Я усмехнулся, отметив, что отвечаю так же легко, хотя грудь своей жены еще ни с кем не обсуждал.
– Правда, с некоторых пор я понял, что женская грудь в принципе не может быть некрасивой.
– Вот это – в точку. Уважаю.
Ее улыбка вышла дружественной.
– Если, конечно, это грудь, а не…
Я махнул рукой в направлении носа.
Плосколицая злая девушка, чье имя переводилось как «осыпающая сиянием света», стояла у первого ряда и разговаривала с кем-то, не видным из-за синей занавески.
– В каком отеле вы были?
– «Белек Бич», пять звезд, только-только открылся, турки еще рассаживали бананы вдоль дорожек, цены на путевки были приемлемые и мы попали туда по «рулетке». Сейчас он недоступен.
Женщина смотрела выжидательно.
– На самом деле денег я зарабатываю не так уж мало…
Не понимая причины, я оправдывался перед носительницей футболки от «Диор» и колготок германского производства.
–…Но все время нужно на что-то страшно необходимое. Вот сейчас недавно купили жене новую машину.
– А что, ваша жена водит машину?!
– Гоняет, как белка на водных лыжах.
– На белку она в самом деле похожа. И зубки наверняка острые. Но почему на водных лыжах?
– Не знаю, – я пожал плечами. – Так, к слову пришлось.
– А вот я за руль ни разу не садилась. Не тянет.
– Каждому свое. Зато вашему мужу каждую неделю не приходит пачка штрафов за превышение скорости.
– А почему мужу, а не мне? То есть не вашей жене?
– Потому что ее машина тоже оформлена на меня. Так удобнее: страховки, техосмотры, разборки с ментами и все прочее
– «Тоже»? У вас что – две машины?
– Три. Еще старый внедорожник для дачи.
– Для дачи?
– Ну да. Она в Юматово, на горе, обычный лимузин не всегда въедет. Особенно, когда дорога влажная.
Соседка покачала головой. Известие о трех машинах на семью из двух человек ее впечатлило, хотя мне такое соотношение казалось нормальным для цивилизованных людей.
А я не собирался ее впечатлять, я просто разговаривал с нею и невольно рассказывал о себе.
– Теперь понятно, почему я не летаю первым классом и не отдыхаю в «Белек Биче», где у входа стоит щит с фламинго? У которого ноги лишь чуть длиннее. чем у вас.
– Понятно, да. Каждому свое.
– Ну, а вы куда едете, если не секрет?
– Отель «Оранж».
– «Оранж»? Ультра, где на каждом углу фэйс-контроль, всех постояльцев знают в лицо и даже не надевают браслеты?
– Теперь надевают. Кругом понаехало всякой сволочи, охрана уже не справляется.
– Все равно, я думаю, путевка туда стоит целое состояние, на эту сумму можно было в самом деле слетать на Канары!
– Я же сказала – на Канарах неуютно, океан всегда холодный.
Я покачал головой.
Красные туфли соседки – наверняка стоившие тысяч пятнадцать, если не больше – позволяли ей легко рассуждать о неуютности Канарских островов.
– А в «Оранже» море теплое, прекрасный персонал и вообще очень хорошо, даром что всего лишь Турция, даже не Тунис.
– Вы замечательная женщина, – сказал я искренне. – Умеете жить, а не только пугать зиму тишоткой с надписью «Бали».
– Да уж, умею…
Мы замолчали.
Мне вдруг смертельно захотелось спать: выполняя наставление жены, я не пил кофе в порту, теперь всей тяжестью на меня навалился недополученный сон.
Скорее всего, соседка испытывала сходные ощущения: мы оба являлись людьми из плоти и крови, обоих утомили отлетные хлопоты; после необременительной беседы было бы замечательно упасть в объятия Морфея, взлетевшего к нам на высокий эшелон.
Но я, кажется, опять прослушал объявление, извещающее пассажиров о том, что они могут удобно устроиться и спать до обеда. Или вообще не просыпаться до самой Антальи.
Приподнявшись, я понял, что ничего не прослушал: над выходом из салона все еще горело напоминание о ремнях.
