Кузен Луи бы не на шутку обеспокоен, ибо на этом на тримониальном поприще у его протеже имелись конкурентки. Марча одновременно сватали за инфанту Изабеллу Кастильскую. Трудно даже вообразить себе возможные последствия этого брака.
Изабелла прославилась как замечательной силой своего характера, так и строгим целомудрием, одновременно за Марчем утвердилась репутация человека, также наделённого чрезвычайно сильным характером, и великого распутника. В то время инфанте было всего тринадцать лет, но вокруг неё, единокровной сестры короля, который проявил полную неспособность править страной, уже сплачивалась недовольная кастильская знать, и её дяди отчаянно пытались каким-нибудь образом выдворить строптивицу из страны. Однако их усилия оказались тщетными: Изабелла вышла замуж за Фердинанда Арагонского, и супруги Сделались самыми могущественными правителями Западной Европы.
Везёт же некоторым женщинам.
Как оказалось, пока я писала разгневанные письма и получала ни к чему не обязывающие ответы, пока я, терзаясь досадой, расхаживала по зубчатым стенам своего замка, произошли события, показавшие, что вынужденная задержка послужила к моему благу. Повторилась старая история. Хотя Генриху и удалось поднять север Англии — ах, если бы его жители поддержали меня два года назад! — 25 апреля Сомерсет потерпел поражение близ Хеджли-Мура, а 15 мая — под Хэксэмом. Генриху пришлось бежать в Шотландию, где его, как и меня в своё время, приняли не слишком тепло, а Сомерсет попал в плен и был обезглавлен, чего давно уже заслуживал.
Таким образом я могла только порадоваться, что не приняла участия в этой последней, закончившейся столь катастрофически, кампании. Наконец началась война между Людовиком и его братьями, поддержанными Бургундией; дядя Филипп уже впал в старческий маразм, и Карл проявлял неукротимый воинственный пыл. Последовавшая война не представляла ни для кого особого интереса. Для всякого, хорошо знающего характер французского короля, в этом не было ничего удивительного, ибо встречам на поле битвы, без которых, собственно, и не бывает войны, он предпочитал плетение всевозможных интриг и козней, заключение временных перемирий, разработку планов и контрпланов. Однако в конце концов, когда нависла угроза потерять Париж, он всё же вынужден был дать сражение. Это сражение произошло в виду Парижа и закончилось победой короля. Среди его убитых сторонников оказался и Пьер де Брезэ.
Хотя наше продолжительное взаимное тяготение друг к другу затем и сменится бурным романом, я не могу притворяться, будто всё ещё любила Пьера. Тем не менее, узнав о его смерти, я заплакала. Я всё яснее и яснее видела, что остаюсь в полном одиночестве, все друзья моей молодости, все мои прежние сторонники умерли и рассчитывать на какую-нибудь поддержку в будущем не приходится. В уединении моей спальни Джон Комб старался утешить меня, но ведь у него не было ни богатства, ни приверженцев, ни хотя бы таланта, а именно во всём этом я прежде всего нуждалась.
В 1464 году, в Михайлов день, я получила сообщение о событии, которое грозило стать для меня последним завершающим ударом, однако это известие вызвало у меня не слёзы, а смех, хотя и отравленный горечью. Я уже упоминала о том, что кузен Луи отказывал мне в поддержке, ибо Уорик предлагал укрепить англо-французские отношения с помощью освящённого временем способа, а именно женитьбы так называемого Эдуарда IV на французской принцессе. Эта идея очень привлекала кузена. Он отчаянно старался обеспечить мир на границах, дабы покончить со своими врагами, сеявшими распри в королевстве, но кроме того, питал вполне понятное уважение к полководческим способностям Эдуарда Марчского. Одна мысль о том, что это живое воплощение Эдуарда III, Чёрного Принца, и Генриха V может высадиться во Франции во главе армии, порождала у него кошмары. Переговоры продолжались всё лето, успешно завершиться им, казалось, мешало лишь очевидное нежелание короля Эдуарда связать себя брачными узами. Это, естественно, представлялось странным всем, кто знал, какой он неисправимый распутник; но для такого подозрительного человека, как кузен Луи, подобное поведение служило верным признаком того, что теперь, когда молодой король устранил все внутренние трудности, хотя прежний монарх Генрих всё ещё и оставался на свободе, Эдуард готовился к крупным военным действиям.
