Генрих Эрлих
Черное колесо. Часть 2. Воспитание чувств, или Сон разума
© Генрих Эрлих, 2003
Глава 1. Исполнение желаний
Они ехали в Москву в одном поезде – Олег с дедом Буклиевым в первом вагоне, Ульяшин в последнем. Один ехал, чтобы открыть новую страницу своей жизни, другой – чтобы закончить первую часть и в развязке получить ответы на события давно минувших дней. Так они и двигались все эти три недели параллельными курсами к разным целям, даже бывали в одних и тех же местах в одно и то же время, лишний раз подтверждая мистическую связь их судеб, но так ни разу и не столкнувшись друг с другом.
Планируя поездку в Москву, Володя рассчитывал остановиться в гостинице, но мать решительно воспрепятствовала:
– И не думай! В приличное место не устроишься и изведёшь кучу денег на грязный многоместный номер с удобствами в коридоре. Только к тёте Фире! С родственниками познакомишься, им будет приятно, а то они уж сколько лет мне выговаривают. Будешь нормально питаться и от похождений и подвигов немного воздержишься, – многозначительно сказала Мария Александровна, – сейчас составлю список, чтобы, не дай Бог, никого не забыть, приготовлю всем подарки. И прошу тебя – не маши руками! Семья – это самое главное в жизни, а у нас с тобой, кроме них, никого не осталось.
Если у Володи и оставалось в глубине души какое-либо недовольство решением матери, даже когда он нажимал кнопку звонка квартиры Шмуклеров, то всё испарилось от жара встречи. Казалось, что всё семейство только и ждало его звонка – дверь немедленно распахнулась, один мужчина выхватил у него сумки из рук, второй решительно втащил его в прихожую, в которой с раскрытыми для объятий руками стояла очень пожилая полная женщина. Не дав себе и пяти секунд на разглядывание гостя, она закричала:
– Это он, наш дорогой Владя! Вылитый дед, вылитая Ревекка, не знаю кого больше! Дай я тебя обниму, единственного мужчину в нашем доме!
Предупреждая её движение, Володя сделал несколько шагов навстречу двоюродной бабке и буквально поймал её на грудь. Он несколько недоумевал: никто никогда не говорил ему, что он похож на деда, да и сам он не улавливал ни малейшего сходства; если уж кто и походил на его бабку Ревекку, известную ему по единственной выцветшей свадебной фотографии, так это вон та девушка лет двадцати, стоящая в дверях комнаты; его «единственность» никак не согласовывалась с наличием двух вполне здоровых мужчин, встретивших его на пороге, причём эти мужчины никак не выказывали своей обиды, а весьма доброжелательно смотрели на него. Вдруг Володя почувствовал, что рубашка намокла у него груди, там, куда уткнулась головой бабка, и её руки скользнули вверх и ласково провели по его лицу, волосам, и от этого ему вдруг стало так хорошо, как не было, наверно, с самого далёкого детства, даже что-то непривычно защипало в глазах. Он обхватил бабушку за плечи и, склонив голову, поцеловал её седую макушку.
Когда бабушку Фиру, наконец, усадили в кресло, она, не снижая темпа и голоса, начала представление семейства.
– Познакомься с этими молодыми оболтусами, – кивнула она в сторону мужчин, – им нужно на работу, поэтому их надо быстрее отпустить.
Молодым оболтусам было под пятьдесят. Ефим-Фима, с плешью, просвечивающей сквозь аккуратно, волосок к волоску, уложенные волосы, и мелькавшими при широкой улыбке золотыми мостами на зубах, был заместителем директора крупного обувного магазина. Яков-Яша, с седеющими непослушными кудрями и прокуренными зубами – доцентом в каком-то институте, название которого Володя прослушал. Яша был мужем Нелли, старшей дочери бабушки Фиры, а их младшая дочь Лера была той самой девушкой, которая присутствовала сейчас в комнате и которая с некоторой натяжкой была похожа на бабушку Ревекку. Фима был мужем Риммы, младшей дочери бабушки Фиры, Римма не смогла приехать утром – «она очень извиняется!» – но обязательно будет вечером, когда вся семья соберется вместе. У Володи голова пошла кругом. Как почувствовав это, бабушка переключилась на зятьёв, давая им указания перед уходом.
– Так, Яша, ты купишь торт, но только без кремовых розочек – у меня печень! А ты, Фима, принеси две бутылки вина, одну сухого, только грузинского, а другую сладкого, лучше всего, мускату, как в прошлый раз. И не опаздывайте!
