И всё же я позволила убедить себя, отчасти потому, что Генри Сомерсет вызвался сопровождать и защищать меня... и делать ещё многое другое. Дело в том, что, как я уже упоминала, после семи лет полного воздержания я снова, можно сказать, стала девственницей, хотя и находилась всё время в кругу домогавшихся меня мужчин. К тому же на мне лежали — и лежали тяжким бременем — различные соображения и опасения. Прежде всего меня тяготил мой возраст. Тридцать — не слишком приятная цифра для прекрасной женщины.
В довершение всего я чувствовала, что с моим браком покончено. Я не надеялась вновь увидеть Генриха, но если бы такое и случилось, я не намерена была делить с ним свою постель. Но я всё ещё оставалась прекрасной женщиной. В моих жилах всё ещё бурлила алая кровь. И я слишком долго сопротивлялась искушениям, поэтому, когда я приехала в Харлех, моя способность сопротивляться была весьма ослаблена. Когда я лежала в постели, мою душу раздирали мучительные чувства; тогда-то меня и стал посещать Генри Сомерсет. В скором времени он уже гладил волосы, ниспадавшие на мой горячий лоб, а затем стал гладить волосы в другом, не менее горячем месте моего тела. Только Байи знала, что происходит, а она уже давно хотела, чтобы я пригрела под своим одеялом какого-нибудь красивого лорда.
Однако, как ни была слаба, я не могла не задуматься. Оправдывая себя, я привыкла считать своим истинным мужем не короля, а Эдмунда Сомерсета. Но в таком случае Генри Сомерсет доводился мне пасынком. Я знала, что он единокровный брат моего сына: И отнюдь не была уверена, что Церковь не предаст анафеме подобный союз. Но тут я вспомнила, что Генри в действительности не мой пасынок, потому что его отец никогда не был моим мужем. Что до близких отношений с единокровным братом моего сына, то тут я могла оправдаться примером графа Арманьяка, который к тому времени, когда я написала эти строки, стал отцом троих детей, рождённых от него сестрой, и всё же, как и его потомки, вполне благоденствует. Что до Церкви, то чем менее ей известно, тем лучше, ибо я, несомненно, могу быть от неё отлучена. Конечно, затяжелей я от Генри, это могло бы повлечь за собой большое осложнение, ведь мой второй сын стал бы и единокровным братом принца Эдуарда и его племянником, а возможно, и ещё кое-кем. Но я не сомневалась, что он также будет моей второй правой рукой в борьбе с кузеном Ричардом.
Поэтому я приняла ласки Генри, более того, ответила на них своими ласками. Мой восторг возрастал по мере того, как я открывала всё новые и новые стороны отношений между мужчиной и женщиной. Из троих мужчин, с которыми я делила свою постель, я включаю в их число и Суффолка, хотя мы с ним и встречались всего несколько раз, двое были достаточно стары и годились мне в отцы, тогда как третий и по своим физическим способностям, и по складу ума вполне мог быть монахом. И вот впервые я имела дело с молодым человеком, причём Генри был моложе меня. Я испытывала восхитительное наслаждение. Не берусь утверждать, что он оказался искуснейшим любовником. Суффолк и Эдмунд познакомились с искусством любви в том виде, в каком оно практикуется в Европе; Генри не имел такой возможности. Всю свою жизнь он провёл в Англии, где романтическая любовь неизвестна и где женщин не возводят на пьедестал, чтобы боготворить их. Он был из тех, что привыкли кричать: «Улю-лю! Мы едем на охоту!», и когда я совокуплялась с ним, у меня создавалось впечатление, будто я подвергаюсь атаке вооружённого копьём пешего воина.
Но, возможно, после многолетнего воздержания именно это мне и требовалось. Будучи совсем ещё молодым человеком, Генри обладал одним важным преимуществом: после каждого нашего совокупления его силы очень быстро восстанавливались. Когда я говорю, что по прибытии в Харлех целых две недели пролежала в постели, то должна признаться: последние несколько дней я провела в состоянии блаженного, хотя и несколько мучительного изнеможения. После этого (до целого ряда весьма примечательных обстоятельств, о которых я сейчас расскажу) он всегда находился рядом и уж совсем близко с наступлением ночи, когда повсюду гасили огни. Несомненно, что именно роман с Генри заставил меня по-иному смотреть на юного Комба, который, был на десять лет моложе даже Сомерсета, хотя, как женщина скромная и целомудренная, я сразу же отвергла мысль о том, чтобы иметь одновременно двух любовников.
