События имели место,
герои созданы из прототипов.
– Ну все, – сказала жена. – Твою Анталью объявили. Иди, поднимайся на границу, а я поехала домой.
Я взглянул на часы, висящие над расписанием рейсов.
Они показывали двадцать минут шестого, регистрация началась в срок. До вылета оставалось черт знает сколько времени, можно было не спешить. Но жене, измученной ранним подъемом, не имело смысла оставаться тут лишних полчаса.
– Поезжай! – ответил я. – Пока!
И поцеловал ее – в нос, чтобы не размазать помаду.
Перед выходом из дома жена красилась долго, словно собиралась не в сонный утренний аэропорт, а на светскую вечеринку, каких в нашем огромном неуютном городе никогда не бывало.
– Не устраивай в квартире сквозняки, не бегай голышом при открытых балконах.
Расставаясь с женой, я всегда давал ей указания, словно девочке-младшекласснице, которая со всем согласится, но ничего не выполнит.
– Надену халат. Обещаю.
– И не сиди под кондиционером.
– Не буду. А ты не перекупывайся в море.
– Обещаю. Ешь как следует, не сиди без меня голодом.
– Обещаю.
– Не включай перед сном «Пуаро». Оно убаюкивает, а под телевизор спать вредно.
– Хорошо. Буду брать в постель четвертый том «Войны и мира», – жена была сама покладистость. – От этой нудятины сразу усну.
– И не порись в «скитлз» ночи напролет.
– А ты не забывай мазаться кремом, а то за первые два дня превратишься в головешку. Я тебе купила с самым большим фактором. Лучше всего – найди какую-нибудь тетку, которая тебя станет натирать каждое утро на пляже.
Жена говорила со смехом.
Она прекрасно знала, что мне не нужен никто, кроме нее. И это было так.
Я то и дело перехватывал чужие взгляды.
Топик, подобранный под цвет машины, имел тонкие лямки; бюстгальтер с ним не надевался. Грудь жены оставалась почти девичьей, хотя осенью ей предстоял юбилей, который было не принято отмечать. Плечи не успели загореть из-за дождей, тянущихся с начала лета, и сияли белизной. Недавно сделанная стрижка делала ее совсем молодой. Да и вообще жена была несказанно хороша.
Наш совместный стаж составлял пятнадцать лет, но моя любимая женщина оставалась единственной желанной.
Сейчас я смотрел на нее и не представлял, как проведу две недели на Средиземном берегу.
На самом деле я ни за что бы не полетел отдыхать один, но пришла эпоха двадцатилетних. Людям нашего возраста не осталось возможности согласовать отпуска, стоило радоваться возможности отдохнуть по-человечески хотя бы порознь.
– Я тебя люблю, – сказал я, ни капельки не греша против истины.
– И я тебя тоже люблю, – ответила жена.
Приникнув ко мне, она аккуратно, стараясь не испачкать мне рубашку, потерлась носом.
– Постараюсь без тебя ничего не разрушить.
– Постарайся.
Я кивнул без улыбки.
Перспектива была реальной. Я не сомневался, что за время моего отсутствия жена что-нибудь сломает, устроит дома бедлам, разобьет машину или потеряет какую-нибудь нужную вещь. В командировки мне приходилось ездить нередко и каждый раз меня встречал какой-нибудь сюрприз.
– Отдыхай как следует, – сказала она. – Ешь, пей, спи, купайся. И снова ешь и спи побольше, когда никто тебя не дергает каждую секунду. Ни о чем не волнуйся, все будет хорошо, возвращайся скорее, я буду по тебе скучать.
– Я уже по тебе скучаю.
Это тоже было правдой.
Минута, проведенная без жены, порой казалась вычеркнутой из жизни.
Вздохнув, я поцеловал ее душистую макушку.
– Не пей кофе сейчас в баре. Поспишь в самолете, прилетишь свежий, примешь душ, переоденешься, пообедаешь и пойдешь к морю, не потеряешь эти полдня.
– Хорошо, пить кофе не стану, сяду и буду спать.
У двери, ведущей в зону отправления, скопилась очередь.
Взяв жену за прохладные плечи, я нехотя отстранил ее от себя.