И вот в Михайлов день ужасная тайна выплыла наружу: Эдуард не мог жениться на французской принцессе, даже если бы и захотел, так как ещё в мае женился. Кто его жена? Некая Грей, вдова солдата, воевавшего на стороне Ланкастеров и убитого во втором сражении под Сент-Олбансом, известная в близком кругу как Белла.
Правда об этом удивительном событии выяснялась лишь мало-помалу, ещё больше времени понадобилось, чтобы поверить ей: не думаю, чтобы какая-нибудь женщина во всём мире, кроме Беллы, могла бы успешно осуществить подобное.
Те, кто читает эти мои записки, возможно, помнит, что после второй битвы при Сент-Олбансе, где Грей Гроуби умер от ран, я разрешила Белле отвезти тело мужа домой, чтобы там его похоронить. Я ожидала, что, выполнив свой долг, она возвратится ко мне, в мои объятия. Но к тому времени, когда тело Грея было предано земле, между нами оказалась йоркистская армия. А пока моя самая дорогая подруга обдумывала, как обойти это препятствие, поражение под Таутоном изменило мою судьбу к худшему, и я снова оказалась беглянкой. Белла, без сомнения, здраво рассудила, что самое для неё лучшее — укрыться в доме матери, в Графтоне, где ей не угрожало ничего, кроме, может быть, необходимости переспать ещё раз с графом Уориком. Разумеется, она забрала с собой обоих своих сыновей и здесь могла бы оставаться до конца своих дней, хотя это и маловероятно. Белле было всего двадцать семь лет, с годами она стала ещё красивее, и вряд ли приходилось сомневаться, что рано или поздно к её двери проложит тропу новый муж.
Я слышала, что в искателях руки Белла не знала недостатка, но она отвергала их всех. Может быть, она уже тогда замышляла свой мастерский удар? Я бы не исключала такую возможность. Ибо она так же хорошо, как и все, знала, что после победы под Таутоном, победы, от которой ланкастерское дело, казалось, никогда уже не оправится, Эдуард Марчский по своей доброй воле отдал все бразды правления своему кузену Уорику, а сам наслаждался молодостью, красотой, энергией, мужской силой... и своим королевским положением! Как и всякий энергичный мужчина, Эдуард имел всего три страсти: война, охота и женщины. Но в отношении Эдуарда я поменяла бы их порядок. Война только что закончилась, поэтому на первый план вышли две другие страсти: спать со всеми женщинами, Какие только оказывались рядом, и скакать на коне вслед за гончими. Охота нередко приводила молодого короля в Графтон, где его, должно быть, видела Белла, возможно также, что ему преподносила кубок на дорогу привядшая, но всё ещё привлекательная герцогиня Жакетта. Не исключено, что в скором времени он стал замечать сидящую под дубом в материнском саду молодую женщину, у ног которой играли дети; женщина была изумительной красоты, с развевающимися золотыми волосами, милым лицом и бесподобной фигурой.
Нетрудно представить себе реакцию Эдуарда: он предложил этому великолепному существу разделить с собой ложе. Но тут Белла, несомненно, проявила свою решительность и мужество: она отвергла это приглашение. О причинах её отказа существуют различные мнения. Йоркисты, естественно, утверждают, что эта слишком целомудренная и скромная женщина не могла позволить себе стать чьей-либо любовницей, даже любовницей самого короля. Я-то, разумеется, знаю её слишком хорошо, чтобы поверить в подобную чушь. Возможны три предположения. Первое: что Эдуард недостаточно её интересовал, но, если вспомнить, как хорош он был собой и какое положение занимал, в это с трудом верится. Второе: что Белла продолжала сохранять мне верность и не хотела вступать в близкие отношения с моим заклятым врагом. Мне очень хотелось бы этому верить, но опять-таки я слишком хорошо знаю Беллу. Третье предположение самое правдоподобное: она прекрасно понимала, что ей представился главный шанс её жизни, и готова была рискнуть всем, только бы его не упустить. Игра предстояла очень и очень нелёгкая, ведь Эдуард мог выбрать не только любую женщину в Англии, но и любую принцессу в Европе; к тому же Белла была на пять лет старше его. Большинство мужчин дважды подумают, прежде чем жениться на женщине старше себя на пять лет. Принцы, правда, иногда поступают так, но по политическим соображениям, в этом же случае подобных соображений не могло и быть. Не могу я поверить и в то, что намерения Марча в отношении Беллы Грей были честными с самого начала; он только хотел дорваться до этих великолепных грудей и не менее великолепных бёдер. Но когда в конце концов Белла дала ему понять, что единственный способ достичь этой цели — жениться на ней, совершенно одурманенный к этому времени Эдуард... согласился.
