Главной причиной перемены в моём положении оказалась Белла. Я не считаю, что всю вину следует возлагать на неё. Возможно, у неё и текла королевская кровь в жилах, но она никогда не испытывала великих радостей, которые даёт подобное наследие, а если и испытывала, то только, если можно так сказать, через вторые руки, во время своего пребывания со мной. Её отец и мать, если судить по королевским критериям, жили в бедности, которую ещё более усугубляла многочисленность их потомства. И вдруг она стала королевой Англии, женой человека, который ни в чём не мог ей отказать. Поэтому вряд ли стоит удивляться, что она принялась извлекать всевозможные выгоды из своего нового положения, точно так же, как это делал сам Эдуард Марчский; но так как адюльтеры королевы считались государственной изменой, тогда как любовные похождения короля — чем-то вроде излюбленного национального спорта, ей пришлось ограничить себя в удовольствиях. И очень скоро главным, если не единственным её удовольствием, стало наживать богатство.
Если бы она заботилась исключительно о себе самой, люди ещё могли бы это понять и принять. Но Белла всегда оставалась хорошей дочерью и сестрой. Она выхлопотала для своего отца титул графа Риверса. И это тоже могло быть понято и принято. Но в следующие же два года Англию захлестнул целый потоп Риверсов. Риверсы находили себе женихов и невест среди знатнейших родов. Один из братьев Беллы, которому не исполнилось ещё и двадцати, женился на вдове-графине уже за восемьдесят, чтобы заполучить её состояние. Подобное поведение многие сочли скандальным. Уорик с возмущением наблюдал, как в королевском совете его старается оттеснить на задний план эта орда чрезвычайно красивых, напористых, но бесцветных свойственников короля. Ещё сильнее оскорбились братья Марча. Точнее сказать, один из них, Георг, герцог Кларенский. Ричард, герцог Глостерский, был в то время совсем ещё юным и уже тогда выказывал глубочайшую преданность своему брату королю, которую можно считать единственной подкупающей чертой в его характере. Но Кларенс задумался. Его права как наследника престола оказались под угрозой. До женитьбы Эдуарда и до появления у него первого сына Кларенс считался законным престолонаследником, что вполне устраивало Уорика: сильный духом Делатель Королей легко мог управлять слабохарактерным Кларенсом. Но ни Уорик, ни Кларенс не могли равнодушно наблюдать, как все места в совете расхватывают алчные Риверсы, как растёт их влияние на короля. Этих людей невозможно было сдержать; до того, как их августейший свойственник умрёт, они старались захватить все сколько-нибудь значительные посты в королевстве. И умри король молодым, регентом престолонаследника, если тот появился бы на свет, без сомнения, стал бы кто-либо из семейства Риверсов.
Может быть, кому-нибудь и покажется странным это предположение о возможной смерти короля, ведь ему не исполнилось ещё и тридцати и все сходились на том, что он самый большой — ростом в шесть футов и несколько дюймов, — самый сильный и здоровый мужчина во всём королевстве. Но люди, случается, умирают молодыми, и по отношению к королям всегда следует принимать в расчёт будущее, если только речь не идёт об измене. И даже если идёт. Реальные факты подернуты дымкой таинственности, и я могу рассказать о них только то, что слышала в своём сен-мишельском убежище.
В 1467 году герцог Филипп умер, его место занял Карл. Естественно, я не ждала от этого никакой выгоды для себя, ибо молодой герцог был помолвлен с йоркистской принцессой, но события мало-помалу начали складываться в мою пользу. Поссорившись со своим отцом, кузен Луи, как известно, укрывался при бургундском дворе и между ним и дядей Филиппом установились в какой-то степени дружеские, даже доверительные отношения, хотя они и недолюбливали друг друга. Кузену не нравилось постепенное сближение между Бургундией и йоркистами, но он всегда чувствовал, что дядя Филипп не позволит себе, зайти слишком далёко; и радушный приём, оказанный мне герцогом, свидетельствует о том, что он был прав.
