Внучка Филиппы, Анна Мортимер, вышла замуж за своего дальнего родственника Ричарда, графа Дембриджского, младшего сына Эдмунда, герцога Йоркского, доводившегося пятым сыном Эдуарду III. Этот Ричард не причинял никаких хлопот предкам моего дорогого супруга, но его сын, которого также звали Ричардом, стал герцогом Йоркским. Как сын Анны Мортимер он был прямым потомком Лайонела Кларенского, старшего брата Джона Гонтского. Вот этот-то человек и приветствовал меня на английской территории с холодным презрением, хотя и воздавал почести, подобающие королеве.
Вместе с ним был трёхлетний мальчик, хорошо сложенный крепыш, облачённый в латы и даже с небольшим мечом на боку.
— Мой старший сын, ваша светлость, — сказал герцог. — Эдуард, граф Марчский.
Если бы я могла тогда предвидеть будущее, я бы постаралась внушить Альбиону, что этот трёхлеток — лучший для него завтрак. Но не будучи провидицей я потрепала это ужасное чудовище по голове и сказала:
— Какой красивый мальчик!
— Он унаследовал красоту от матери, — галантно заметил герцог.
Странное сложилось положение. Обладай герцог даром предвидения, он, несомненно, постарался бы устроить в течение последующих нескольких недель, когда я всецело находилась в его власти, какое-нибудь дорожное происшествие со смертельным исходом, и король остался бы вдовцом, так и не став моим мужем. Нам предстояло сделаться самыми ожесточёнными и мстительными врагами, какие только ступали по этой земле, пока же мы ужинали вместе, пили вино и разговаривали, словно самые близкие друзья.
Я думаю, это не вина герцога, что при первой встрече он не придал большого значения новой королеве. Я провела две утомительные недели в Нанси, но ещё до этого убедилась, что путешествовать зимой по Франции — дело отнюдь не лёгкое. На протяжении всего этого времени я ложилась спать слишком поздно, чрезвычайно много танцевала и поглощала непозволительно большое количество еды и вина. К тому же благодаря Суффолку я постоянно пребывала в эмоциональном напряжении. Вследствие всего этого розы моих щёк поблекли, глаза перестали искриться, и от моей сияющей красоты остался лишь слабый намёк.
Вечером этого дня, к вящему беспокойству мадам Байи и Элис, у меня появились признаки простуды. Встревожились и те английские дамы, которые заранее приехали во Францию, чтобы сопровождать меня в дороге, и теперь постоянно толпились вокруг меня.
— Эта мерзкая французская погода плохо сказалась на здоровье вашей светлости, — заметила графиня Солсбери.
Это её предположение изрядно меня раздосадовало. Претила мне и властность этой женщины. Позднее я узнала, что она свойственница герцога Йоркского. Герцог ещё более упрочил свои позиции, женившись на важной особе Сисели Невилль, сестре графа Солсбери, мужа графини. Этот человек был одним из богатейших землевладельцев во всём королевстве; не уступал ему в богатстве и его брат, граф Уэстморлендский. Что до злосчастного сына графа Солсбери, которого кое-кто называл Делателем Королей; но который стал могильщиком всех моих надежд, то о нём я расскажу позднее.
Достаточно сказать, что миледи Солсбери с её властным характером не могла допустить, чтобы какая-то несчастная простуда нарушила тщательно разработанные планы моего приёма. Поэтому, невзирая на возражения графини Суффолк, которая, увы, не обладала достаточной силой характера, чтобы противостоять высокомерной графине Солсбери, принадлежавшей к гораздо более богатой семье, на другой день мы выехали в Мант, откуда, разместившись на нескольких барках, поплыли вниз по течению в Руан. В моей барке находились не только обе графини, но и граф и герцог со своим сыном; зато с Альбионом меня разлучили.
— Я не стану путешествовать в одной барке с этим чудовищем, — решительно заявила графиня Солсбери.
Разумеется, как королева, я могла бы настоять на своём, но чувствовала себя слишком плохо для того, чтобы это сделать. Ко всему ещё я страшно мёрзла. Когда 22 марта, накануне дня моего рождения, мы достигли Руана, я лежала в постели, страдая от сильного озноба и насморка.
