Женя обнимает худую девушку в капюшоне. В прошлый раз я принял ее за юношу (не подумал про капюшон). Кажется, у нее умер младенец. Тихо и грустно заходит, походит от иконы к иконе, не зная, куда приткнуться.
Пророк сказал: мы не можем ковать деньги на горбу у Бога!
Таня говорит, что у тех, кто трогает иконы, отсохнут руки.
Вдруг представил себе, как покойный Боря смеется и говорит, сквозь смех, как бывало: ой-ёй-ёй, я сейчас знаешь где?!
Семеновна говорит: не люблю, когда в храм приходят мужчины с голыми ногами. Я подумал, она про шорты, а она про босоножки, когда видно пальцы.
Семеновна ругается на свечи, что их делают из отходов.
У Верки сумка в горошек. А присмотришься – это дырки.
Юра заходит: голова мокрая. Я, удивленно: жарко?
Юра, приглаживая остатки волос: да… торчат.
Набор
– Доктор мне говорит: Не нравитесь вы мне, Владимир Иванович; а я ему: Я сам себе не нравлюсь. Когда разденусь – суповой набор. Кожа, кости… ну, кое-где еще немного мяса.
Дедок Андрюшин пришел, жалуется, ветром его раскачивает.
Дедок Андрюшин, опираясь на палочку, покачиваясь под ветром, медленно удаляется.
Пришел знакомый дедок: ничего не болит, а хожу с клюкой. Было сотрясение мозга: посмотрю налево – и пошел налево… посмотрел направо – и пошел направо. Выглядит неважно, исхудал. Молится без клюки, закрыв глаза и беззвучно шевеля губами.
Перед закрытием знакомая молится посреди храма. Она немного подняла ногу, поджав ее к другой, и какое-то время молится так, на одной ноге.
Прихожанка, молившаяся на одной ножке, оказывается, на Пасху неудачно упала, и встала на ноги лишь на Троицу.
На исходе дня было лень лезть за листком, а пришел как раз тот старик, с лицом, как скомканная бумага. И вел он себя похоже с тем другим, что снимал-надевал очки.
Вот он купил свечи и передвигается трудно, опираясь на палку. А лицо у него смешное и уши торчком, у старика осталась последняя свеча, ищет, куда поставить. Подошел к Ксении, нет, и направился к пианино, где у нас Николай- угодник. Вот тут он полез в карман ну в точности, как тот, другой. Сейчас достанет очки, и точно, достал. Надел и стал в них еще смешнее, похож на мартышку. Но и Николе ставить не стал, а повернулся к Казанской.
Вот так он постоял, истратив последнюю свечку, и пошел на выход. Ноги совсем не гнутся, ну совсем тщедушный. Вес невелик, и он, опираясь на палку, спускается с паперти.
Старик в церкви, седые лохмы, движется медленно от иконы к иконе, всматривается (при этом лицо сморщивается). Остановился перед Феодоровской, увешанной золотыми крестиками, и тянется лицом (подсвечник мешает подвинуться ближе). Старик начинает медленно рыться в куртке. У него в ней много карманов: пошарит в одном, переходит к другому. Наконец, находит очки: они у него не в футляре, а завернуты в целлофан. Целлофан, разворачиваясь, хрустит. Надевает очки и смотрит на Богородицу так, будто не верит своим глазам. Посмотрит в очки, сдвинет их на нос, приблизит лицо и снова посмотрит. Эмоции скрадываются морщинами. Снимает очки, заворачивает их обратно в целлофан и медленно, медленно отходит.
Дима с Сахалина где-то подрался. Сидит у стола д/записок, кашляет, кровь летит.
Дима показал стигмат: снял кроссовок, грязный носок, повернул ногу стопой вверх: то ли ранка черненькая, то ли просто грязь пристала.
Болотов распушил бакенбарды. Маленький, лысый, череп небольшой. Распушенные, они хорошо видны сзади по сторонам головы.
Болотов Сережа, маленький хромой старичок, попросился в туалет: бандану перед зеркалом повязать.
Бомжишко жевала хлебушек. Бомжишко прихорошилась, хотя одета не по сезону. На голове узел. Открыла толстую книгу. Это книга «Несвятые святые». Может, она тянет у нас по книжке, а потом снесет на базар.
Бомжишко заснула.
Бомжишко жует и жмется к канону.
Седой горбун с рюкзаком.
Горбатый странник пришел опять.
