Египтолог встал и подошёл к заднему окошку, чтобы посмотреть на пустыню в том направлении, откуда доносился рокот: он увидел, как Сара также высунулась из заднего окошка своего вагончика, а потом исчезла в темноте. Затем Блейк заметил, как она возникла за кустом и вновь исчезла. Он покачал головой и собрался опять засесть за работу, когда услышал едва различимый шум двигателя и увидел на очертаниях песчаной дюны джип, несущийся с погашенными фарами в направлении точки на горизонте, из которой исходило слабое сияние.
Блейк вздохнул, вышел через заднюю дверь и закурил сигарету. Полная темнота, да ещё и небо обложено тучами. Он подобрал с земли палку, расщепил её карманным перочинным ножом, вставил в щель сигарету и воткнул в землю. Затем прошёл с тыла вагончиков до автостоянки. Машины Мэддокса не было на месте.
Он вернулся к своему вагончику и взял окурок сигареты, ещё достаточно тлевший, чтобы докурить его. Воздух был холодным и доносил издали запах увлажнённой пыли: где-то на эту выжженную и бесплодную землю пролился дождь.
В этот момент он ощутил себя рыцарем, несущим дозор. Что ожидает его завтра? Что произойдёт с сокровищем из захоронения, и как предстоит действовать ему, если его безумная гипотеза, которую он пытался обосновать, окажется правильной?
Египтолог возвратился к своим бумагам и уселся, обхватив голову руками, пытаясь додуматься, не существует ли какого-нибудь способа спасти усыпальницу в пустыне. Конечно, невозможно вывезти все эти предметы на «фальконе», но они могут использовать джипы или пригнать через пустыню грузовики. Достаточно назначить встречу в каком-нибудь укромном месте, погрузить утварь, а затем перебросить её на судно в каком-нибудь необитаемом уголке средиземноморского побережья.
Минуло три часа ночи, и Уильям Блейк поднялся из-за стола, чтобы умыться и сварить себе кофе. Включая плитку, он уловил едва слышный звук шагов по каменистой почве, доносящийся с задней стороны вагончика. Учёный выглянул в окошко и увидел Сару, входящую в своё жилище через заднюю дверь. Немного выждав, он, в свою очередь, покинул вагончик босиком, чтобы не создавать ни малейшего шума, приблизился к жилищу девушки и приложил ухо к стене. Блейк услышал только журчание воды в кранах, шаги, затем воцарилась тишина. Он вернулся домой и возобновил работу, но немного позже раздалось рычание мотора со стороны автостоянки: должно быть, Мэддокс вернулся из своей ночной экспедиции.
Блейк выпил кофе, итальянскую смесь, обнаруженную в крохотном магазинчике лагеря, из которой он умудрялся сварить нечто, отдалённо напоминающее эспрессо, закурил сигарету и подошёл к карте, которую расстелил на свободном столе. Внезапно в его мозгу начали вырисовываться очертания общей картины: гипотеза, с первого взгляда абсурдная, начала принимать форму, забытые пути принялись извиваться своими поворотами, подъёмами и спусками перед его глазами.
Египтолог вынул из ящика фотографии наскальных изображений, которые сделал в окрестностях участка и вдоль дороги в пустыне, ведущей к могиле, и они также начали выстраиваться в стройную последовательность знаков и обозначений. В его мозгу всплыли две горы в форме сфинкса и пирамиды, в то время как лик фараона пустыни начал медленно выступать из таинственного забвения, подобно солнечному диску, поднимающемуся из утренней туманной дымки.
Было пять утра, когда Блейк вышел из своего вагончика и постучался в дверь Алана Мэддокса.
— Извините меня, мистер Мэддокс, — жалобным голосом проскулил он при появлении хозяина в халате и с заспанными глазами. — Сейчас мне требуется ваша помощь.
— Вы плохо чувствуете себя? — сразу заволновался Мэддокс. Блейк украдкой посмотрел на него: в слабом свете зари его лицо приобрело землистый оттенок, а глаза покраснели от вынужденного бодрствования ночью. Это придавало ему одуревший и обеспокоенный вид.
