— Сын Орхана — Мурад[23] понял, что не может противостоять только кавалерией всем армиям Запада. Он придумал план, дьявольский план. По его приказу у христиан начали красть детей и обучать в духе «Полумесяца», а вовсе не «Креста». Они приучены к строгой дисциплине; фактически создана армия военных монахов. Ты когда-нибудь слышал о янычарах?
— Да, слышал.
— Они самые непобедимее воины... во всём мире.
Хоквуд снова погладил бороду, вспоминая, как сам сражался за Великого Гарри.
Константин заметил его скептицизм.
— Ты сам убедишься.
— Когда этот Мурад правил, сир? — спросил Хоквуд.
— Шестьдесят лет назад.
— И Константинополь всё ещё стоит.
Константин криво усмехнулся.
— Своего рода милость Божья... Мурад повёл янычар в Европу и разбил сербов в битве на Косовом поле. — Вздохнув, он продолжил: — В первой битве в 1389 году. После сражения Мурад был убит пленённым сербским дворянином. Сын Мурада, Баязид[24], взял командование армией и лагерем на себя. Баязида прозвали Молниеносным. Он был вторым великим воином эпохи. А знаешь, кто был первым?
Хоквуд задумался: 1389 год — слишком рано для Великого Гарри, слишком поздно для Чёрного Принца.
— Бертран дю Гецлин? — Он ненавидел превозносить француза, но не мог не признавать его заслуг.
— Дю Гецлин? — Константин презрительно фыркнул. — Ты что-нибудь слышал о Тимуре?[25] О том, кого называли Хромым?
Хоквуд поморщился. Он, конечно, слышал это имя, но считал, что оно не более чем легенда, пришедшая с Востока.
— Константинополем тогда правил Баязид. Мой дед понял, что его час пробил... Нас спасло чудо.
— И этим чудом был монгол, — предположил Хоквуд.
— Пути Господни неисповедимы, англичанин... Благодаря ему мы были спасены. Слава Баязида, его сарацины, янычары, военачальники были ничто по сравнению с Тимуром. Их втоптали в пыль, и Баязид I Молниеносный был посажен в клетку и выставлен напоказ толпе умирать со стыда.
— Константинополем тогда стал править Тимур? — заключил Хоквуд. — Но всё же он стоит...
— Тимура не интересовала Европа. Он должен был разбить армию Баязида, потому что считал его своим соперником в Азии. Одержав эту победу, Тимур ушёл в Китай, о котором всегда мечтал, и там умер. Так мы были спасены. Мы должны были восстановить своё былое величие, пока сыновья Баязида боролись за престол. Мы обратились к Западу за военной помощью, чтобы нам оказали поддержку в избавлении мира от османцев. Нам говорили, что на Западе есть великие войны. Особенно тот, который правил Англией: Великий Гарри. Ты о нём знаешь?
— Вместе с ним я сражался в Азенкуре против французов, — гордо сказал Хоквуд.
— Против французов, — грустно повторил Константин. — Брат против брата, франк против франка. Это было нашим общим просчётом, англичанин. Если бы эта битва состоялась на берегах Дарданелл и твой могучий воин выступил бы против янычар, тогда, возможно, Европа была бы спасена.
Хоквуд не знал, что и ответить.
— С тех пор турки обрели силу, — продолжал принц. — Из междоусобных войн, последовавших за смертью Баязида, Мехмед I вышел эмиром. Османцы прозвали его «Святым». Мы называли его «джентльменом», потому что он не нарушал границ владений своего отца и относился к ним с уважением. Его сын Мурад II — совсем другой человек, ему может ударить кровь в голову. Внезапно он осадил нас в 1422 году, но не смог взять город приступом и отправился расширять свои владения на Запад. Против него Папа Римский снарядил крестовый поход пять лет назад.
— Я слышал об этом, сир, — вставил Хоквуд.
— Тогда ты знаешь, как была разбита армия под командованием Владислава III Ягеллона, короля Польского и Венгерского. Погибли и сам король, и вся его армия. Только великий полководец Янош Хуньяди спасся. В этом году Хуньяди возглавил другую армию и начал сражение снова у Косово. — Он вздохнул. — Поле Чёрных Птиц.
