Поэтому мне представлялось, что самое лучшее завербовать как можно большее число сторонников, однако превзойти Йорка было нелегко, потому что его поддерживало множество людей. Но на свете нет ничего невозможного, и я уже начала прикидывать, какие у меня есть шансы соблазнить племянника Ричарда Йоркского, молодого Уорика, добившись, чтобы он отошёл от отца и дяди. Причём, имей я гарантии успеха, решилась бы соблазнить его в самом прямом смысле этого слова. Но тут я потеряла всякую власть над событиями: страна вступила на тот опасный, даже губительный путь, который, как я, невзирая на все перипетии моей судьбы, надеюсь, она ещё не прошла до конца.
Мы пережили ещё одну английскую зиму. Всё это время Генрих пребывал в хорошем настроении и набирал силы, а Эдмунд, как обычно, публиковал свои декреты, на которые никто не обращал ни малейшего внимания. Когда же наконец подули целительные осенние ветры, мы получили известие, что герцог Йоркский, вкупе со своими зятьями Невиллями, графами Солсбери, Уэстморлендом, а также графом Уориком, тщательно обдумал сложившееся положение и, собрав армию, объявил о своём намерении идти на Лондон.
Эта неприятная новость взволновала нас гораздо меньше, чем в 1452 году, но лишь по той причине, что в прошлый раз мы успешно справились с аналогичной проблемой Однако я прекрасно отдавала себе отчёт в том, что Йорк не попадётся дважды в одну и ту же западню. Согласно полученным нами сведениям, на этот раз он замышлял подойти к Лондону с севера, а не с запада, поэтому остановить его было труднее. Я ничуть не сомневалась, что, если герцог войдёт в Лондон, лондонцы сразу же поднимутся на его поддержку. Генрих, как и я, признавал, что наше нынешнее положение существенно отличается от того, что было в 1452 году, но, вопреки обыкновению, был настроен воинственно и даже проявлял некоторый здравый смысл. Собрав королевскую армию, он назначил её командующим не Сомерсета, а Букингема.
— Я хочу, чтобы вы были рядом со мной, кузен Эдмунд, — сказал он. — Ведь вы же мой главный министр.
Эдмунд, разумеется, был польщён, он как будто бы не понимал, что даже Генрих, мало смыслящий в военных делах, сознавал, что он не пригоден для командования армией.
Королевские вассалы собрали под нашими знамёнами около двух тысяч человек; тем временем мы получали донесения о том, что с каждым днём Йорк подходит всё ближе и ближе. Он ещё только достиг Ладлоу, когда ко мне пришёл весьма встревоженный Сомерсет.
— Мы перехватили послание, направленное Йорком Буршье, — пробормотал герцог. — Он клянётся в своей верности королю и требует только моего смещения, после чего обещает распустить свою армию.
— То же самое, что и в тысяча четыреста пятьдесят втором.
— Да. Но на этот раз он хочет получить доказательства моего ареста ещё до начала переговоров с королём.
— Видел ли это Генри?
— Ещё нет. Гонца привели прямо ко мне.
На мгновение я задумалась. Несомненно, эту проблему следует разрешить раз и навсегда. Король есть король. Если Йорк поднял против него руку, вся страна, весь мир должны знать, что он мятежный изменник.
— Я думаю, мы должны сжечь это послание, — сказала я. — Тогда у Ричарда в руках будет достаточно длинная верёвка, чтобы он мог повеситься.
Возможно, кое-кто скажет, что я сделала ошибку. У меня не было никаких сомнений относительно своей цели. Моя глупость состояла не в том, что я недооценивала врага, а в том, что верила абсурдным мнениям моих самых дорогих друзей и возлюбленных. Я полностью согласилась с Букингемом, который как командующий королевской армией проявлял воинственный пыл, утверждая, что нам следует выдвинуть нашу армию севернее Лондона, в Уотфорд, расположенный на старинной римской дороге, которая называется Уотлинг-стрит. Уотлинг-стрит ведёт к Честеру, это единственная удобная дорога, по какой сколько-нибудь значительная армия может подойти к Лондону с севера. Здесь мы могли занять наиболее выгодную позицию и предоставить мятежникам сделать первый ход.