Старик в свитере таком, какие Таня не любит, в лесном. Старик собрался с силами и попросил поесть. И чаю (заварки). Когда он паковался, то обронил заварку под стул и ушел.
Fashion
Весь февраль почти не было солнца. А до середины марта оно было, но почти не грело. Небо облачное, с просветами. Пришел лысый и неподвижно, как памятник, встал посреди церкви. Прошумел самолет за облаками. Шумною толпою зашли паломники. Они, конечно, не шумят, как иногда иностранцы, но от них стоит тихий гомон. В удручающе тусклых одеждах первому постному дню под стать. Собрали, что потусклей, и свезли полюбоваться на истертый имперский блеск.
В просветике солнышко бледное, как луна. Синички пропрыгали под елками и на изрытых сугробах. На кладбище узбеки кидают снег. В гараже промелькнула крыса. У парня такие густые прямые волосы, что в сумраке я подумал, что это шапка.
Хотел уже с мальчика шапку сдергивать, а у него в ушах сережки (то есть у нее).
Белые колготки, розовая сумочка, красные сапожки. К сумочке пришита мягкая игрушка: голова кролика, и рядом вышита огромная оранжевая морковка.
Кучка красивых девушек, оделись по-постному, во все темное, зашли помолиться. Минут через десять, когда выходили, одна высунула язычок.
Люблю, когда девушки приподнимают ножку как цирковые лошадки, оставаясь стоять на одной, и, поставив сумочку на согнутую ножку, роются в ней.
Бабушка привела в церковь чудную девочку в очках и комбинезоне, и платок ей вместо юбки намотала. Девочке ходить неудобно, села в углу.
Черная коляска катится вдоль ограды кладбища. Мужик с коляской заехал на кладбище, ездит по дорожкам среди могил. Новенькие могилки, недавно после ремонта. Остановился, присел возле коляски на корточки.
Редкий случай присутствия младенца на отпевании. Он сдавленно подстанывает хору.
Где только что перед каноном стояла девушка, осталось ароматное облачко.
Цветок угодил мне в грудь и осыпался.
Еще можно порыться в сумочке, поставив ножку на сугроб, а сумочку на коленку.
Девушка вжикает молнией сумочки.
Девушка в капюшоне подставляет солнцу лицо.
Девушка с фотиком на пупке.
Женщина с блестками на берете пальцами вытирает помаду с губ.
Черная юбка. Подол крупным неровным зигзагом. К зигзагу пришита толстая длинная бахрома.
Весело подрагивают на каноне огоньки свечей. Две старушки обсуждают модную шляпку.
Негр фотографирует сына на фоне церкви на ноутбук. Теперь сын снимает папу на айпад. Оба в очках и одеты излишне тепло.
Старушка с хорошо сохранившимися ножками в ажурных чулочках.
Женщина сильно надушена, в красных сапожках, с красной сумкой и в шляпе. На шляпе сбоку изображенье Эйфелевой башни.
Если у девушки есть вкус, разве она может выглядеть жалкой? Отсюда колоссальное значение одежды для женщин.
Мужик вразвалку пошел посмотреть на могилы. И двое маленьких детей на расстояньи прошли за ним в ограду. Дети идут, держась за руки: мальчик постарше, девочка кроха. Мужик лыс, с усами и животом, руки в карманах, ноги расставил чуть шире плеч. Может, это дедушку отправили погулять.
Безумная Валя обсуждала со мной, как одеваться в церковь. Хорошо оденешься – осуждают, плохо – тоже ругают.
На отпевании высокая девушка поцеловала венчик, и он прилип к ее губам и приподнялся на 1–2 см от лба покойного.
У девушки красивые ножки в черных колготках. В руках папка. Метров за десять до входа в церковь девушка остановилась, чтобы повязать черный платок. Папку поместила между ног, и то ли слушает музыку (наушников не видно), то ли припомнила приятную мелодию, ритмично покачнулась вперед-назад.
Из церкви сразу ушла, только о чем-то спросила, а столько приготовлений.
Эпизодический человек
Люди идут по крыше, и скрылись в чердачный проем.
Мужчина молится с газеткой: держит в руке и движет ей, как будто она тоже участвует в молитве.
Женщина с розовым пакетом и толстыми ногами у стола д/записок уронила голову на грудь.
Теперь женщина с пакетом пошла помолиться, и я присел на ее теплое место.