После этой небольшой передышки бабушка опять переключилась на Володю, обратившись к нему с неожиданным вопросом:
– Надеюсь, ты ещё не женат? И хорошо! Пора тебе в Москву перебираться, поближе к делу и родне. А мы уж тут тебе подберем невесту, хорошую девочку, а не какую-нибудь шиксу, – тут бабушка замолчала и внимательно посмотрела на Леру, как будто высчитывала степень родства.
Этот взгляд не ускользнул от внимания молодых людей, они переглянулись, улыбнулись и пожали плечами: старый человек, не обращай внимания – а я и не обращаю.
Давая Володе время обдумать заманчивое предложение, бабушка вернулась к хозяйственным делам, не забывая давать некоторые пояснения Володе.
– Нелли, позвони Капланам (Капланы – это родители Яши), позови их на вечер, пусть прихватят бутылку водки. Липкиных я уже предупреждала (Липкины – это родители Фимы), но ты всё равно позвони им, напомни и скажи, чтобы захватили «Киевский» торт, они всегда могут его достать.
Володя с улыбкой отметил про себя подспудную справедливость заказов бабушки. Семье Капланов торт и выпивку и семье Липкиных торт и выпивку, но Липкиным, у которых сын заместитель директора большого обувного магазина, заказ подороже и дефицитнее.
– Как ты думаешь, Фая сможет прийти? – осторожно спросила бабушка у Нелли.
Та только пожала плечами: «А я знаю?»
– Фая – моя старшая внучка, дочка Нелли, – пояснила бабушка Володе, – вышла замуж по собственному разумению, больше скажу, неразумению. Теперь она имеет сына Яшу, пьяницу мужа и ужасную фамилию Кривонос, сплошное недоразумение. Вот что значит неправильно выбрать спутника жизни, – продолжила она матримониальную тему, которая увлекала её всё больше.
День и вечер пролетели незаметно. За столом Володя раздавал подарки, и каждый подарок восторженно рассматривался, передавался по кругу, все восхищённо цокали языками и закатывали глаза. Володя поразился предусмотрительности матери – она учла всех, даже Капланов и Липкиных, никто не остался обделённым, лишь подарок Фае так и остался лежать в его сумке.
А в это время Олег сидел в кресле и читал «Похождения бравого солдата Швейка». Зачем читал, было не совсем понятно, потому что знал он эту книгу почти наизусть. В их кругу было две культовые книги, точнее говоря, три: «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок» Ильфа и Петрова и вышеупомянутый «Швейк» Гашека. Они пришли на смену «Острову сокровищ» и «Трём мушкетерам», все щеголяли цитатами из этих книг и получалось, что там можно найти остроумный и глубокомысленный ответ на любой из жизненных вопросов.
Олегу было, с одной стороны, скучно, от настоящего, с другой стороны, тревожно, за будущее.
Всё шло вроде бы хорошо и по плану. На вокзале их встретил солидный, хорошо одетый мужчина лет пятидесяти, представившийся Иваном Петровичем или как-то так – Олег плохо запоминал имена, и отвёз их в красивый высокий дом на проспекте Мира, рядом с которым краснела буква «М» одноимённой станции метро. В большой квартире на пятом этаже дед Буклиев немедленно попал в объятья ветхой сухонькой старушки, как впоследствии выяснилось, Ольги Григорьевны, родной младшей сестры Николая Григорьевича. Олег тоже получил свою порцию приветствий, хотя и гораздо более сдержанную, без объятий.
Потом был чай, скорее, даже завтрак с бутербродами с прекрасной, невиданной в Самаре колбасой, и с сыром с огромными, с трёхкопеечную монету, дырками. Иван Петрович, оказавшийся сыном Ольги Григорьевны, плотно закусив, убежал, сославшись на неотложные дела, и старики погрузились в обсуждение своих семейных дел, Олегу непонятных и потому неинтересных. Выяснилось, что Николай Григорьевич не был в Москве пятнадцать лет – срок, пока неподвластный разуму Олега, так что всяческих новостей, радостных и скорбных, было много, и Олег откровенно скучал, меланхолично уминая бутерброды. Впрочем, один раз Ольга Григорьевна обратилась и к нему, поинтересовавшись, куда он хочет поступать, а услышав, что в университет, на химический факультет, небрежно заметила, что химический – тоже факультет, ее внук Евгений, который сейчас спит, тоже учится в университете, на экономическом, и им будет полезно пообщаться.