Итак, приняв решение, я поспешила к себе, чтобы приготовиться самой и отослать принца Эдуарда в безопасное место. Представьте себе мою досаду, когда меня догнали Букингем и Сомерсет и сообщили мне, что король, желает, чтобы и я тоже отправилась в безопасное место и ждала там окончания кампании.
— Что за ерунда! — возмутилась я. — Моё место рядом с королём.
— Таково настоятельное требование короля, — сказал Сомерсет и добавил тихим голосом: — А также и моя смиренная просьба, дорогая Мег, мы все будем более уверены в успехе, зная, что вам ничто не угрожает.
Будучи в конце концов всего лишь слабой женщиной, я согласилась, заставив и Сомерсета и Букингема поклясться, что они не совершат ничего опрометчивого и на каких бы то ни было переговорах не пойдут на уступки Йорку. Затем вместе с принцем Эдуардом и несколькими из моих фрейлин я удалилась в Гринвич, чтобы там ожидать, чем закончится надвигающееся столкновение.
Я не была непосредственной свидетельницей того, что произошло, но узнала обо всём от моего верного Уэнлока. Увы, в моё отсутствие ситуация приобрела нежелательный оборот.
Началось всё хорошо. К вечеру 21 мая королевская армия достигла Уотфорда и, став там лагерем, выслала разведчиков, чтобы выяснить местонахождение мятежников. Но и Йорк тоже пользовался услугами разведчиков и соглядатаев. Он отправил к королю нового посланца с заверениями в преданности и единственным требованием: Сомерсет должен быть осуждён за свои преступления — главным из которых, само собой разумеется, называлась тайная связь с королевой. Генрих, надо отдать ему должное, отказался даже обсуждать подобное предложение и, вскипев, что с ним крайне редко случалось, поклялся скорее лишиться короны, чем выдать Сомерсета, что означало бы его согласие с выдвинутыми обвинениями. Дорогой Генрих, к моей великой радости, никогда не подозревал меня в супружеской измене. Не могу, к сожалению, сказать, что это объяснялось его неограниченным доверием ко мне. Дело в том, что Генрих не видел в отношениях между мужчиной и женщиной ничего приятного и был уверен, что они лишь обременительная дань брачным обетам, поэтому не мог даже допустить, что кому-нибудь вздумается вступать в подобные отношения вне брака.
Во всяком случае его гневная вспышка не оставила кузену Ричарду никакого выбора, кроме как продолжать восстание: попытка пойти на попятную неминуемо привела бы его на плаху: уж я-то бы об этом позаботилась. Всё складывалось не так уж плохо. Но посланники Ричарда, выполняя поручение, естественно, постарались заодно разведать намерения короля. Узнав, что Генрих занимает сильные позиции на единственной прямой южной дороге, Ричард повернул в сторону, намереваясь обойти королевскую армию и достичь Лондона, прежде чем его успеют остановить.
Когда Букингему сообщили об этом манёвре, он принял сомнительное, на мой взгляд, решение по-прежнему преграждать путь врагу. Утром 22 мая во главе своей армии он оставил Уотфорд и, пройдя семь миль, Остановился в Сент-Олбансе, через который проходил практически единственный путь к столице. Его решение было сомнительным по двум причинам: во-первых, армии находились слишком близко для столь резкого манёвра и, во-вторых, в отличие от Уотфорда, Сент-Олбанс открытый, почти не защищённый город. Было бы гораздо лучше напасть на Йорка с фланга и заставить его сражаться, занимая невыгодные позиции.
Однако Букингем слишком боялся, причём небезосновательно, что кузен Ричард каким-нибудь образом ускользнёт от него и надёжно укроется в Лондоне. И должна признать, что, выбрав свою стратегию, кузен Хамфри действовал с большой энергией. Его армия, с которой был и король, всё ещё, казалось, обуреваемый сильным желанием покарать мятежников, оставила Уотфорд за полночь и, совершив трудный бросок, к восьми утра уже достигла Сент-Олбанса. Выяснив, что армия мятежников численно превосходит королевскую и поэтому необходимо занять оборонительную позицию, Букингем приказал возвести хоть какие-нибудь укрепления. Но было уже слишком поздно. Приготовления ещё не успели закончить, когда появились Йоркисты и заняли свои позиции на Ключевом поле. Они ещё раз попробовали вступить в переговоры, но Букингем отказался вести их, и в десять часов кузен Ричард приказал своей армии атаковать королевские позиции.