Важно отметить, что именно Генри убедил меня отправиться за помощью в Шотландию. Мы сели на корабль и после довольно неприятного плавания прибыли в западную Шотландию. Была середина декабря, время малоподходящее для того, чтобы посещать эту холодную страну.
Ниже я расскажу о своём пребывании в Шотландии. Пока же сообщу, что я не знала о том, что в моё отсутствие ланкастерские лорды снова перехватили инициативу. Возглавили их молодой Клиффорд и граф Уилтшир. Пожалуй, во всей стране не нашлось бы других двоих столь же непостоянных аристократов. Клиффорд только и делал, что клялся отомстить за смерть отца, тогда как Батлер Уилтшир, пять лет назад бежавший с поля сражения под Сент-Олбансом, отчаянно искал подходящего случая вернуть себе доброе имя.
Покидая Уэльс, я полагала, что из-за отсутствия денег не будет предприниматься никаких военных действий, по крайней мере до следующей весны, а к этому времени я рассчитывала возвратиться с шотландскими деньгами, а может быть, и с шотландскими солдатами. Так бы оно, вероятно, и случилось, если бы не роковая самоуверенность кузена Ричарда. Конечно, трудно осуждать его за то, что он полагал, будто окончательно победил в этой игре. Генрих оказался его пленником, сам он был пожизненно назначен лордом-регентом и к тому же получил известие, что единственный человек на всей земле, которого он в самом деле боялся, сел на корабль и отплыл в неизвестном направлении. Естественно, он решил, что может спокойно оставить Лондон и провести Рождество в своей любимой резиденции — Сэндалском замке в южном Йоркшире. Туда он и отправился, взяв с собой не только Гордячку Сис, но и своего второго сына Эдмунда, графа Рутлендского, а также Солсбери с его герцогиней. Можно только пожалеть, что старший сын Йорка, Эдуард, граф Марчский, и старший сын Солсбери, Уорик, не пожелали отпраздновать Рождеству вместе со своими родителями.
Возможно, Йорк был и прав, полагая, что может оставить Лондон на попечение других. Но он искушал судьбу, путешествуя по дикому северу в сопровождении лишь своих личных телохранителей и телохранителей Солсбери. Они благополучно достигли Сэндала, но весть об их местонахождении быстро распространилась и достигла ушей Клиффорда и Уилтшира, которые отсиживались в Честере. Эта пара тотчас же решила, что представляется подходящий случай повернуть ход событий в нашу пользу. И тут они, пожалуй, не заблуждались. Джентльмены быстро набрали большую армию моих верных сторонников — численность этой армии оценивалась в восемнадцать тысяч человек — и стремительно прошли сто миль, отделяющие Честер от Уэйкфилда. Только тогда Йорк узнал об угрожающей ему опасности, а он и в самом деле оказался в опасном положении. Однако он был опытным полководцем, и его замок Сэндал представлял собой непреступную крепость. Йорк решил, что до прибытия подкрепления сможет отсидеться в осаде, и разослал гонцов во всех направлениях, и прежде всего, как нетрудно заключить, к своему старшему сыну Эдуарду, крепкому восемнадцатилетнему юноше, и Уорику, прося их поспешить к нему на помощь со всеми имеющимися у них силами.
А теперь мы должны перейти из царства реальности в царство фантазии. Если верить йоркистам, произошло следующее. Герцог и его зять, оба, как я уже сказала, опытные солдаты, сидя за крепостными стенами, призывали ланкастерцев показать, на что они способны (а без пушек те вряд ли могли взять хорошо укреплённый замок), и тут вдруг из рядов осаждающих выступила — кто бы вы думали? — её светлость королева Маргарита Анжуйская, которая принялась дразнить герцога Йоркского, говоря, что он боится сразиться с женщиной. Разумеется, я была бы рада это сделать, однако как раз в то время, промокшая насквозь, дрожа от холода и всё ещё не оправившись от морской болезни, я сходила на берег в Дамфрис.