— Я узнал о поражении по звону колокола, — сказал Хоквуд.
Внезапно Константин распрямил плечи.
— Англичанин, не будет больше ни крестоносцев, ни папских армий. Если Константинополь должен выжить, то только нашими собственными усилиями.
— Стены города ещё никогда не были пробиты, — заметил Хоквуд.
— В этом наша сила. В этом и в артиллерии. Но у нас есть много слабостей. Мой брат император болен. Я сомневаюсь, что он доживёт этот год. Наши люди погрязли в интригах, им нет ни до чего дела. Они считают, что если Константинополь никогда не могут взять приступом, то он никогда не Падёт. Больше пяти тысяч тяжеловооружённых всадников мне не набрать, мне нужны храбрые воины. Будь они у меня, я мог бы противостоять туркам — даже Мураду, который относится к нам с оскорбительным презрением. Но это обычная манера поведения турок: ему кажется, что как только он щёлкнет пальцами город будет его. Сейчас его не беспокоит даже наша относительная независимость.
— Мне показалось, что этот город богат, мой господин... Я, правда, не понимаю почему...
— Мы богаты, потому что мы рынок мира, точка пересечения всех дорог. Люди приезжают к нам из всех известных человеку стран, чтобы торговать свободно и безопасно. Приезжают и турки — они тоже хотят вкушать плоды труда других людей. Пока они не трогают нас, но копят обиды. Наступит день, и янычары пойдут на наши стены.
— И будут разбиты, — сказал Хоквуд. — Если на стенах будет много людей и пушек. Я слышал, у османцев нет пушек?
— Они кочевники. Откуда им знать о пушках? — Константин улыбнулся. — Теперь ты знаешь правду о нас. Я бы не взял ни одного человека, сражающегося за дело, которое он не принимает как своё. Ты остаёшься? Ты готов сражаться вместе с нами?
— Я остаюсь и буду стрелять из ваших орудий вместе с вами, если вы того пожелаете.
— Хорошо сказано. Надеюсь, ты не сомневаешься, что меня устраивает это решение.
Хоквуд поднялся и поклонился.
— Если мой господин говорит от имени своего Народа, — сказал он, — я согласен.
Глава 2
ВИЗАНТИЕЦ
Иоанн VIII Палеолог умер к концу года, его брат стал императором, Константином XI. Константинополь сразу почувствовал новый заряд энергии и оптимизма, исходящий от трона.
О турках было известно, что султан Мурад сосредоточил все усилия на разгроме албанского патриота Георга Кастриота. Таким образом, город пока пребывал в мире.
Византийцев вовсе не волновали события в Албании или дальнейший захват турками юго-восточной Европы. Жизнь в городе текла своим чередом: люди пили и ели, торговали и богатели, ссорились и время от времени восставали против реальных и выдуманных несчастий.
Но чаще всего они играли.
— «Зелёные»! — кричала Кэтрин Хоквуд. — «Зелёные»!
— «Голубые»! — скандировали люди по соседству. — «Голубые»![26]
Большинство всё же болели за «зелёных». Колесницы всё быстрее мчались по ипподрому: упряжки в четыре коня, наездники, натянувшие поводья, пыль из-под копыт и колёс.
Весь Константинополь оставлял работу в дни бегов, а в праздничные дни, как сегодня, все горожане собирались внутри стен старого Византия. Люди наслаждались зрелищем и духом соперничества, который часто служил началом жестоких раздоров. В такие дни на ипподроме, казалось, бьётся сердце народа.
Задолго до рассвета песок на беговых дорожках разравнивался, чтобы не было помех на пути лошадей. Белые каменные скамьи, окружавшие арену, вымывались и высушивались. Долго на них не усидишь, поэтому мудрые и богатые приносили с собой подушки, которые служили также снарядами при проигрыше любимой команды.
Самыми первыми на ипподроме появлялись продавцы снеди, потом раздатчики значков. Болельщики, прикрепив зелёные и голубые значки, обозначали свою приверженность той или иной партии.