– Поезжай. Я тут буду стоять еще не знаю сколько.
– Сейчас поеду.
– Черт, надо было все-таки тебе меня послушать. Приехал бы сюда сам на «Ауди», оставил ее на стоянке, а ты бы сейчас спала…
– Еще чего. В кои-то веки ты улетаешь отдыхать без меня, и я тебя не провожу? Или ты не рад, что я тебя сюда привезла?
– Не говори глупостей. Конечно, рад. Просто от недосыпания портится цвет лица, а ты у меня – самая красивая на свете.
Жена благодарно молчала.
– А теперь поезжай, не томись понапрасну. Помахать тебе я все равно не смогу.
Я смотрел поверх ее рыжей головы.
За стеклянной стеной аэровокзала висела сетка серого дождя.
– Ты еще успеешь не до конца проснуться, дома ляжешь и уснешь. Проспишь до обеда, сегодня воскресенье, все уехали в сады, не будет ни собак, ни детей, ни рэпа. Ты взяла куртку?
– Взяла палантин. Не в «О’Кей» же собрались.
– И оставила в машине.
– Ну да. Бросила назад. Когда приехали, здесь дождя еще не было. Не хотелось тащить.
– Зато сейчас есть. А я за тобой не проследил. Детский сад, старшая группа…
Не говоря ни слова, жена одарила меня ласковым взглядом.
– Беги скорее, пока не припустил сильнее.
– Да, уже бегу. Сейчас поеду. Только заведу машину.
Брелок «Шер-Хана» качался на ее тонком пальце.
– Вот.
Жена нажала кнопку, через несколько секунд раздался тройной писк.
– Все, как ты велишь. Чтобы не ехать с места на холодном двигателе. Хотя сейчас он не успел остыть.
– Молодец.
– Доеду за три секунды и сразу лягу спать. Даже чай пить не стану, только сотру глаза.
– Не гони, как сумасшедшая.
– Не буду. На самом деле я еще сплю, с утра так и не проснулась.
Зеленая модель биплана «По-2», криво подвешенная у потолка в память о том, что местный аэропорт начинался с такого самолета, уже отчаялась куда-то лететь.
Но меня ждали иные места, высокие небеса и другая погода.
– Дорога мокрая, в зеркала ничего не видно. Как сядешь, сразу включи обогрев. У выезда на трассу стой, пока не откроется окно.
Я давал указания, прекрасно зная, что без меня она погонит, как бешеная, двумя руками держась за руль и не оглядываясь по сторонам.
– Буду стоять хоть целый час. И поеду по среднему ряду.
– И не забудь, за кафе «Отдых» поставили камеры. Там «восемьдесят», притормози заранее.
– Приторможу, приторможу.
Я опять обнял жену.
Плохо кормленная в детстве родителями, ростом она не вышла. Но черные туфли на шпильках слегка компенсировали нашу разницу.
– Ну ладно, все, поезжай.
– Поеду.
Она еще раз прижалась ко мне.
– Пока!
– Пока, – ответил я, еще раз ее отпуская.
Жена процокала к выходу, прекрасная даже в джинсах, надетых по утренней прохладе. Во всем холле не нашлось бы другой женщины, способной сравниться с нею.
Меня кто-то толкнул. Кругом все спешили, пора было двигаться и мне.
Посмотрев вслед жене, я взялся за ручку своего серого чемодана.
Он казался неподъемным.
Я вполголоса выругался: пограничный пункт находился на втором этаже, эскалаторов здесь не имелось, туда вела обычная лестница, причем довольно крутая.
1
«Боинг-737» авиакомпании «Татарстан» – белый, расцвеченный красной и зеленой полосами, бегущими с киля на фюзеляж – вероятно, был выпущен в тысяча семьсот тридцать седьмом году.
Слой свежей краски не мог скрыть бесчисленных неровностей обшивки, металл которой устал до изнеможения. Планер был измучен тряской турбулентности, ударами водяных струй и облачных клочьев, шквальной вибрацией на взлетах и толчками при посадке, к тому же разъеден антиобледенителем, протекшим во все стыки. Старомодно круглое сечение мотогондол, в которых виднелись вентиляторы новых двигателей «Пратт энд Уитни», говорило, что этот самолет лишь лет на десять моложе меня.