Но Карл был совсем другого поля ягодой. Он и кузен люто ненавидели друг друга, и, как мы уже видели, между их армиями у самых ворот Парижа произошло решительное сражение, сражение, которое стоило бедному Брезэ жизни. Отныне не было никаких гарантий, что Бургундия и Англия вновь не заключат между собой союз, который во времена моего свёкра Генриха V принёс Франции много бед, а такая возможность очень беспокоила французского короля.
Непосредственным плодом его раздумий явилось, по моему мнению, внезапное и неожиданное появление в Сен-Мишеле. Это был визит вежливости, ничего больше, мы не обсуждали никаких государственных дел. Он довольно грубо пресёк мои попытки заговорить на эту тему. Он отлично понимал, что это его посещение вызовет широкий резонанс в Англии и вынудит Эдуарда Марчского хорошенько обдумать все обстоятельства. Я употребила слово «плод» в достаточно вольном толковании. Как я уже упоминала, принимать короля и его двор — дело весьма дорогостоящее, а я пыталась укладываться в строгие рамки своего бюджета, к тому же мне отнюдь не хотелось быть пешкой в чужой игре.
Однако появились кое-какие признаки того, что положение меняется. Перед концом года меня посетил доблестный Джаспер, он сообщил мне, что смог занять кое-какие деньги во Франции, и убедил меня позволить ему попытать счастья в военных действиях. Я хотела поехать вместе с ним в Харлех, но он отговорил.
— Как только одержу победу, я немедленно пошлю за вами, — пообещал он.
Большой интерес у меня вызвал сопровождающий Джаспера в этой поездке Эдмунд, герцог Сомерсетский, младший брат бесчестного Генри и теперь глава Дома Бофоров, Эдмунд был на пару лет моложе Генри, и в последние годы я его редко видела, так как брат оттеснял его на задний план. Внешне он очень походил на отца, в честь которого и получил своё имя. Это удивительное сходство, а также его красивая внешность привлекали меня, но было в нём и нечто, меня отталкивающее, — необузданный, неровный характер. Однако я быстро заметила у него воинский талант, которым он превосходил и отца и брата, а также, должна добавить, и Джаспера. Я подумала, что он может мне пригодиться, если, конечно, удастся держать его в подчинении.
Эдмунд, в свою очередь, поклялся в вечной верности Алой Розе. Не знаю, надеялся ли он заменить своего отца и брата во всех отношениях, но я постаралась убедить его оказать Джасперу всю возможную поддержку. Он с радостью пообещал выполнить моё желание, ибо нет лучшего способа завоевать женское... Нет, я сомневаюсь, чтобы он был заинтересован в покорении моего сердца, скорее его прельщала возможность отомстить врагам. Разумеется, им не удалось одержать победу. Необученное войско Джаспера было разгромлено йоркистской армией под командованием лорда Герберта, и ему пришлось бежать обратно в свой неприступный Харлех, тогда как Эдуард Марчский нанёс ему дополнительное оскорбление, лишив титула графа Пемброкского и передав этот титул самому Герберту.
Все эти события отнюдь не способствовали улучшению моего настроения, хотя мне было забавно узнать, что Марч так сильно беспокоился, как бы я вновь не пересекла пролив, что приказал своему родственнику Энтони Вудвиллу, которому он присвоил титул лорда Скейлза, продолжать крейсировать в море, после того как тот отвезёт Маргариту в Бургундию, где должен был состояться её долгожданный брак с Карлом I.
Лишь на следующий год клокотавшая некоторое время под землёй лава наконец вырвалась наружу. Это был тот самый 1469 год, когда Католичка Изабелла наконец вышла замуж за своего кузена Фердинанда Арагонского. Счастливые события, естественно, не имели никакого влияния на английские дела. Но в начале этого года кузен Луи нанёс мне ещё один визит: на этот раз он предложил мне на некоторое время оставить Сен-Мишель и переехать в Онфлёр. Он сказал, что такой королеве, как я, даже в изгнании подобает иметь вооружённый эскорт, который он рад будет содержать на свои деньги. И коль скоро я предпочитаю быть окружённой англичанами, а не французами, то в таком морском порту, как Онфлёр, хватает скитающихся англичан, которые сочтут за счастье служить Алой Розе.