Но продолжаю, рассказывать версию йоркистов. Так вот, герцог, этот опытнейший, одарённейший солдат, которые держал в своих руках всё королевство и мог не сомневаться, что к нему на помощь спешит многочисленное войско его сторонников, и его зять (человек почти ни в чём ему не уступающий) решили, что он будет опозорен, если не примет вызов этой женщины, после чего герцог и Солсбери совершили вылазку, вступив в сражение с превосходящими силами противника, и были оба убиты. Это, по крайней мере, реальный факт. Факт и то, что в этом неравном бою Йорка сопровождал Рутленд, который пытался бежать, но был схвачен и обезглавлен лично Клиффордом, якобы радостно воскликнувшим при этом: «Твой отец убил моего, а теперь я убью тебя». Зная этого юношу, можно предположить, что перед смертью он умолял о пощаде.
А теперь вновь возвратимся в царство фантазии.
Маргарита Анжуйская с презрением пинала ногами тела своих поверженных врагов, а затем повелела обезглавить их и отрубление головы укрепить на кольях над воротами города Йорка. Их головы и в самом деле были всё ещё там, когда через месяц я посетила Йорк. Но сделано это вовсе не по моему указу. Какая жалость, что я не могла оказаться сразу в двух местах! Трудно даже вообразить, как было бы замечательно, обладай я такой способностью. Увы, вопреки многочисленным наветам, я женщина, а не ведьма. Я просто физически не могла быть в Уэйкфилде, в то время как находилась в Шотландии, что легко можно доказать.
И всё же всю мою жизнь, а может быть, всю вечность, вопреки очевидным фактам, меня преследовала и будет преследовать низкая клевета. Опасаюсь даже, что какой-нибудь стихоплёт изобразит в грандиозной сцене это приписываемое мне злодейство! На самом же деле, как я полагаю, произошло следующее: оказавшись в осаде и не видя меня среди осаждающих — будь я там, над моим шатром развевался бы королевский штандарт, — Йорк решил попытать счастья, пока я не подошла, как он ожидал, со своими подкреплениями.
Во всяком случае одержанная Клиффордом и Уорчестером полная, казалось бы, победа, столь губительная для дела йоркистов, в конечном счёте оказалась гораздо более губительной для нашего дела. Ричард Йоркский, мне лично глубоко антипатичный, был (как я старалась показать) настоящим джентльменом, человеком чести, а потому не решался захватить королевскую власть. Теперь он был мёртв, а я и мои сторонники остались лицом к лицу с его сыном, может быть, самым ужасным ангелом-мстителем, который когда-либо воспарял из адской бездны, дабы покарать человечество.
Говоря «человечество», я, естественно, имею в виду и женщин.
Глава 11
Пока в Йоркшире происходили все эти важнейшие события, я пыталась заручиться благорасположением шотландцев.
Шотландцы — народ очень дикий и свирепый, чья дикость и свирепость растёт по мере удаления от центров цивилизации, а таковых в этой тёмной и невежественной стране очень мало. Одеваются они престранно: мужчины в некоторых местах носят очень короткие юбки, как будто мужскому или женскому полу приличествует выставлять ноги напоказ; женщины кутаются в яркие узорчатые шали и плащи. Лица у них всех с багровым оттенком — то ли от природы, то ли от постоянно дующих в этих краях воющих холодных ветров, а самое вероятное, от янтарного цвета напитка, который они употребляют все без исключения — мужчины, женщины и дети; от этого напитка волосы встают дыбом, в животе разгорается жар, а кое-кто даже валяется в бесчувствии.
Они так же задиристы и воинственны, как ирландцы, с которыми, как считают люди сведущие, они состоят в родстве. Ирландцы ненавидят англичан, но их отделяет от нас бурное море, шотландцы же, ненавидящие англичан, отделены от нас всего несколькими холмами. Поэтому они с незапамятных времён являли собой сущее бедствие для тех моих людей, что живут на севере. Любого англичанина, переходящего через границу, они грабят и убивают, та же участь постигает и всех англичанок, с той только разницей, что предварительно их насилуют.