Тоже далеко не молодого: середина пятого десятка не являлась возрастом радости, хотя я его еще не ощущал.
Самолет напоминал Ноев ковчег; ему давно настала пора укорениться, но кто-то столкнул со счастливой горы Арарат и снова заставил летать. И сейчас этот дряхлый «Боинг» замер на стоянке в ожидании новых пар земных тварей, а вместо корней к нему тянулся черный кабель аэродромного источника питания.
Трапов стояло сразу два; центровка американского лайнера – не переделанного бомбардировщика, подобно нашим «Ту», а спроектированного для людей – позволяла принимать всех одновременно.
Чистых в передний салон бизнес-класса, нечистых в задний «эконом».
При тянущейся с детства любви к авиации, при умении наслаждаться всеми фазами полета, при ошеломительной радости, всегда охватывающей меня в воздухе, я ни разу в жизни не летал первым классом. Никогда не чувствовал себя белым человеком: не имел возможности расправить свои сто восемьдесят семь сантиметров и не страдать от соседства какого-нибудь жирного мужика, не мывшегося с сотворения мира, а потом выпить чего-нибудь легкого – вина или хорошей водки, что на эшелоне «десять тысяч» доставило бы особое удовольствие – и посетить уютный туалет, где из мусорного ведра не сыплются через край использованные гигиенические прокладки.
Я был общительным, но не любил, когда компанию навязывают. Мне всегда хотелось лететь в бизнесе, но этого никак не удавалось. Каких бы планов на грядущую роскошь я ни строил, в самый последний момент всегда мешало что-то более насущное – сиюминутное, но неизбежное, требующее серьезных расходов.
Впрочем, сейчас об этом не стоило думать; никакие мысли не могли переместить меня в первый класс из салона для бомжей.
Да и вообще я пребывал в состоянии расслабленной эйфории, в какое впадал всегда, перешагнув красную черту границы, получив выездной штамп в паспорт и ровно на четырнадцать дней став гражданином мира.
Я похлопал себя по карманам. Нашитые на штанины моих летних брюк, они были огромными, надежно застегивались и могли вместить целый автобус. Все необходимое в путешествии: документы, путевку, ваучеры, билеты, деньги в рублях, евро и долларах, мобильный телефон – я распихивал туда и не нуждался в ручной клади.
Глупо было проверять что-то на перроне после двух часов, проведенных в зоне отправления. Жена давно спала дома, свернувшись калачиком на краю нашей огромной кровати немецкого производства. Действие было автоматическим; на самом деле я никогда ничего не забывал – ни вещей, ни людей, ни мыслей.
Я пристроился к очереди на посадку. Точнее втиснулся в толпу возбужденных женщин и сумрачных мужчин.
Кажется, я и сам почти спал, потому что не заметил, как меня поднесло к трапу и больно ударило ногами о железную подножку.
Местная, в унылой синей форме, инспекторша из отдела перевозок молча взяла мой посадочный талон. Я поднялся по скользким от росы ступенькам, переступил самолетный порог. Кажется, на «Боингах» я не летал года три, по привычке к советским летающим бомбоубежищам втянул голову в плечи, не сразу сообразив, что здесь этого не требуется.
Предбанником заведовала татарская бортпроводница в малиновом сарафане. Совсем молодая – невысокая, темноликая и почти плоская в той части, которая у женщин бывала привлекательной.
– Доброе утро! – сказал я, бывая вежливым даже со слугами, чье отношение к себе уже предоплатил.
Она что-то пробормотала, взглянула недобро и отвернулась.
По годам годясь в отцы, я ее не интересовал, но и ее реакция была мне безразлична.
Салон «Боинга» напоминал сводчатый зал правобережной станции Ленинградского метро. Даже во втором классе американский самолет имел такие расстояния между креслами, что можно было ощутить себя рожденным на свет, а не скрючившимся в утробе.
Мой 21-й ряд находился в последней трети ближе к хвосту, место носило литеру «Е». У прохода сидела толстая женщина лет семидесяти в чудовищной белой разлетайке; величественная осанка выдавала учительницу на пенсии. От нее разило пОтом, хотя день лишь начинался и в салоне было еще не душно. Продираться мимо такой туши не казалось большим удовольствием – остановившись, я вежливо спросил:
– Не хотите передвинуться на мое место, чтобы я вас не беспокоил?