К этому времени даже мои надменные попечительницы заволновались. Они долго совещались шёпотом, а когда мы подплыли к причалу, переполненному встречающими, приказали, чтобы к нам приблизилась вторая барка, и продолжили своё совещание. Затем ко мне подошла графиня Солсбери и села возле кровати.
— Ваша светлость нездоровы, — заметила она.
Я восприняла это замечание как проявление английского остроумия.
— Мы обсудили симптомы вашей болезни и послали на берег за врачом, ваша светлость. До его прибытия мы решили отложить высадку.
— А как же моё торжественное вступление в Руан? — пробормотала я.
— К величайшему сожалению, его придётся отсрочить. Однако для подготовки вашего вступления в Руан уже произведены значительные расходы, люди приехали за много миль, чтобы приветствовать свою королеву. Они будут весьма и весьма огорчены, если праздничные торжества не состоятся. Поэтому герцог посоветовал мне... заменить вас. — При всей своей наглости она явно нервничала, ожидая моего ответа, и действительно при этих словах я едва не вскочила с постели. — Всего на один день, ваша светлость, поспешила добавить она.
Застонав, я упала обратно на подушки.
— Но ведь у меня всего-навсего простуда, миледи, — сказала я. — Завтра мне уже будет лучше.
— К сожалению, ваша светлость, мы опасаемся, что у вас нечто худшее, чем простуда.
Я широко открыла полусомкнутые было глаза.
— И что же это?
— Ваша светлость... — У неё был такой вид, будто она вот-вот разразится потоком слёз, но я не сомневалась, что она только лицедействует, и очень неплохо, кстати сказать. — Мы опасаемся, что у вас оспа.
Я лежала в полубеспамятстве. Настоящим обморок случился со мной всего раз в жизни, при ужасающих обстоятельствах, о которых я в своё время поведаю. И всё же глаза мои были закрыты, голова кружилась. Разумеется, я понимала, что она говорит о малой, а не о большой оспе[11], которая едва ли может поразить девственницу. Однако мы, смертные, подвержены множеству тяжёлых болезней, причиняемых болезнетворными флюидами, содержащимися во вдыхаемом воздухе. Самая ужасная из них — таинственная «чёрная смерть»[12], которая около ста лет назад сократила население Европы на треть, и даже в наши дни наблюдаются вспышки этой болезни, которая сеет гибель и бедствия, где бы ни появлялась.
Однако малая оспа, или просто оспа, ненамного уступает по своим губительным последствиям «чёрной смерти»: при этой болезни всё тело, особенно лицо, покрывается отвратительными пустулами. Даже если больной и выздоравливает, его лицо остаётся обезображенным многочисленными ямочками — оспинами. Неужели и на мою долю выпало подобное несчастье? Ведь мне всего пятнадцать лет, со всех сторон я слышу похвалы своей красоте, вот-вот должна впервые встретиться со своим мужем, который знает меня лишь по описаниям. Удивительно ли, что я пала духом и разразилась слезами.
На моей спине и в самом деле высыпали маленькие волдырчики, что и встревожило моих попечительниц.
Через час к барке пристала лодка с врачом. Занавеси в помещении, где я лежала, были плотно задёрнуты, ибо никто из моего окружения не хотел, чтобы собравшиеся на берегу встречающие заподозрили, что с их королевой случилось нечто ужасное. Между тем графиня Солсбери облачилась, вернее было бы сказать втиснулась в одно из моих платьев, которое едва не разошлось по швам, ибо она была женщина зрелая, а я совсем юная девушка, после чего её отвезли на берег, дабы изобразить моё триумфальное вступление в столицу Нормандии. С тяжёлым сердцем слушала я приветственные крики и пушечную канонаду. У меня было такое чувство, словно я навсегда рассталась с земной славой.
Врач, звали его Робертом, оказался небольшим человечком с худым лицом. Прежде чем притронуться ко мне, он несколько минут рассматривал моё лицо, напевая жалкое подобие какой-то песенки. Затем, продолжая напевать, положил мне на шею два пальца и попросил Байи приоткрыть лиф моего платья. Она выполнила «го просьбу дрожащими пальцами; в пятнадцать лет груди у меня уже сформировались, хотя и не достигли ещё полного размера.