До сих пор, как я уже говорила, кузен Хамфри действовал с величайшей энергией. Сразу же после ночного перехода он приказал начать фортификационные работы, и его солдаты перегородили частоколом обе ведущие в Сент-Олбанс дороги, на большее у них не хватило времени. Так вот, укрывшись за этими частоколами, они хладнокровно ожидали нападения йоркистов. Тут-то и стало очевидным отсутствие полководческого таланта у Хамфри. Перегородив обе дороги, он предоставил событиям развиваться своим чередом, даже не пытаясь ни принять какие-либо другие оборонительные меры, ни контратаковать в выгодный для себя момент. Возможно, впрочем, что такого момента вообще не представилось бы, так как их враги имели значительный численный перевес, но если бы город был надлежащим образом укреплён, возможно, им и удалось бы успешно отбивать атаки йоркистов, хотя кузен Ричард и имел с собой несколько этих дьявольских бомбард, которые называют пушками.
Мой опыт показывает, что мятежники, если сразу же не одерживают решительной победы, скорее падают духом, чем те, кто сражается за правое дело. Но город, повторяю, не имел надёжных укреплений. Там, где располагались королевские солдаты, дела шли неплохо. К несчастью, между двумя дорогами пролегало открытое пространство, перегороженное стеной, но не охраняемое солдатами. Здесь-то Уорик и получил свою неоправданную репутацию талантливого военачальника. Отряд, которым он командовал, был вытеснен сюда сражающимися с обеих сторон солдатами. Возможно также, что Уорик, смею утверждать по собственному опыту, отнюдь не самый отважный из людей перед лицом физической опасности, размахивая широким мечом и по своему обыкновению во всю мощь лёгких выкрикивая «За мной!», повёл своих людей на несуществующих врагов.
Удалившись таким образом от опасности, его люди оказались в свободном пространстве, преодолеть которое мешала лишь невысокая стена. Отступить, не обнаружив своей трусости, они не могли, повернув влево или вправо, они очутились бы в самой гуще сражения, а просто сидеть, ожидая исхода битвы, означало бы покрыть своё имя позором... поэтому им не оставалось ничего иного, кроме как перелезть через стену, прихватив с собой и графа, — вряд ли он при этом выглядел с достоинством, ибо перетаскивать облачённого в тяжёлые доспехи рыцаря даже через низкую стену — дело весьма нелёгкое, даже изнурительное, да к тому же сопровождающееся громким звоном и лязгом.
Перебравшись через стену, йоркисты миновали несколько пустынных задних дворов — добрые обитатели Сент-Олбанса благоразумно покинули город или запёрлись в погребах — и оказались на главной улице города — улице Святого Петра, позади всех сражающихся.
Легко догадаться, что этот великолепный, хотя и случайный манёвр решил исход битвы. Никто из солдат не любил видеть противника у себя в тылу, это внушает смятение. А потому королевская армия разбежалась куда глаза глядят, увы, вместе со своими командирами (в том числе и с никчёмным ирландцем Джеймсом Батлером, графом Ормондским и Уилтширским, который даже бросил свои доспехи в канаву, чтобы облегчить себе бегство).
Не все роялисты обратились в бегство. Сын Букингема, Хамфри, славный, хорошо сложенный юноша, который после моей коронации посматривал на меня влюблёнными глазами, погиб с оружием в руках, как погибли сын знаменитого Генри Перси по прозвищу Необузданный[26], граф Нортумберлендский и его племянник лорд Клиффорд, сын дочери Необузданного. Был взят в плен и сам Букингем, пытавшийся собрать своих воинов.
И Эдмунд, дорогой, дорогой Эдмунд! Он умер, как мог умереть только великий путаник вроде него. Как я уже рассказывала, предсказатель предупредил его; чтобы он остерегался замков. Эдмунд пережил два срока заключения в Тауэре, и можно было уже предположить, что пророчество не сбудется; во всяком случае, и в самом Сент-Олбансе, и в его окрестностях отсутствовали какие-либо замки. Сражался он доблестно — не обладая талантом полководца, Эдмунд всегда отличался бесстрашием, — но отступая вместе с преданными ему людьми, остановился, чтобы передохнуть, а может быть, и глотнуть эля возле трактира. На своё несчастье, подняв глаза, Эдмунд увидел, что этот трактир называется «Замок». Эта вывеска, очевидно, совершенно лишила его рассудка и с криком: «Нас предали», вместо того чтобы продолжать отступление, он бросился в самую гущу врагов и умер, словно древнескандинавский воин.