Бывшая классная руководительница не ответила.
В этом полете мне явно не везло на женщин; ни молодая ни старая не удостоили меня вниманием.
Вероятно бортпроводнице хотелось спать, а соседка желала сидеть с краю, чтобы беспрепятственно ходить в туалет.
Уплощившись, я боком просочился к своему синему креслу.
Сейчас тут было довольно комфортно, но на высоте мне всегда становилось холодно; куртку-ветровку я расстегивать не стал, а только расстегнул.
Около иллюминатора сидела женщина.
Не будучи христианином, я не исповедовал принципа «посмотревший возжелал, возжелавший захотел». Жену я любил больше солнечного света, но это не было связано с удовольствием глядеть на других женщин.
И соседку справа рассмотрел.
Она была моей ровесницей – достаточно стройной, с приличным бюстом и короткой черной стрижкой.
Впрочем, и бюст и волосы я отметил во вторую очередь, а сначала взглянул на ее ноги.
Не только потому, что считал их высшей эстетической сущностью.
И не потому, что мужчина, в преддверии отпуска не смотрящий на женские коленки, является мертвым, а я был жив.
Просто соседкины ноги бросились в глаза.
Женщин на анталийский рейс набралось больше, чем достаточно. Некоторые надели джинсы, большинство сидело с голыми конечностями, жаждущими солнца, ради которого все летели подальше от нашего города, затопленного унылым дождем.
А ноги этой сверкали антрацитом.
Да и вообще ее вид казался странным для самолета, собирающегося взять курс на Турцию в середине июля. Соседка была одета в черную футболку и черную юбку, ногти и губы сверкали вечерне алым, бледный профиль казался очень уверенным. Цвет глаз я не определил, однако понял, что они темные.
В вырезе ворота виднелась золотая цепочка. Узенькая, хорошо отполированная, она сияла каждым звеном по отдельности и подчеркивала дороговизну всего прочего.
Я отличался равнодушием к одежде, моде предпочитал удобство, но жена была яростной тряпичницей. Наш достаток не позволял иметь все желаемое, но она умела непревзойденно выдерживать стиль, разбиралась в брендовой принадлежности вещей и как-то незаметно научила тому же меня.
Футболка женщины с места «21F» на первый взгляд была очень простой. На ней не имелось ни отстрочки, ни вышивки, ни стразов, ни неназойливого логотипа где-нибудь у плеча. Но по глубокому черному цвету, по посадке, по ощутимой мягкости – еще по чему-то, необъяснимому, но несомненному – я понял, что это вещь из фирменного бутика.
Бюстгальтер, угадывающийся невнятно, тоже был не китайским.
Обманчиво скромная черная юбка заканчивалась не выше и не ниже, а на лучшем уровне для положения «сидя».
Ноги были длинными; их не портили колени, чуть более узкие, нежели мне обычно нравились.
Довершали облик туфли.
Насыщенно красные, без дешевых финтифлюшек, они давали возможность оценить качество матовой кожи и не отвлекали от главного.
Эта женщина, несмотря на совершенно другую гамму, вызывала ассоциацию с цветком рукколы – лаконичным донельзя, но более изысканным, чем целая куртина роз.
Она была слишком хороша для дряхлого «Боинга», летящего в суетливую Анталью и сюда попала случайно.
Отвернувшись, я посмотрел в проход, где раздавался лишний шум.
Мрачная малиновая бортпроводница перераспределяла многодетное семейство, которому не нравилась определенная билетами рассадка. Ситуация являлась обычной: молодые мамаши с детьми были готовы пройти по головам, а стюардессы любили гонять с места на место одиноких мужчин моего возраста. Но левая соседка своей прочностью напоминала «Титаник», севший на мель прямо в Саутгемптоне, а женщина в красных туфлях, несомненно, выцарапала бы глаза любому, посягнувшему на ее покой около иллюминатора. Мое срединное кресло само по себе вряд ли кого-то интересовало, я мог не волноваться.