Всё это, разумеется, была полная чушь. Мой переезд в Онфлёр в Англии восприняли как начало вербовочной кампании перед вторжением. В какой степени это был тайный план и в какой степени в его осуществлении принимал участие кузен Луи, я не могу сказать с достаточной достоверностью. Однако, пока я всё ещё находилась в Онфлёре, на севере Англии началось восстание под предводительством некоего Робина Ридсдейла, бандита, о котором ходили самые невероятные истории, тем более что его путали с другим легендарным бандитом, якобы жившим в царствование Ричарда Львиное Сердце.
Этот Робин, судя по многочисленным о нём отзывам, был первостатейным негодяем, но весьма способным солдатом. Эдуард Марчский, который всё с той же неутомимостью предавался любовным похождениям, — говорили, будто он не смог лично принять участие в сражении, потому что подцепил триппер, — отправил на подавление восстания Герберта, новоявленного графа Пемброкского, вместе со своим тестем. 26 июля две армии встретились в Эджкоте, и, ко всеобщему изумлению, Герберт и Риверс потерпели поражение.
Нетрудно себе представить, в какой восторг я пришла от этих новостей, хотя меня и огорчила безвременная гибель отца Беллы и, естественно, мужа Жакетты. Результат этого восстания поверг в смятение все европейские дворы. Эдуард Марчский, очевидно успевший подлечить свои причиндалы, собрал армию и вместе с Уориком и Кларенсом поспешно направился на север. Робин Ридсдейл был, как и следовало ожидать, разбит и исчез со сцены. Что же оказалось во всём этом нового? А только то, что по Европе разнёсся слух, будто Марч и сам пленник в руках своего брата и кузена. Поговаривали также, будто восстание Робина объясняется отнюдь не приверженностью делу Алой Розы, а происками Уорика, вознамерившегося выманить Эдуарда из столицы, где он пользовался популярностью. И ещё, будто Риверса казнили не сами ланкастерцы в отместку за то, что вся его семья переметнулась к их врагу, а по приказу самого графа, который хотел таким образом отделаться от одного из мерзейших сторонников Эдуарда. Самым зловещим событием для Эдуарда Марчского стало то, что, как бы в подтверждение этих слухов, герцог Кларенс женился на дочери Уорика — Изабелле.
Всё это было Настоящей сенсацией, но я по-прежнему ошибочно считала Уорика куда более опасным врагом, нежели Марча. А Марч между тем оказался достойным противником для двух заговорщиков, хотя одним из них и был великий Уорик, и в скором времени возвратил себе и свободу и власть, создав, правда, в королевстве неустойчивое положение. В свете этих событий я была скорее огорчена, чем обрадована, узнав, что в Линкольншире началось восстание в поддержку дела ланкастерцев, во главе которого стоял сэр Роберт Уэллс. Восстание это удалось быстро и без усилий подавить, и Уэллс, а также ещё несколько добрых малых лишились голов.
Но и это восстание имело свои последствия. Перед тем как казнить Уэллса, Эдуард, очевидно, получил от него признание, которое позволило ему обвинить Кларенса и Уорика в измене. Это признание, заметьте, последовало от человека, провозглашавшего, будто действует от моего имени, но он, видимо, знал гораздо больше о том, что происходит в Англии, чем обо мне и моих планах. Уорик и Кларенс, немедленно объявленные изменниками, вынуждены были бежать из королевства. Все эти события произошли в конце марта 1470 года. Было совершенно ясно, что беглецы могут отправиться только во Францию, но не в Бургундию. В скором времени в своём Сен-Мишеле я получила известие, что они высадились в устье Сены, ибо их не допустили даже в Кале, комендантом которого всё ещё числился Уорик.
Я пребывала в убеждении, что Уорик наконец-то справедливо покаран самим Небом, и только сожалела о том, что кузен Луи наверняка предоставит ему убежище, чтобы иметь в рукаве козырнуло карту на случай, если Эдуард Марчский задумает вторгнуться во Францию. Но во всех этих событиях я не видела ничего благоприятного для себя и своего сына.