Эти новости ошеломили меня. Не могу утверждать, что я любила Эдмунда, как, возможно, полюбила бы Суффолка, будь у меня больше времени, или как я полюбила другого человека впоследствии. Но Эдмунд первый мужчина, которому я отдала своё тело, то самое тело, что тщетно предлагала мужу, к тому же стал ещё и отцом моего сына. Горько рыдая, я поклялась отомстить, хотя и не имела ни малейшего понятия, каким образом смогу достичь желанной цели.
А теперь a том, что произошло с королём Генрихом VI, моим благороднейшим господином и повелителем. В то утро, перед сражением, он облачился в полные боевые доспехи с изображением леопардов и лилии на груди и, по всей вероятности, был вместе с Букингемом на улице Святого Петра, когда люди Уорика ворвались в город. В это время он и был ранен стрелой в шею. Но у меня такое чувство, что ему не было воздано должное. Я говорю не о ране, которая оказалась довольно лёгкой и быстро зажила. Как я уже сказала, он был одет так, чтобы ни один воин в обеих армиях не мог усомниться, что Он король. Как мне известно, некоторые короли, среди них и английские, приказывали подданным облачаться в их доспехи, сами же надевали обычную одежду, надеясь таким образом сохранить свою драгоценную жизнь. Мой Генрих был не из тех, кто способен унизиться до подобного трусливого обмана, хотя некоторые и могут сказать, что у него просто не хватило ума. Ещё более важно то, что, как и его отец, он не забыл надеть не только королевские доспехи, но и корону. Не сомневаюсь, некоторые мятежники лагеря йоркистов, и среди них наверняка Уорик, были убеждены в том, что убийство короля явилось бы для них наилучшим разрешением всех проблем.
Во всяком случае, эта мысль не была доведена до завершения. Раненый Генрих, чтобы излить свои чувства, несколько раз произнёс: «Фи, фи, и ещё раз фи!» и удалился в крытый соломой домик, где сидел, в то время как его сторонники умирали за него. В этом убежище его и нашёл кузен Ричард во всём сиянии своего несомненного торжества. Так как король оказался вполне жив, а Сомерсет, как было установлено, мёртв, герцог Йоркский опустился на колено и попросил прощения у короля за, возможно, причинённые ему неудобства. Нет сомнения, что это сражение и в самом деле причинило некоторые неудобства тем, чьи тела были свалены в общую могилу за городом.
Итак, наши надежды разбились на поле сражения, а я переживала ещё и свою личную утрату. Думаю, никто не посмеет меня порицать за то, что я опасалась самого худшего. Сторонники Йорка, если не он сам, открыто обвиняли меня в супружеской измене, что в моём случае было равносильно государственной измене, тогда как герцог силой оружия завоевал себе такое же высокое положение, какое обрёл дед Генриха, разгромив армию Ричарда II. Обращаясь к истории, я невольно вспоминала Клеменцию Венгерскую, задушенную в своей темнице; подобная же участь постигла мою родственницу и близкую мне душу — Джованну Неаполитанскую. Обратившись к ещё более далёким временам, я вспоминала также одну из ранних французских королев, разорванную за её преступления четырьмя лошадьми. Кровь стыла в моих жилах. Но я намерена была бороться до конца.
Однако мы живём в более утончённое время, к тому же при всей своей дикости англичане, кажется, никогда не воюют с женщинами. Вернее было бы сказать, с принцессами и знатными женщинами. Самое худшее, чего мне следовало опасаться, — чтобы меня не отправили обратно во Францию; говоря это, я отнюдь не имею в виду трудности пересечения пролива. Как ни удивительно, не произошло ничего подобного. В то время как я и мои фрейлины, находясь в Гринвиче, ожидали удара топором, может быть, и в буквальном смысле, Йорк спокойно завладел государством... в качестве регента. Честно говоря, если принять в расчёт его требования, он вряд ли мог поступить иначе, сохранив при этом всеобщее доверие. Дважды он брался за оружие, дабы освободить Англию от правления Сомерсета, одновременно провозглашая свою лояльность по отношение к королю. Но Сомерсет был мёртв. И после того как Йорк достиг своей цели, ему следовало бы вернуться к частной жизни.