— Нет, у меня всё в порядке, мистер Мэддокс. До отъезда на работу мне необходимо послать сообщение по электронной почте. Это чрезвычайно важно.
Мэддокс ошарашенно воззрился на него:
— Вам известны правила, которые существуют в этом лагере: никакого контакта с внешним миром, пока не будет завершена операция. Вы сами это прекрасно понимаете...
— Мистер Мэддокс, я уже связывался с внешним миром, когда вы отсутствовали, и, как видите, ничего не случилось...
— Но каким образом...
— Разрешите мне войти, пожалуйста, я вам всё объясню.
Мэддокс проворчал:
— Поллэк ответит мне за это...
— Как вы сами можете констатировать, абсолютно ничего не произошло. Я — человек слова и заключил с вами соглашение, которое обязуюсь выполнять. Речь шла об иероглифическом тексте, для прочтения которого мне был крайне необходим ключ. Я получил его немного позже, опять-таки по электронной почте, и это позволило мне продвинуться в моих исследованиях. Послушайте, мистер Мэддокс, представьте себе, что мне удастся идентифицировать человека, похороненного в могиле в Рас-Удаше: цена погребального комплекта по этой причине вырастет в три раза. Вас это не интересует?
— Входите, — несколько оживился Мэддокс. — Но вы должны согласиться с моим присутствием при отправке сообщения. Сожалею, но не могу поступить иначе.
— Поллэк поступил точно так же: проверил сопроводительное письмо и тот факт, что текст является именно иероглифической надписью. У меня есть специальная программа, смотрите.
Блейк уселся за компьютер и загрузил программу написания на паре дискет, после чего начал составлять текст из иероглифических знаков.
— Всё это как-то необычно, — пробормотал Мэддокс себе под нос, глядя из-за спины своего утреннего гостя, как древний язык Нила принимает реальные форму и размер на экране электронного устройства.
Омар-аль-Хуссейни вошёл в квартиру, налил себе немного кофе и уселся за рабочий стол, чтобы проверить контрольные за первый семестр, написанные его немногими студентами, но не смог сосредоточиться и отвести глаз от фотографии ребёнка, стоявшей на столе: фото его сына. Имя ему было Саид, и его родила молодая женщина родом из деревни под названием Сурэй, женщина, которую ему дали в жёны родители после длительных переговоров с её семьёй по поводу должного размера выкупа.
Хуссейни никогда не любил её, что было совершенно естественно для супруги, которую он не выбирал и которая ему не нравилась, но относился к ней неплохо, потому что она была доброй и преданной, а также потому, что дала ему сына.
Он оплакал смерть обоих, когда в дом, в котором проживала семья, попал снаряд, и похоронил их на деревенском кладбище, в скупой тени немногих кустов рожкового дерева на вершине каменистого холма, выжженного солнцем.
Его жена была ранена осколком и умерла от потери крови, но мальчик, как ему рассказали, был поражён почти прямым попаданием, и останки оказались совершенно неопознаваемыми, почему, собственно, Хуссейни даже не смог взглянуть на сына в последний раз перед погребением.
В тот самый вечер, когда он ещё оплакивал своих покойников, сидя на земле перед развалинами родного дома, к нему пришёл человек, чтобы предложить возможность отмщения: ему было под пятьдесят, на лице красовались густые седые усы. Незнакомец сказал, что хочет сделать из него великого воина ислама, предложить ему новую жизнь, новую цель, новых товарищей, с которыми он сможет разделить опасности и идеалы.
Хуссейни согласился и поклялся ценой жизни служить делу. Его отвезли в тренировочный лагерь неподалёку от Баальбека, что в долине Бекаа, научили пользоваться ножом, автоматом, гранатами, пусковыми ракетными установками, разожгли в нём ненависть, которую он уже питал к врагам, погубившим его семью, а затем послали на целую серию вылазок, всё более смелых и разрушительных, пока не сделали из него безжалостного и предприимчивого бойца, легендарного Абу Гаджа, вплоть до того, что его однажды удостоили чести лично встретиться и взглянуть в лицо самому страшному врагу сионистов и их приспешников Абу Ахмиду.