К полудню в дверях гостиной возник высокий худощавый парень, с взлохмаченной головой и в цветастых трусах.
– Пардон, – сказал он и исчез.
– Это Евгений, – коротко пояснила Ольга Григорьевна, – сдал сессию, теперь отсыпается. Завтра он уезжает в Крым, так что э-э-э Олегу, – вспомнила она, наконец, имя, – будет очень удобно, отдельная комната, где ему никто не будет мешать готовиться к экзаменам.
Евгений вернулся минут через двадцать, уже умытый, приглаженный, в какой-то немыслимой футболке и шортах, скептически посмотрел на оставшийся бутерброд, и бабушка с неожиданной для её возраста резвостью вскочила со стула, устремилась на кухню и принялась готовить какую-то особенную яичницу, с грудинкой, помидорами и луком.
Евгений умял богатырскую порцию, удовлетворённо кивнул головой и, не обращая внимания на разговор стариков и в то же время чуть понижая голос, чтобы хотя бы по громкости выделиться из него, обратился к Олегу.
– Поступать приехал?
– Поступать. На химический.
– Неплохой факультет. Лучше, чем биологический, где у меня двоюродный дед профессорствовал до последнего времени. Я-то сам на экономическом, – пояснил он, давая понять, что это совсем другой уровень.
– Вот, думал, сегодня документы подать, – робко сказал Олег.
– Сегодня уже поздно, – Евгений посмотрел на напольные часы, – пока доедешь… Это тебе не Урюпинск…
– Куйбышев, – поправил его Олег.
– Да хоть Питер! – оборвал его Евгений. – Час туда, то да сё, только время зря потеряешь. Поезжай завтра с утра.
– Завтра – последний день, – напомнил ему Олег.
– Документы принимают у всех, кто хочет.
Олегу послышалось, что он добавил, что не все, кто хочет, поступают, но это только послышалось. Оптимизма ему это не добавило.
– Пошли, покажу тебе мою комнату, – сказал Евгений, – я завтра уезжаю в Судак, в Крым, – пояснил он, – хорошая компания подобралась, оттянемся на полную катушку. А свою комнату временно завещаю тебе. Сегодня поспишь на раскладушке, а завтра располагайся в моей кровати, бельё матушка сменит.
Вечером за столом собралась вся семья – Ольга Григорьевна, Иван Петрович, Ирина Игоревна, его жена, и Евгений. Дед Буклиев сидел на почётном месте, развлекал общество рассказами из их совместного с «бабушкой» детства и, надо сказать, неплохо развлекал. Чего стоит, например, его рассказ о сборе рыжиков. Дело в том, что во времена доисторические, точнее говоря, доистматериалистические, французы поставляли в Россию разные чуждые ей напитки, ну, там, «Вдову Клико» и прочие шипучие вина, отличавшиеся от кваса несколько большим содержанием алкоголя. В ответ русские оборотистые купцы наладили поставки во Францию нашего исконного, экологически чистого и гораздо более полезного для здоровья продукта – маринованных рыжиков. Но так как с упаковкой в России всегда было напряжённо, то рыжики поставлялись в тех же самых бутылках из-под французского шампанского, которые использовались в качестве возвратной тары. Проблема была в том, что рыжик должен был входить целиком в горлышко бутылки и, естественно, без затруднений выходить из него. Задача сбора столь малых объектов была не под силу взрослому населению, и им промышляли в основном дети, в том числе и молодые Буклиевы, Николай Григорьевич и Ольга Григорьевна.
Олег было скучновато, потому что он уже неоднократно слышал этот рассказ, как и другие озвученные дедом байки, Евгению же было скучно по жизни, эти рассказы мало того что не интересовали его, так еще и вопиюще противоречили той науке, которую он уже целый год изучал в университете. Поэтому Евгений тихо шепнул Олегу:
– В шахматы играешь?
– Играю, – радостно ответил Олег, ожидая, что Евгений немедленно расставит фигуры на доске.
Вместо этого Евгений поманил его рукой, они, тихо притворив входную дверь, вышли из квартиры и отправились в долгую прогулку.
– Здесь есть отличное место, – пояснял Евгений, – запоминай дорогу: вышел от нас, через переход на другую сторону, и дальше по этой улице. Пересекаешь трамвайные пути, идешь прямо, тут Самарский переулок…
– Надо же, Самарский! – воскликнул Олег. – Куйбышев раньше Самарой назывался. Забавное совпадение!