Остаётся надеяться, что брачная ночь, которая обошлась ему так дорого, стоила того.
Как я уже сказала, известие об их браке вызвало у меня горький смех. Моя дорогая подруга Белла, с которой мы провели вместе так много счастливых часов, именует теперь себя английской королевой Елизаветой. Однако другие отнюдь не были склонны смеяться по этому поводу, поэтому-то Эдуард и держал в тайне свою женитьбу в течение шести месяцев.
Я не сомневаюсь, что в начале царствования Эдуард немного побаивался своего повелительного кузена, который завоевал себе — без особых на то, как мы видели, оснований — репутацию победоносного солдата и был фактическим правителем страны. Эдуард хотел только, чтобы ему не мешали наслаждаться всеми прелестями новобрачной, и он знал, что Уорик, выражаясь мягко, отнесётся неодобрительно к его выбору. Но когда граф стал всё чаще и чаще заговаривать о женитьбе на французской принцессе, сперва прося, а затем и требуя ответа, Эдуард вынужден был открыть ему правду. О степени негодования графа я могу, судить по тем чувствам, которые он изъявил при нашей встрече через несколько лет. Но даже в 1470 году он был дьявольски зол на своего протеже и всех, кто оказался замешан в этой истории. Возможно, тут говорила ревность, ведь Уорик в своё время несколько раз переспал с Беллой и, несомненно, уже знал, что в последнюю их встречу Белла, действуя в качестве моей лазутчицы, сумела его одурачить. Но что он мог поделать? Если Эдуард — король Англии, как Уорик стремился внушить всему миру... то Элизабет Грей, урождённая Вудвилл, королева, и гордому графу не оставалось ничего иного, как опускаться на колено при каждом её появлении.
Естественно, в то время я совершенно не представляла себе, как этот поразительный поворот событий может повлиять на мою личную судьбу. Мои дела, казалось, никогда ещё не обстояли так плохо, тем более что Белла очень быстро принялась рожать детей для своего мужа. Первыми были девочки, но, принимая во внимание удивительную плодовитость их матери, можно было в скором времени ожидать и появления наследников престола, призванных увековечить йоркистскую династию. Не имея ни денег, ни влиятельных друзей, ни оружия, я ничем не могла этому помешать. Однако я уже обладала тем, чего пока ещё не было у Беллы и Эдуарда, — своим собственным престолонаследником; отныне все надежды я возлагала на моего Эдуарда. В течение нескольких последующих лет я сосредоточила все свои усилия на том, чтобы, с помощью верного Фортескью, вырастить из моего сына настоящего мужчину, воспитать его в истинно королевском духе.
Люди, которым следовало бы знать что к чему, часто осуждают меня за то, что я поощряла воинственность в характере моего сына. Но посудите сами. Все мои несчастья, казалось, объяснялись полным отсутствием воинственности в характере мужа. Обладай он хоть десятой долей воинских доблестей его отца, десятой долей его силы и безжалостности, которые мог бы проявить в случае надобности, я бы до сих пор спокойно обитала в Вестминстере, и фактически и номинально оставаясь королевой Англии. Что до Солсбери, Уорика, Йорка и его сына, то их принудили бы к полному повиновению или казнили по обвинению в измене... а Белла по-прежнему оставалась бы моей дорогой подругой, и мы продолжали бы свои любовные игры. Но я оказалась изгнанницей, а потому не заслуживаю порицания за то, что стремилась построить своё будущее так, чтобы жажда мести сочеталась в нём с жаждой безопасности, спокойствия и власти.