Тем более изумлена я была, когда ко мне прискакал гонец от французского короля с приглашением принцу Эдуарду и мне прибыть в Амбуаз... чтобы обсудить реставрацию Ланкастерского Дома.
Глава 15
Сначала я почувствовала, что меня призывают словно какого-то вассала для услужения своему господину и повелителю. Но, дочитав послание до конца, поняла: я непременно должна поехать.
Следует вспомнить, что наступил уже июнь 1470 года. За три месяца до этого я отпраздновала, если только это слово здесь применимо, моё сорокалетие. Есть ли на свете женщина, которая равнодушно переступает через этот возрастной порог? Ощущать себя тридцатилетней женщиной уже достаточно неприятно. Не то чтобы мой страсти остыли, скорее — напротив. Джон Комб, уже двадцатичетырёхлетний мужчина, в последние шесть лет лучше, чем кто-либо другой, исполнял обязанности моего мужа.
Ничуть не увяла и моя красота. Я могу утверждать это, не рискуя навлечь на себя обвинение в ложном тщеславии. Груди мои чуть-чуть располнели, талия немного раздалась, бёдра слегка округлились, но заметить это можно было только в постели. Точно так же и случайные седые волоски на моём теле удавалось разглядеть, только если я раздевалась догола, и во всяком случае я их быстро выщипывала. Что до всего остального, то я охотилась не менее энергично, чем в молодости, поглощала столько же еды и питья. Но если тридцать лет означают конец молодости, то сорок лет символизируют начало старости. Будущее вдруг перестаёт казаться безграничным. И следует поспешить сделать всё, что надлежит. В противном случае появляется пассивное смирение. Таков был мой удел в последние шесть лет; создавалось впечатление, будто с каждым днём рождения меня всё глубже засасывает бездонная трясина, откуда уже нет спасения. Нет, мой сорокалетний юбилей скорее нужно считать поводом для слёз, чем для празднования.
Но вот последовало это странное, волнующее, необыкновенно заманчивое приглашение. Что бы оно могло означать? Я предстала перед королём с трепещущим сердцем, пытаясь сбросить со своих плеч скопившийся груз лет и несчастий. Я вновь хотела быть той девушкой, из-за которой ссорились правители Европы.
По-видимому, я более чем преуспела. Кузен Луи оторопел, когда я появилась «перед ним в своём лучшем платье, шляпе и во всех драгоценностях, которые мне удалось собрать за последние годы взамен утраченных в войне Алой и Белой Розы. У его новой жены Шарлотты Савойской — она лишь недавно заняла место, которое принадлежало прежде несчастной шотландке Маргарите, — едва не случился выкидыш, когда она увидела меня. Однако король сумел побороть удивление, вызванное моим появлением, и даже сделал мне комплимент, сказав, что я так и лучусь здоровьем. Судя по всему, на него произвёл впечатление и Эдуард, шестнадцатилетний юноша с рыжевато-золотистыми волосами, широкими плечами, открытым лицом и решительной осанкой, истинного воплощения мужественных Плантагенетов, от головы до пят будущего короля. По сравнению с ним сын кузена Луи Шарль выглядел лишь хнычущим ребёнком с уже проявляющимися признаками уродства.
Затем разговор зашёл о делах, и я пришла в восторг от первых же слов кузена, хотя он и произнёс их своим обычным неискренним тягучим голосом:
— Этот король Эдуард — сущий выскочка. Уверен, что вы согласитесь со мной, милая Мег.
— Полагаю, вы говорите о графе Марчском, — поправила я. — Не знаю никакого короля Эдуарда.
— Да, да, конечно. Это всего лишь оговорка. Буду откровенен с вами, Мег. Он причиняет мне много неприятностей. Почти столько же, сколько причинил вам. Ха-ха-ха.
Слышать, как смеётся кузен Луи, было привилегией весьма ограниченного круга лиц, — я, во всяком случае, никогда ещё не удостаивалась этой чести, а потому сделала вывод, что король нервничает. Наш тет-а-тет становился более для меня интересным. Я не могла понять, чего может опасаться царствующий король Франции со стороны изгнанной королевы Англии.