Это были годы сражений и воодушевления, в которые он чувствовал себя героем, когда он посещал людей высокого ранга, спал в дорогих гостиницах, элегантно одевался, питался в лучших ресторанах, встречался с красивейшими и благосклонными к нему женщинами. Абу Ахмид умел должным образом вознаграждать своих самых смелых и доблестных воинов.
Затем неожиданно настал день, когда вид крови и постоянные опасности подорвали его нервную систему, и Хуссейни оказался в глубоком кризисе. У него была договорённость с Абу Ахмидом: он будет сражаться только до тех пор, пока у него достанет сил и мужества. Таким образом, однажды ночью Хуссейни сел на самолёт и улетел с фальшивыми документами сначала в Париж, где завершил своё обучение но коптскому языку, а затем в Соединённые Штаты. Минуло почти шестнадцать лет, и Абу Ахмид ни разу никоим образом не подавал признаков жизни. Он канул в небытие. Сам же Хуссейни забыл всё, зачеркнул свою прошлую жизнь, как будто она никогда и не существовала.
Он больше не следил ни за действиями своего движения, ни за жизнью своей родины. Хуссейни влился в новое общество, погрузился в исследования, в безмятежную и мирную жизнь верхнего слоя среднего американского класса. У него появилась любовница, он обзавёлся хобби, заинтересовался баскетболом и американским футболом.
Единственная память, которую Хуссейни сохранил, была о потерянном сыне — Саиде. Его портрет всегда стоял на рабочем столе отца, и каждый уходящий день он представлял себе, как бы он рос, сначала появился бы первый пушок над верхней губой, затем произошла бы ломка голоса — из подросткового в голос мужчины. В то же время Хуссейни продолжал ощущать себя отцом этого малыша на фотографии, который никогда не вырастет, и оттого чувствовал себя некоторым образом всегда молодым.
Поэтому он никогда не проявлял желания ни жениться, ни обзаводиться другими детьми. Затем, однажды, внезапно вернулись все призраки его прошлого вместе с фотографией юноши, в котором Хуссейни немедленно признал своего сына, но всё ещё был не в состоянии осознать это и поверить в это.
Он направился к шкафчику, чтобы принять транквилизатор, но в этот момент зазвонил его мобильный телефон. Хуссейни пошёл ответить на звонок.
— Салям алейкум, Абу Гадж, — произнёс тот же металлический голос, слегка искажённый при передаче. Он тоже звонил с мобильного. — Все ослы осёдланы. Мы готовы ехать на рынок.
— Хорошо, — ответил Хуссейни. — Я передам сообщение.
Он выждал несколько минут, всё ещё размышляя, каким образом ему выкрутиться из этой ситуации, зачеркнуть всё, и прошлое, и настоящее, вернуться к своей спокойной жизни американского профессора или, возможно, умереть. Но как Хуссейни ни ломал голову, ему не удавалось найти пути побега. Увидит ли он когда-нибудь колонны Апамеи, бледные на восходе и красные на закате, как пылающие факелы?
Снаружи небо было серым, серой была улица, и дома тоже, и будущее его было окрашено в серый цвет.
В этот момент зазвенел входной звонок, и он подпрыгнул от неожиданности: кто бы это мог быть в такой час? Нервы у него совершенно сдали, и Хуссейни был не в состоянии держать в узде свои чувства, а ведь когда-то (когда?) он был Абу Гаджем, машиной-убийцей, неумолимым роботом.
Он подошёл к двери и спросил:
— Кто там?
— Это Салли, — робко прошелестел почти детский голосок. — Я шла домой и увидела зажжённый свет: можно зайти?
Хуссейни вздохнул с облегчением: это была его подруга-секретарша. Они не встречались с ней уже несколько дней.
— Располагайся, — не без смущения предложил он ей.
Девушка села. Она была пышной блондинкой с большими голубыми глазами, которые сейчас смотрели на него с некоторым изумлением.
— Ты давно не даёшь знать о себе, — с некоторой запинкой произнесла она. — Я чем-то обидела тебя?
— Нет, Салли. Ты не сделала мне ничего дурного. Это моя вина. Я сейчас переживаю трудный период.
— Может быть, ты болен? Я могу помочь тебе?