Говорят, что преждевременно развившиеся молодые девушки часто влюбляются в своих лекарей, потому что эти джентльмены заглядывают туда, куда не смел заглядывать до них ни один мужчина. На мой взгляд, эти девицы либо страдали ярко выраженным слабоумием, либо их лекари оказались куда привлекательнее, чем тот, что осматривал меня. Даже если бы я и не продолжала жить воспоминаниями об объятиях Суффолка, то не испытала бы ничего, кроме презрения, к этому похожему на куницу человечку, который, продолжая мурлыкать нечто невообразимое, приложил ухо к моей груди. Зачем лекарь это сделал, я не знаю, но полагаю, что он просто тешил свою похоть. С чего бы иначе ему усомниться, что моё сердце всё ещё бьётся, ведь об этом убедительно свидетельствовало моё тяжёлое дыхание. Но тут я впервые заметила, что и на груди у меня высыпали пустулы.
Кончив оскорблять моё женское достоинство, он перешёл к прямому нападению на мои жизненно важные органы: запрокинув мою голову, заглянул в ноздри и даже сунул свой омерзительный палец в одно из отверстий, что вызвало у меня новый приступ кашля.
И всё-таки он сообщил мне лучшую новость, какую я когда-либо слышала за свою короткую жизнь, хотя вначале я и не оценила в полной мере значения его диагноза. Самолично завязав тесёмки на моём халате, он сказал:
— Не думаю, что у вашей светлости малая оспа. — Слушая лекаря, я с трудом верила его словам. Я полагаю, что у вас другая разновидность этой болезни: ветряная оспа, или в просторечии — ветрянка. Эта болезнь не столь опасна и заразительна.
— Как вы различаете их? — спросила я.
— Это не всегда легко, ваша светлость, однако у каждой болезни есть свои определённые симптомы. При обеих разновидностях высыпают пустулы, но при ветряной оспе они располагаются главным образом на лице и теле, при малой же оспе бывают поражены прежде всего ноздри. Ваши ноздри совершенно чисты.
Так вот что он, оказывается, хотел установить, прося, чтобы меня раздели. Я почти простила его.
— Стало быть, смерть мне не угрожает?
— Думаю, что нет. Ваша светлость молоды и сильны.
— И у меня не будет никаких отметин?
— Этого, к сожалению, я не могу гарантировать. — Заметив, что чувство облегчения, отразившееся на моём лице, сменилось озабоченностью, он поспешил добавить: — Но если ваша светлость воздержится от расчёсывания пустул, можно с полным основанием надеяться, что они бесследно исчезнут, не причинив никакого ущерба вашей красоте.
Я ещё не вполне успокоилась.
— И долго ли продлится это заболевание?
— Через две недели вы будете так же здоровы, как и всегда, ваша светлость. Но до выздоровления следует соблюдать полный покой.
Тут он поспешно ретировался, так как я швырнула в него туфлей.
Разумеется, я почувствовала облегчение при мысли, что у меня не малая оспа; но и ветряная в достаточной степени беспокоила меня. Пятнадцатилетняя девушка, всё приданое которой — её красота, скорее предпочтёт умереть, чем остаться обезображенной на всю жизнь. Это беспокойство усугублялось советом врача в течение двух недель сохранять полную неподвижность, в то время как я романтически воображала, что мой муж сгорает от желания сжать меня в объятиях.
Вынужденная задержка не меньше раздражала герцога и близких ему дам, которые недвусмысленно высказали своё недовольство по этому поводу. Но они ничего не могли поделать. Лекарям следует повиноваться. Однако я сильно нервничала, и они тоже. На другой день после посещения врача всё моё тело сплошь покрылось этими ужасными маленькими волдырями. Так как я постоянно лежала, те из них, что были на спине и на ягодицах, прорывались, и все они, и прорвавшиеся и непрорвавшиеся, нестерпимо зудели. Временами я даже стонала и всё-таки не притронулась ни к одному из них, обнаружив ту силу характера, которая так часто выручала меня впоследствии.
И графиня и герцог, казалось, должны были бы понимать, что я не из тех, кем можно пренебречь, но оба они оказались слишком глупы, чтобы сделать надлежащие выводы; сделай они эти выводы, дальнейшая история их нации могла пойти по другому руслу. Во всяком случае я запрещала герцогу, другим мужчинам и особенно Суффолку посещать меня на ложе болезни. Этот запрет, само собой разумеется, не касался лекаря Роберта, который посещал меня каждый день, но, честно сказать, я даже не считала его мужчиной.