Видимо, времени прошло меньше, чем казалось.
Самолет тряхнуло, он заскрипел сильнее прежнего, и я вдруг ощутил, что мне некомфортно.
В воздухе никогда не могло быть все время приятно, но сейчас что-то было не так.
Видимо, почувствовав то же самое, соседка прижала руки к вискам.
– И где эта прыщавая Раушания?
– Разве она прыщавая? – глупо переспросил я.
– А вы не заметили? На щеках тонна тонального крема, но разве их скроешь?
– Бедная девочка, – я криво усмехнулся. – С ее грудью еще и прыщи.
– Именно что бедная. Прыщи у нее от недотраха, а откуда будет трах с таким характером?
Соседка все больше напоминала мне жену.
Она в самом деле была настоящей женщиной.
– Ходит где-то малиновая ряпушка, думает только о трахе и ей пофигу, как пассажиры себя чувствуют!
– А как именно они себя чувствуют? – уточнил я.
– Уши колет и вообще…
– А, уши… Так тут Рушания не при чем, у нее самой голова раскалывается.
Женщина непонимающе прищурилась, я пояснил:
– Высота в кабине слишком большая, они ее установили неправильно.
– Где высота?
– «В кабине», есть такой авиационный термин. На высоте дышать тяжело и вообще тяжело.
– Это я знаю, да. А при чем тут кабина?
– В самолете искусственно повышается давление, но не до наземного, а чуть меньше, для экономии. Выражается условно – «высота в кабине тысяча» означает, что в салоне дышится так же, как на горе высотой в километр. Современная норма, кажется, от двух до трех тысяч, татары ее превысили. Не знаю, почему – может, самолет слишком старый, боятся, что от наддува развалится. Хотя вряд ли.
– А вы летчик? Я уже заметила, во всем этом разбираетесь.
– Нет, не летчик. Просто интересуюсь авиацией и кое-что знаю.
Соседка молчала, словно ей было любопытно знать обо мне.
– По специальности я бывший инженер-электронщик. А по профессии сейчас…
Я вздохнул; свой нынешний род деятельности я раскрывать не любил. Мне было стыдно, что после образования, полученного не где-нибудь, а в Ленинградском Политехническом институте, мне – как большинству ровесников – для достойного выживания приходилось заниматься черт-те чем.
–…Ну, в общем, неважно. Интернет, цифровые технологии, передача данных и прочая ерунда на китайском оборудовании. А вы кто?
– Я…
Женщина замялась; видимо, ей тоже претило обнародовать профессию. По облику и стилю поведения она напоминала обычного, хоть и неплохо оплачиваемого менеджера среднего звена. А может быть, даже низшего из высших.
Спасая от ответа, по салону пронесся дробный стук выпадающего шасси.
Через полчаса после взлета на высоте, требовавшей эффективного наддува, он казался более, чем странным.
И абсолютно неуместным.
– Это что?
Соседка спрашивала так, словно я знал все на свете.
– Шасси. Только непонятно, зачем они его выпустили.
– Может, кнопку задели?
– Не думаю. Насколько я представляю, там не кнопка, а ручка, причем передвигается достаточно туго, чтобы случайно не убрать на земле. И…
Я не договорил.
Мне вспомнились детали взлета.
И в голове пошел процесс, обратный тому, какой можно увидеть, встряхнув собранный «паззл», засняв процесс и прокрутив пленку задом наперед.
Куча разрозненных квадратиков сама собой начала складываться в правильную картину.
Я не успел додумать: в проходе появилась Раушания, за ней возник летчик – высокий рыжий татарин с несколькими шевронами на рукаве.
Они прошли мимо нас, покачиваясь и хватаясь за спинки – головы сидящих, как примагниченные, поворачивались вслед.
Я привстал и тоже посмотрел назад.
Дойдя до последнего ряда, бортпроводница склонилась к креслам нашей стороны. Пассажиры – мужчина, женщина и девочка лет двенадцати –суетливо выбрались в проход. Летчик шагнул на освободившееся место, согнулся, исчез за спинками.