В дополнение ко всем этим недостаткам они говорят на каком-то совершенно непонятном языке, который не имеет себе родственных и мешает им освоить цивилизованный язык, поэтому, когда они пытаются говорить по-английски или по-французски, их очень трудно понять.
Таковы были эти дикари, в чьи руки я добровольно отдала самое себя. После нескольких дней плавания по Ирландскому морю я чувствовала себя отвратительно, вся окоченела, но едва мы высадились на берег, как нас тут же схватили, обращаясь с нами так, словно мы были, потерпевшими крушение мореплавателями, к тому же английскими мореплавателями, посланными, казалось, самой судьбой для ограбления.
Однако мы, точнее сказать я обладала скрытой силой. Я была француженкой. Как ни свирепы шотландцы, в численности они уступают своим южным соседям. Время от времени английские короли вторгались сюда во главе своих армий, чтобы подвергнуть насилиям и грабежу местных жителей. Относительно немногочисленным шотландцам, среди аристократов которых шли бесконечные клановые распри, лишь изредка удавалось успешно противостоять этим вторжениям. Они всё ещё ностальгически говорят о сражении около деревни Баннокбёрн, где их бессмертный король Роберт Брюс нанёс поражение огромной английской армии, но надо заметить, этой армией командовал бездарный английский король Эдуард II. Однако ещё более живо, с внутренним трепетом, они вспоминают нашествия Эдуарда I, отца Эдуарда II, прозванного ими Бичом шотландцев, а также поражения, нанесённые им Эдуардом III, сыном Эдуарда II и приверженцами Генри Болингброка, моего свойственника. Поэтому им всегда требовались союзники, которые могли бы помочь или, по крайней мере, отвлечь силы их врагов. Так как французы по отношению к англичанам находились примерно в таком же положении, обе нации, по крайней мере их королевские дома, подсознательно тяготели друг к другу. В надежде упрочить узы, соединяющие две семьи, сестра Якова II была выдана замуж за сына Карла VII. Связи такого рода обычно прерываются со смертью, но связующее звено всё же осталось, и тот факт, что я была английской королевой и беглянкой, как бы перечёркивался тем фактом, что я была французской принцессой и беглянкой. Это объясняет, почему меня и моих спутников тут же не убили. А я даже не была изнасилована!
И всё же мы вряд ли могли выбрать менее удачный момент, чтобы, высадившись в Шотландии, просить помощи у шотландского короля. Всего несколько месяцев назад, когда я скрывалась в Уэльсе, Яков II выступил против одного из своих мятежных аристократов и с мощнейшей армией, в вооружение которой входили даже пушки, осадил крепость Роксборо, где тот находился. Лучше бы ему этого не делать! Его бомбарды отбивали большие камни от крепостных стен, и надо же так случиться, что один из этих камней угодил в наблюдавшего за канонадой короля и убил его на месте. Бедному малому не исполнилось ещё и тридцати; он был всего на несколько месяцев моложе меня, но как венценосец успел уже прославиться своими успехами и пользовался большой популярностью. Поэтому страной, в чьей помощи я так отчаянно нуждалась, управлял мальчик, а вернее регентша — вдова короля, Мария Гельдернская[31].
Нетрудно себе представить, сколько пищи для размышлений дало мне это сообщение. Стало быть, дикие шотландские лаэрды[32] и их кланы без колебаний вручили судьбу своей страны в руки женщины, по своей национальности ещё более чуждой им, чем я — англичанам. Как сильно это отличается от поведения моих английских лордов! Или, может быть, эта Мария Гельдернская совершенно исключительная женщина? Я имела о ней довольно поверхностные сведения, но она явно уступала мне своим происхождением. Её мать, однако, была сестрой Филиппа, нынешнего герцога Бургундского, который в своё время предлагал сочетать меня браком с его сыном Карлом, графом Шароле (позднее с графом Неверским). Я не могла вновь не задуматься над причудами истории. Выйди я замуж за Карла, королева шотландцев стала бы моей родственницей.