Он хвалил меня за выдержку и в конце концов оказался прав: через десять дней, может быть, самых несчастливых дней в моей жизни, пустулы стали исчезать. С какой тревогой каждый раз смотрела я в зеркало и с каким облегчением замечала, как очищается моё прекрасное лицо. Но следы болезни всё же остались. Несколько ямочек на спине и ягодицах и одна, едва различимая, на лице, как раз над левой бровью. Я часто думала, что она не только не нанесла ущерба моей красоте, но даже прибавила мне привлекательности.
К моей радости врач известил меня, что отныне я могу не опасаться заражения более опасной формой этой болезни.
7 апреля Роберт объявил, что мне можно отправиться в путь. Я поблагодарила его и велела, даме Элис вручить ему несколько золотых монет. Боюсь, что она этого не сделала по причинам, которые скоро станут ясны, но во всяком случае я сердечно поблагодарила его.
Всё это время я, конечно, получала множество пожеланий быстрейшего выздоровления; в течение двух воскресений в Руанском соборе, как и во всех английских церквах, усердно молились за моё исцеление. Всё это очень меня растрогало, но приятнее всего оказалось получить письмо от моего дорогого супруга. Впервые в жизни видела я его почерк, и впервые он обращался ко мне прямо, без посредников.
Писал он довольно неразборчиво, прочитать его каракули было непросто, но я поняла, что он тоже считает дни, остающиеся до нашей встречи. Его чувство можно было истолковать как любовь. Но тут я подумала, что объясняться в любви к человеку, которого никогда не видел, — чистейшее лицемерие. Важно другое: он готов полюбить. Как и я.
Я пребывала в прекрасном расположении духа, когда наконец смогла продолжать путешествие; вместе с многочисленной свитой мы поплыли на барках вниз по широкому течению Сены, рискуя встретить за Руаном naskaret — высокую приливную волну, идущую вверх по течению и представляющую собой серьёзную опасность, ибо в своём стремительном движении она срывает с причала лодки и разрушает деревянные мостки и пристани.
Однако нам удалось благополучно добраться до Онфлёра, и я впервые в жизни увидела широкие воды Ла-Манша. Должна признаться, что зрелище это мне не понравилось. С юго-запада задувал сильный ветер, небо было серое, моросило, а волны казались ещё более серыми, чем небо, лишь кое-где среди них белели клочья пены.
Когда мы сможем пересечь пролив? — спросила я.
— Мы отплываем сегодня ночью, ваша светлость, — сообщил мне герцог.
— В такой шторм? Разумно ли это?
— Ну, какой это шторм, ваша светлость? Ветер довольно слабенький, к тому же ещё и попутный. Мы просто проскользнём через пролив, вы даже не заметите, как окажетесь в Портсмуте.
С самой первой нашей встречи я питала инстинктивную Неприязнь к этому человеку. Но теперь — я даже не пыталась скрывать этого от самой себя — я его ненавидела. Мне, однако, не оставалось ничего иного, как надеяться, что он прав.
Он и в самом деле оказался прав.
Англичане — островной народ, значительную часть своей жизни они проводят на воде, ибо их главное развлечение — совершать набеги на Францию, поэтому они хорошо знакомы с причудливым нравом ветра и моря. Никто из моего многочисленного сопровождения не сомневался, что мы благополучно пересечём пролив, и остаток дня был потрачен на то, чтобы разместиться на судах ожидавшей, нас небольшой флотилии.
Корабль, на котором мне предстояло плыть вместе со своей свитой, назывался «Иоанн Шербургский». Суда такого типа матросы называют «когом»; высокие борта, приподнятая на носу и на корме палуба, две мачты, очень широкий бимс. В кормовой части корабля находилась просторная каюта, где я и разместилась вместе с Байи, двумя графинями и другими женщинами. На сей раз я употребила свою власть и настояла на том, чтобы Альбион плыл вместе со мной, хотя и на Палубе. Для безопасности его приковали цепью, но матросы боязливо обходили его стороной.