Хуссейни нервничал: он знал, что должен немедленно передать сообщение, и невольно бросил взгляд на часы. Девушка почувствовала себя униженной, и её глаза наполнились слезами.
— Это совсем не то, что ты думаешь, Салли, я должен принимать лекарство через определённые промежутки времени, поэтому и посмотрел на часы... Верно, я плохо себя чувствую...
— Что с тобой? Я могу что-нибудь сделать для тебя?
— Нет, — покачал головой Хуссейни, — ты ничего не сможешь сделать. Никто ничего не сможет сделать, Салли. Это проблема, с которой я должен справиться сам.
Она подошла к нему и с нежностью погладила его по щеке:
— Омар... — Но Хуссейни словно оцепенел.
— Извини, но я не чувствую себя...
Он наклонил голову, пытаясь скрыть слёзы.
— Я не буду звонить тебе некоторое время, Салли, но не сердись на меня... Я дам знать о себе, как только почувствую себя лучше...
— Но я могла бы... — продолжала настаивать девушка.
— Нет, так будет лучше, поверь мне. Я должен выйти из этого состояния сам, своими силами... А теперь иди домой и ложись спать, уже поздно.
Девушка утёрла слёзы на глазах и ушла. Хуссейни с порога проследил за тем, как она села в автомобиль, затем закрыл дверь, взял мобильный телефон и набрал номер. Прослушав вступительную фразу автоответчика, он оставил сообщение: Все ослы осёдланы. Погонщики готовы идти на рынок.
Хуссейни ещё раз взглянул на личико ребёнка на фотографии, и в этот момент ощутил, что тот снаряд, который столько лет назад разрушил его дом, вновь взорвался в этот момент, разорвав на куски его сердце. Он уже больше не осознавал, кем он является и что он делает; единственное, что он был в состоянии постичь, так это то, что он любой ценой должен двигаться вперёд: рано или поздно его истинная сущность будет вынуждена выйти из укрытия и броситься в сражение. На той или другой стороне.
Его взгляд упал на компьютер, и ему на ум пришёл его коллега Уильям Блейк. Он включил компьютер и связался с Интернетом в поисках поступлений по электронной почте. Он тотчас же нашёл пару сообщений от коллег и последнее — от Уильяма Блейка. Написанное иероглифами.
Перевод мог звучать примерно так:
Фараон песков покажет мне свой лик, прежде чем зайдёт солнце сегодняшнего дня. И перед заходом хочу знать его имя. Это имя прибудет к тебе через двенадцать часов. Но ты тем временем ищи потерянный папирус.
В сообщении было указано точное время, и Хуссейни посмотрел на часы: послание было отправлено приблизительно в шесть утра по местному времени в Израиле. Следующее сообщение прибудет завтра до полудня по чикагскому времени. Придётся оставить компьютер включённым: тогда он моментально будет видеть сигнал о поступлении почты и сможет немедленно передать ответ Блейку.
Тем временем Хуссейни попытался составить ответ-подтверждение Блейку для отсылки, надеясь, что тот сможет истолковать его следующим образом:
Буду дома через двенадцать часов. Ищу утерянный папирус.
Он отослал сообщение, затем попытался вернуться к своей работе, но ему стоило огромных усилий вновь сконцентрироваться на ней. Когда Хуссейни закончил, то был вынужден констатировать, что ему потребовалось вдвое больше времени по сравнению с тем, что он обычно затрачивал на проверку полудюжины контрольных. Часы показывали почти одиннадцать, а у него до сих пор не было и крошки во рту. Вместо ужина он принял две таблетки маалокса и одну — транквилизатора, надеясь, что заснёт.
Хуссейни лёг в постель, провалившись в беспокойный и прерывающийся сон, как только снотворное начало оказывать своё действие, и оставался в этом состоянии мучительной дремоты почти пять часов. Затем перешёл в состояние полусна-полубодрствования, часто поворачиваясь с боку на бок в поисках наиболее удобного положения, которое позволило бы ему вернуть сон. Но из мира снов до него доносился настырный сигнал: похоже было на то, что кто-то звонил в дверь. Ему никак не удавалось понять, то ли этот звук исходит, как он внутренне надеялся, из сна, то ли является реальным.