– Кто бы мог подумать! – отмахнулся Евгений. – Итак, доходишь вот до этой маленькой калиточки и попадаешь в парк ЦДСА, Центрального дома Советской Армии. Там с той стороны театр, – продолжал он, уже шагая по аллее парка, – но ты туда можешь даже не ходишь, дрянь-театр, а вот тут, недалеко от пруда, есть шахматный клуб.
Павильон шахматного клуба и вся площадка перед ним, заставленная столиками с разграфлёнными шахматными досками, была усеяна людьми, возрастом от десяти лет до неопределимости, какие-то пары сидели в глубокой задумчивости, другие яростно били по шахматным часам, некоторых окружали восхищённые молчаливые поклонники, у других столиков вспыхивали ожесточённые споры. Евгений помахал рукой знакомым у разных столиков, протиснулся в самый угол открытой площадки, представил Олега: «Мой кузен из провинции, показываю достопримечательности Москвы», – сгонял пару партий и, воскликнув: «Какие попки!» – устремился за двумя девушками, продефилировавшими вдоль павильона. Олег тоже сыграл несколько партий, но, непривычный к блицу, проиграл, каждый раз «на флажке» в лучшей позиции, и, раздосадованный, отправился домой, точнее говоря, искать дорогу к дому.
Ирина Игоревна без лишних вопросов проводила его в комнату Евгения, где уже стояла застеленная раскладушка. Олег, порывшись на полках, нашёл уже упоминавшегося «Швейка» и погрузился в чтение.
Володя проснулся поздно – солнце било в самый верх прорези штор, блаженно потянулся на мягкой кровати, пружинисто вскочил, несколько раз крутанул руками и присел, разгоняя застоявшуюся кровь, оделся, потрусил в ванную и, освежённый, появился на кухне. Бабушка Фира, тетя Нелли и Лера только его и ждали, в этом приятном обществе Володя провел целый час за завтраком.
– Сегодня Лера поведёт тебя в Пушкинский музей, – безапелляционно провозгласила бабушка.
– Я поведу тебя в музей, сказал мне сестра, – процитировал с улыбкой Володя. – И рад бы, особенно в Пушкинский, но не могу. Сегодня, дорогая бабушка, у меня дела. Дела, связанные с моей учёбой, с учёбой на юридическом факультете.
– Да-да, – сказала бабушка понимающе, – юридический – это серьёзно. Это достойная профессия для хорошего мальчика.
Она хотела сказать «еврейского», но почему-то запнулась.
– Надеюсь, что ты не задержишься и вечером будешь дома. Лера обещала испечь пирог! – чувствовалось, что бабушка Фира не оставила своих матримониальных планов.
– Пироги – моя слабость, – искренне сказал Володя и отправился в прогулку по Москве.
Собственно говоря, до вечера ему нечего было делать. Первая из намеченных встреч могла состояться не раньше восьми вечера в ресторане «Урал» на Маросейке. Некий авторитетный человек в Самаре (если мы ещё не успели рассказать о нём, то расскажем чуть позже) дал Ульяшину эту наводку, объяснив, что если кто и сможет рассказать ему правду о процессе брата, так это Владислав Михайлович, он же Крез, который регулярно ужинает в вышеупомянутом ресторане «Урал», всегда за четвёртым столиком, в углу у окна.
Ульяшин погулял по Москве, посетил Красную площадь, прошелся по Горького, даже заглянул в Третьяковскую галерею, естественно, не в Пушкинский музей – этот, как он понял, его не минует. Ближе к вечеру, изучая подробную карту Москвы, он обнаружил отсутствие улицы Маросейки. Но он недолго расстраивался. Поймав такси, он буркнул водителю: «На Маросейку, к „Уралу“», – и тот, не дрогнув, повёз его какими-то переулками и через пятнадцать минут подкатил к уютному ресторану в глубине дворика на улице Чернышевского.
Все провинциальные способы проникнуть в ресторан решительно пресекались солидным швейцаром, поэтому Ульяшину пришлось произнести ключевые слова: «Мне к Владиславу Михайловичу». Ничто не дрогнуло в лице швейцара, но жест, брошенный метрдотелю, не остался без внимания Володи, поэтому последнему он свою просьбу обратил с большей уверенностью. Метр склонил голову, поинтересовался его именем («Ульяшин, от Мотыля», – небрежно бросил Володя) и удалился. Через пять минут Володя был со всем почётом препровождён к столу (четвертому в ряду у окон, Володя специально посчитал), где в полном одиночестве сидел немолодой, изысканно одетый человек, равнодушно, даже несколько презрительно посматривавший на битком забитый зал.