмунда сместили с поста главнокомандующего нашими войсками во Франции, надеясь таким образом остановить продвижение французов в Нормандии.
Наши посланцы сказали, что доложат обо всём королю, и отбыли. Но к этому времени наши военные приготовления были уже закончены, и королевское войско под командованием сэра Хамфри Стаффорда выступило, чтобы положить конец беззаконию и смуте. Тщетные надежды. Стаффорд — он отнюдь не доводился родственником нашему кузену Букингему, просто оказался его однофамильцем, — показал себя никуда не годным командиром: притворившись, что отступают, повстанцы заманили его в большую дубраву, где и перерезали всё вверенное ему войско. Сам командир был убит, а Кейд надел его доспехи и возобновил свой марш на Лондон; после того как широко разнеслась весть о его победе в Семи Дубах, ряды сподвижников отчаянного ирландца значительно пополнились новыми людьми.
В Вестминстере царило смятение. Вместе с разбитым войском, оставаясь в тылу, следовал и сам Генрих. После того как фатальное наступление Стаффорда печально закончилось, он поспешно отправился на лодке в Лондон, и я с отвращением увидела его трясущимся от страха.
— Они хотят отрубить мне голову, — плакался он. — Что делать? Что делать?
Я испытывала сильное желание предложить единственное возможное решение, которое, правда, представлялось мне наименее осуществимым: собрать ещё одну армию, во главе которой стану я сама! Но я сомневалась, чтобы кто-нибудь ко мне прислушался. Вместо этого архиепископ Стаффорд, двоюродный брат убитого военачальника, предложил снова отправить их с Букингемом с посольством к Кейду, чтобы выяснить, чего же он теперь добивается. Несомненно, после своей победы этот негодяй потребует поднять ставку. Кейд распинался в своей верности королю, даже не упоминая обо мне, но по-прежнему настаивал, чтобы кузена Ричарда отозвали из Ирландии, а также требовал, чтобы, наряду с Суффолком, покарали и других лордов, виновных в позорной сдаче Мэна французам.
Возглавлял этот список лорд Сэй и Сель, признанный сторонник Суффолка, стало быть, и мой сторонник. Но архиепископ рекомендовал, чтобы мы заключили этого несчастного человека в Тауэр, проявив жест «доброй воли», — по отношению, заметьте, к банде простых мужиков-убийц, — а также, чтобы, невзирая на заверения Кейда в лояльности, мы с Генрихом переехали из Вестминстера в более безопасный Кенилуорт, где был хорошо укреплённый замок, и там ждали дальнейшего развития событий.
К моему смятению, Генрих с воодушевлением принял эти коварные предложения: единственное, чего он, видимо, хотел, так это оказаться как можно дальше от места, где ему угрожало столкновение с подданными. Узнав об этом, его отец, должно быть, перевернулся бы в гробу. Когда же я попыталась возражать, архиепископ вонзил в меня суровый взгляд и сказал, что его рекомендации продиктованы главным образом заботой о моей безопасности и что он не поручится за мою голову, если я окажусь в руках разъярённой толпы.
Подобное предположение вызывало у меня скорее гнев, чем страх. Небеса знают, что за долгую историю человечества несколько королев и в самом деле погибли насильственной смертью, но я не могла вспомнить ни одной, которую разорвала бы на куски толпа! Всё рыцарство страны, несомненно, объединится для поддержки прекрасной двадцатилетней девушки, если ей будет грозить такая участь. У меня было сильное искушение проверить, так ли произойдёт на самом деле. Но в своей тогдашней слабости я позволила себя уговорить и уехала. Всю дорогу мой господин и повелитель трясся от страха, что отнюдь не улучшало моего настроения, и по прибытии я наотрез отказалась разделить с ним ложе.