Вскоре после этого флажки и знамёна взметались к верхушкам мачт и были, конечно, видны по другую сторону Босфора; лес колышущегося разноцветья показывал, что весь Константинополь на ипподроме. К этому моменту хозяева и тренеры начинали проверять готовность команд и исправность упряжек. При этом присутствовали наездники — местные знаменитости, о достоинствах и недостатках которых спорили в харчевнях. На них были кожаные кепки и маски; кожаные накладки защищали их колени, локти, плечи, а также гениталии. Когда колесница переворачивалась в шквале разламывающегося дерева и грохочущих копыт, наездник, отделавшийся только синяками, считал себя счастливчиком.
Вскоре появлялись зрители. Заядлые болельщики приходили пораньше, чтобы занять любимые места. Они толкались, пока ещё по-доброму подшучивая друг над другом. Страсти распалят их гнев позже. Толпа ждала, когда император в пурпурном одеянии и в сопровождении свиты, пройдя по специальному проходу, появится в своей ложе, чтобы поприветствовать его. Затем император принимал владельцев и наездников, представленных ему, потом он делал жест, разрешающий начать представление. По ипподрому разносились звуки трубы, объявляющие о начале бегов.
Джон Хоквуд ненавидел ипподром и бывал там очень редко. Но не пойти сегодня он не мог — его отсутствие вызвало бы гнев соседей. В течение двух с половиной лет, проведённых в Константинополе, Хоквуд научился вести себя как подобает гражданину величайшего города мира, несмотря на то что он им никогда не был.
Два дня назад стало известно о смерти Мурада II, правителя всех османцев. В Константинополе по этому поводу был устроен грандиозный праздник. Дьявол был мёртв... Обычно после смерти султана начиналась братоубийственная война между его сыновьями: возможно, на этот раз междоусобица растянется на годы, и византийцы смогут продолжать спокойно жить и предаваться увеселениям.
Император объявил праздник. Этим Константин XI угодил своим подданным — его народ предпочитал праздники рабочим дням. Константин хорошо понимал, что он не так популярен, как его покойный брат, из-за того, что он сошёлся с Западом. Хуже того, он добился аудиенции Папы Римского, страстно желая лишь одного — получить дополнительные силы для защиты стен Константинополя. Многие византийцы считали это преступлением более тяжёлым, чем если бы он ползал на коленях перед турецким султаном.
Но сегодня император чувствовал себя превосходно. Он расположился в великолепной пурпурной ложе со своей женой Магдаленой Токко, детьми, сёстрами, младшими братьями, Теодором и Андроником, Деметрием и Томасом, племянницами и племянниками... Вместе с ним были истинные блюстители византийских традиций — Лука Нотарас и патриарх Геннадий, люди, которым турки и латиняне были одинаково ненавистны.
За прошедшие два с половиной года Джону Хоквуду представилось много случаев разобраться в этих людях. Его нелюбовь к ним питалась их нелюбовью к нему и оправдывалась тем, что он не мог достойно ответить на их оскорбления. Стены Константинополя были, несомненно, очень крепкими, но этот город можно было бы назвать неприступным лишь в том случае, если каждый здоровый мужчина считал бы защиту города своей обязанностью. Все интриги, грозившие неизбежным разрушением, теплились на слабости императора и каждый раз, как сегодня, раздувались играми в пламя. Если император болел за «голубых», то Нотарас обязательно за «зелёных», и толпа пронзительно орала в поддержку одного или другого. Никакие это не игры, думал Джон Хоквуд, это политические сборища глубокого и зловещего значения.
Жалел ли он о своём решении оставить Англию и искать счастья в чужой земле? Иногда — да, особенно, когда смотрел на своих детей. Ему не нравилась Кэтрин в византийской тунике, открывавшей плечи, обнажавшей грудь или открывающей белые ноги. Он терпеть не мог, когда она с приоткрытыми губами и сбившейся причёской так же, как греки, кричала на ипподроме. Её лицо шло красными и белыми пятнами, сверкающие зубы сжимались в ложном порыве. Кэтрин исполнился двадцать один год, она стала женщиной поразительной красоты. Если бы они остались в Англии и она всё ещё была бы не замужем, отец, конечно, беспокоился бы о её судьбе, но в Константинополе он благословлял каждый день, который она прожила девственницей.