По мере того как принц превращался в сильного, атлетически сложенного юношу, крепли и мои надежды. В то время я не искала никаких брачных союзов для своего сына. После смерти Марии Гельдернской договорённость о женитьбе принца на шотландской принцессе как бы сама собой отпала. Я не спешила снова затрагивать этот вопрос или начинать какие-либо новые переговоры. Я болезненно сознавала, что рискую получить резкий отпор в этих своих попытках, как это произошло с папа, когда он, сильно обедневший, подыскивал жениха для своей дочери. К тому же я хотела, чтобы ничто не отвлекало принца Эдуарда, от его решимости отвоевать своё законное наследство. Я даже не сватала ему кого-нибудь в любовницы, да он и не хотел этого. Единственным предметом, который он изучал, были военные кампании, единственными его игрушками — оружие и доспехи, а единственными друзьями — солдаты, которых я к нему приставила.
Открыто признаюсь, что я наблюдала за всем этим с полным спокойствием. Я постепенно продвигалась к своей цели. И не сомневалась, что, когда настанет нужное время, удастся подыскать подходящую партию, хотя даже в самых смелых мечтах не представляла себе, кто бы это мог быть.
Между тем я наблюдала за событиями, происходившими в Англии. В мае Елизавета была коронована. Как я уже рассказывала, она присвоила себе честь открытия моего колледжа в Кембридже, наконец сооружённого. В следующем месяце король Генрих был схвачен в одном из северных аббатств. Из полученных мною донесений явствовало, что к нему теперь относились без малейшего уважения; привязав к лошади, его провели сначала по всей Англии, затем по улицам Лондона и заточили в Тауэр, как самого заурядного преступника.
Кто-то, возможно, выразит недоумение, почему Эдуард Марчский и Уорик не позаботились о том, чтобы их царственный пленник как можно быстрее присоединился к своим предкам. Но они оказались в трудном положении. Держать помазанника Божьего в плену — дело весьма дорогостоящее и сомнительное; конечно, они могли бы возвестить о его отречении, возможно; и с полным основанием, так как Генрих с лёгкостью подмахнул бы любую бумагу, которую ему подсунули, но иметь двух королей вряд ли приемлемо. Когда Ричард II отрёкся от престола в пользу Генриха IV, он сделал это публично, и никто не протестовал против такого решения. Однако дед моего мужа всё же счёл необходимым ускорить его переход в. мир иной. Можно было также предположить, что сам факт нахождения Генриха, пребывающего в добром здравии, в Лондоне, служил для его сторонников побудительным стимулом добиваться реставрации.
Этим аргументом, однако, можно было противопоставить другие. В плен Генриха захватили публично. Его внезапная смерть после довольно продолжительной жизни в теперешних трудных обстоятельствах могла бы вызвать всеобщее недоумение: в 1465 году Мир стал несколько умудрённее, чем был в 1397-м. Второй довод кажется мне значительно более весомым: пока Генрих оставался в живых, его можно было убедить признать незаконным любое моё действие, любой союз, какой я могла бы заключить, внеся тем самым смятение в ряды его приверженцев. Но если бы он умер, — и ни Марч, ни Уорик не могли в этом сомневаться, — то я тут же провозгласила бы своего сына королём Эдуардом IV, что привело бы к ещё большему смятению, ибо на это имя и титул уже претендовал Марч. И что с их точки зрения, вероятно, было ещё хуже — все враги Англии объединились бы вокруг меня, и вместо слабого, немощного, преждевременно состарившегося человека им пришлось бы иметь дело с неистовым юношей, поддерживаемым не менее неистовой матерью и Бог весть какими ещё силами.
Посему они и предпочли оставить Генриха в живых, во всяком случае на некоторое время.
Я прекрасно разбиралась в их тайных кознях, но должна сказать, что в то время не видела почти никакого будущего ни для принца Эдуарда, ни для меня. Мы слышали, с каким недовольством принял Уорик тайную женитьбу короля, но не думали, что в связи с этим он может предпринять какие-то конкретные меры, во всяком случае послужившие на пользу нашему делу. Во всей Англии мы удерживали один-единственный замок, неприступный Харлех, откуда бесстрашный граф Пемброкский, Джаспер Тюдор, всё ещё бросал вызов всему миру. В своём письме он уверял меня, что может завербовать для меня валлийскую армию, будь у него только деньги.
В этом-то и заключалась загвоздка. Как ни покажется странно, но в каком бы трудном, положении человек ни оказался, ему никогда не следует впадать в полное отчаяние, ибо весь остальной мир продолжает заниматься собственными делами и невозможно предугадать, когда эти дела повернутся в благоприятную для нас сторону.