Не требовалось знать слишком много для понимания, что в «Боинге-737» лишь из последнего иллюминатора можно разглядеть правую основную стойку шасси, спрятанную под центропланом.
Судя по литературе прежних лет, осмотр внешних повреждений воздушного судна изнутри должен был производиться скрытно от пассажиров, чтобы не вызывать нервозности. Но, видимо, прямой, как дубина, двадцать первый век все существенно упростил.
«Паззл» сложился; хотя лучше ему было не складываться.
Прошла целая вечность прежде, чем летчик выпрямился, снова возник между кресел, что-то сказал бортпроводнице и почти бегом ушел в нос.
Должно быть, он уже запер за собой бронированную дверь пилотской кабины, а задернутая занавеска все еще колыхалась, точно ее трогали взгляды пассажиров.
Раушания махнула рукой согнанному семейству – они по-мышиному юркнули обратно на свои места.
Шум в салоне вдруг смолк, еще не прозвучало ни слова, но кругом упала тишина. Только гудели снаружи мощные «пылесосы» да скрипел старый планер.
И еще – отчетливо свистел ветер, обдувая невидимую стойку.
Стюардесса прошла мимо нас и тоже скрылась за занавеской.
Через несколько секунд свист прекратился: шасси убрали.
– Что случилось?
Моя соседка спрашивала почти спокойно.
– Узнаем, – коротко ответил я.
Страх во мне еще не возник; билась лишь одна – должно быть, естественная – мысль. Точнее, жгучий вопрос, заданный неизвестно куда: почему для такого случая судьба выбрала меня.
Единственного и неповторимого, вечного во все времена, летящего в законный отпуск, радующегося жизни и приятно тоскующего по любимой жене.
Такого никогда, ни при каких условиях не могло случиться со мной.
А если случилось, то на самом деле не случилось, я лишь видел нехороший сон.
Нужно было проснуться.
Или встать, перешагнуть через учительницу, дернуть стоп-кран и оказаться на земле, предоставив остальным погибать без моего участия.
–…Уважаемые пассажиры…
Панель над головой заговорила, поперхнулась и продолжила.
–…Приносим вам извинения. По техническим причинам, неисправность шасси, наш самолет совершит посадку в аэропорту обслуживания…
– Где именно?
Громкий вопрос прозвучал так, словно мужчине позарез требовалось знать, на какую полосу попытаются посадить наш самолет, у которого что-то произошло с колесами после того, как была пройдена скорость принятия решения и не осталось возможности затормозить.
В проход высунулась Раушания. По трансляции говорила другая, более взрослая бортпроводница. А эта, видимо, стояла за занавеской и слушала происходящее в салоне.
– Где именно мы будем садиться?
Любопытный пассажир еще не слишком волновался; въедливость была его чертой.
Злобная малышка скрылась, динамик щелкнул и сообщил голосом зрелой:
– Пункт назначения Бургас или Казань. Это будет уточнено позднее.
Соседка слева шумно поднялась и пошла в хвост, где прятались туалеты второго класса.
2
– Это называется «приплыли». Вот вам и двадцать первый ряд при тринадцатом числе.
Глаза соседки тонули в глубине нарождающегося ужаса.
Я не сразу сообразил, сколько времени промелькнуло с момента оглашения приговора.
Кажется, не более секунды, но толстая учительница опять сидела рядом, а весь проход до самой занавески был заполнен плотной очередью в те места, куда она успела вперед всех.
Видимо, я отключился от реальности в лихорадочных мыслях.
– Тринадцатое во всем мире, но оно выбрало именно нас, несмотря на «двадцать одно».
Я кивнул.
Ничего не оставалось, мои каббалистические теории рассыпались в прах.
– Это… опасно, что с нами случилось?
– Думаю, что нет, – ответил я, хотя думал иначе.
Промолчав, соседка что-то поправила в сетке на передней спинке.
– А что именно случилось, полагаю, в точности не знает даже экипаж. Узнает на земле.
– На земле…
Два простых слова казались печальным эхом.
Эхом всего, что еще час назад казалось незыблемым.
–…Вы думаете, мы там окажемся живыми?