Хотел ли Хоквуд, чтобы его дочь осталась старой девой? Он не был уверен. Поклонников у неё хватало. Но были ли они только поклонниками? Хоквуд часто заставал её с разговорчивыми мужчинами с соблазняющими глазами, которые, обнимая её за талию, обсуждали тонкости поэзии. Многие из них были весьма состоятельными людьми, и их родители вряд ли приветствовали бы женитьбу своего сына на дочери неверного, находящегося в милости у самого императора. А если бы Кэтрин вышла Замуж за одного из них? Осталась бы она верна устоям ортодоксальной церкви или стала бы приверженной греческому порядку жизни?
И всё же Хоквуд понимал, что не ему решать. Кэтрин всегда была девушкой с характером. В Константинополе её характер, кажется, стал ещё более трудным. Она исполнилась решимости стать даже больше византийкой, чем любой грек. Если Кэтрин соберётся замуж, то даже более жёсткий человек, чем он сам, не сможет запретить ей это сделать. Хоквуд мог только молиться, что она не ошибётся в выборе, когда придёт время, и что, пока этот момент не настал, она будет вести себя достойно и мудро. Ему не нравились многие из друзей Кэтрин, особенно братья Нотарас.
Усиленный надзор за дочерью не прибавил популярности Хоквуду. Он также очень беспокоился о сыновьях, особенно об Энтони. Вильям радовал его, он был настоящим Хоквудом — обученным солдатом и канониром. Похоже, Вильям станет рассудительным и основательным человеком. Он не болел ни за «зелёных», ни за «голубых» и не испытывал к ипподрому, как и его отец, любви.
Надо надеяться, что Энтони тоже встанет на правильный путь. Возможно, девятнадцать лет — слишком юный возраст, чтобы выносить окончательное суждение, впрочем, как шестнадцать лет — слишком рано, чтобы отрывать мальчика от корней и увозить так далеко от дома. На ипподроме Энтони был так же возбуждён, как и Кэтрин, и громко кричал, когда лошади вышли на последний поворот. Он всё время посматривал на императорскую ложу, улыбкой и взмахом руки приветствуя дочь Нотараса — Анну.
Самая серьёзная причина для беспокойства Хоквуда заключалась в том, что Кэтрин и Энтони завязали дружбу с сыновьями и дочерью великого дуки.
По сути дела, Хоквуды занимали странное положение в обществе. Хотя бы в отношении религии. Мэри наотрез отказалась освещать храм Святой Софии и запретила это делать своим детям. По воскресеньям Хоквуды отправлялись в Галату в генуэзскую церковь. Император благоволил им, но они не были знатного происхождения, а византийские аристократы считались самыми надменными в мире. Всё же Джон Хоквуд прибыл сюда как главный канонир, император поставил его во главе византийской артиллерии, присвоил ему знание генерала. Благодаря своей должности Джон попал в высший свет. Сын Нотараса, Василий, стремился стать канониром, и вполне естественный оказалось то, что юноша познакомился с молодыми Хоквудами и поддался обаянию рыжеволосой красавицы Кэтрин.
Молодой человек, что тоже было естественно, представил девушку своим сводному брату и младшей сестре; Энтони, как сопровождающий, был рядом. Джон Хоквуд не был уверен, какие чувства испытывала Анна Нотарас к его рыжеволосому сыну, но то, что Энтони был влюблён, становилось видно с первого взгляда. Они были очень молоды, и Джон не хотел думать о реакции великого дуки, если бы отношения между его сыном и Анной стали более серьёзными — Анну Нотарас безусловно должны просватать за какого-нибудь византийского вельможу. Но больше всех Хоквуда беспокоила Кэтрин, которая совершенно очевидно была увлечена Василием Нотарасом. Василий был внебрачным сыном великого дуки, но Хоквуд не допускал и мысли, что ему будет позволено жениться на дочери чужестранца и вероотступника. Семья Нотарасов не нуждалась в милости императора. Джон поделился с Кэтрин своими опасениями, но ответом ему был высокомерный взгляд. Теперь ему оставалось только молиться, что его дочь не покинет здравый смысл и что она будет вести себя достойно.