– Уверен.
Кажется, ложь прозвучала убедительно, хотя оставалась именно ложью.
Я знал, что даже малейшая неисправность в воздухе имеет самые худшие перспективы, а неполадка шасси к малейшим не относилась.
Но я не мог этого сказать.
Потому, что она была женщиной, а я – мужчиной.
Потому, что если нам было суждено прилететь-таки в Анталью и там разъехаться, то мы оставили бы память этих минут, не самых веселых в жизни.
Потому что если нам было не суждено прилететь даже в Бургас, то…
То последние в жизни часы нам выпало провести вместе.
Среди людей, но держась друг за друга – это стало ясно как-то сразу.
Но прежде всего потому, что я был мужчиной.
А она – женщиной.
– А где этот Бургас? – спросил я достаточно энергично. – В Испании? Никогда там не бывал.
– В Болгарии. Хотя я там не бывала, только в Варне как-то раз.
– Я согласен и на Болгарию. Там никогда не был.
– А почему именно туда?
Соседку тоже волновали несущественные вопросы.
– Не знаю.
Я заглянул в иллюминатор.
Внизу равнодушно ползли ландшафты средней полосы.
– Что бы там у нас сейчас ни было, после посадки наш самолет потребует ремонта.
Словами о ремонте самолета, приземление которого висит под вопросом, я пытался вселить спокойствие в самого себя.
Хотя на самом деле теперь меня бил страх.
Точнее не бил – он меня сковал.
И даже не просто сковал: образовал внутри вакуум, куда всасывалось все мое существо, от которого осталась лишь оболочка.
Но внешне я должен был держаться – хотя бы ради нее, глядящей мне в глаза.
Кашлянув, я продолжил:
– А мы летим не на «Ту», который чинят кувалдой. Но, наверное, в Анталье не обслуживают старые «Боинги», ближайшая база в этом самом Бургасе. Такая должна быть и в Казани, раз это их самолет. Скорее всего, нас отправят не к болгарам, а к татарам. Ближе, да и границы нет.
Она кивнула, не отвечая.
Снова заговорила трансляция:
– Уважаемые пассажиры. Наш самолет совершит посадку в аэропорту города Казань. Ориентировочное время прибытия…
– Вы провидец. Поверю вашему провидению и относительно того, что с нами будет все в порядке.
– Конечно будет, – ответил я.
И в подтверждение слов взял ее руку, лежавшую на колене.
Рука оказалась крепкой, но была холодной и сильно дрожала.
Салон снова зашумел.
Очередь в туалет двигалась, раздавались голоса: одни встревоженные, другие преувеличенно бодрые, некоторые веселые, словно обрадованные неожиданным приключением. Со всех сторон запищали и заквакали сигналы сотовых телефонов.
Соседка молчала, наматывая на палец свою цепочку.
Я тоже молчал, судорожно думая о жене.
Классная руководительница булькала мобильником, листая книгу контактов.
– Что они там делают? – спросила женщина через несколько минут. – Набирают «девять-один-один»? То есть «сто двенадцать»?
– Ни туда, ни сюда, – ответил я. – Дебилы звонят и шлют СМС своим родным.
– Почему именно дебилы?
– Потому что только дебил станет сообщать: «Мамочка, у нашего самолета отвалилось шасси, мы, скорее всего разобьемся, но я тебя люблю».
– А мы все-таки разобьемся?
Алые губы дрожали.
– Нетконечно, – быстро ответил я, не давая себе секунды на размышления. – Это я так, к слову. Просто хочу сказать, что звонят на землю только бесчувственные идиоты. Или скоты, перекладывающие переживания на людей, которые все равно ничем не смогут помочь.
– И вы не будете звонить своей жене?
– Нет.
Не дав себе думать о жене, я спросил:
– А вы будете звонить своему мужу?
Бледное лицо на миг исказилось. Женщина вскинула голову и посмотрела перед собой, не сообразив в растерянности, что ее супруг, как и моя жена, тоже остался сзади, а не впереди.
– Нет, не буду.
– Вот и правильно. Надо беречь своих близких.