Странная картина: пожилая женщина медленно пятится от церкви. Прошла так до самой автобусной остановки. Выбросила что-то в урну, села на нее и стала разводить руками (делает зарядку).
Мужик зажал подбородком газету, свернутую в трубку, и копошится в кошельке. Лицо благообразное, а в фигуре скрюченность и подавленность.
Перед церковью парень стоит. Ноги расставил, руки скрестил на пупе. В черных очках, широко раскрывает рот.
В траве, на холодной земле валяется мужик. Наверное, тот самый, что долго рассиживался в углу.
«Человек на траве» оказался другим. Зашел, дождался конца службы, чтобы поговорить с отцом.
Из автобуса я видел женщину на Невском. Немолодая, она стояла, близко склонившись к рекламной карте, а руки, видно для равновесия, заложила за спину. Я даже видел примерно то место на карте, которое ее так занимало, и подумал, что может быть, кончик ее носа касается сейчас того места, где находится наш дом.
В автобусе рядом со мной ехал младенец. Всю дорогу мы рассматривали друг друга. Единственной игрушкой служила ему бумажка (одноразовый платок). И когда я поковырял в носу, он тоже прикоснулся бумажкой к носу.
Женщина стоит у дверей, приготовившись к выходу. Дверь, резко открывшись вовнутрь, вышибла у ее из руки перчатку. Да так неудачно, что ей пришлось тянуться за ней, а пока она тянулась, двери начали закрываться, и когда она выходила, прищемили ее.
Мужик отдал в церковь неплохие старые свитера. Теперь макает свечи в лампады и смазывает себе костяшки пальцев.
Парень говорит: я курил душой. А теперь это перешло на брата. Хочет вернуть незамутненную первозданную душу. Так и сказал: первозданную.
– Так, здесь, передняя площадочка, кто еще не оплатил? Молодой человек, оплачивали? – Вроде как, да, – Ну, умничка, спасибо.
Нарисовала на запотевшем стекле медузу и смотрит в нее, сморщив лобик, вздернув носик. То в нее, то в телефончик, где что-то медленно падает.
Бородач читает по книге. Губы движутся, и дождь припустил.
Снова пришел бородатенький. Снова читает, уткнувшись бородкой. Губы шевелятся, и бороденка тоже.
И вот его сменил другой, тоже с бородкой, напоминает батюшку. Выглядит солидно, и галстук заколот, а пришел просить «на автобус до монастыря».
Теперь по церкви разносится крепкий мужской запах.
В телефоне за чисткой наткнулся на эсемеску: «Дмитрий, я на месте: маленький, толстый, с длинными волосами – легко узнать».
Старик в очках со снегом на рюкзаке. Бабушка со стеклышками крестит не себя, а от себя: перекрестила подсвечник, уходя, церковь перекрестила.
Надежда носит на боку чудной кармашек на веревочке, из него высовываются бумажки.
Приличная на вид женщина сняла очки и помахивает ими, как будто что-то колдует.
Перед венчаньем фотограф положил чистый белый лист на гранитный пол и сфотографировал его с близкого расстояния. И так несколько раз: перекладывал белый лист и фотографировал.
Мужик долго сидел у стола д/записок. Мне уж он надоел. Потом он пошел помолиться перед большой иконой Знаменья, и рассказал мне, что слышал от бабушек. Эту икону написал не иконописец, а простой мирянин, в блокаду, и молился ей, а потом передал сюда, в храм.
Мужик с шумом выпустил из себя воздух, немного расставил ноги. У черных ботинок длинные, загнутые вверх носки.
Мужик с голым торсом пробежал мимо церкви.
Странная женщина: сначала приставала к другой, помоложе, потом задерживала очередь у Алены, пытая ее насчет имени Аустина. Она встречала его в православной литературе. Потом долго шуршала пакетами у святой воды, уже перед самым закрытием. Когда же, думаю, ты, наконец, уйдешь? И тут она преподносит Алене торт собственного изготовления: со всеми тут поделиться.
Мальчик зашел с улицы, покупает кольцо: сейчас на улице холодно, и пальцы поэтому тоньше.
Девушка с фотиком на пупке.
Седой взъерошенный мужичонка растерянно постоял посреди храма.
Старый седой мужчина, целуя перед помазанием большое Евангелие, забрал в рот целого евангелиста.
Бывает седина настолько чистого оттенка, как будто голова перебинтована.
Мужчина в шортах с дочкой на руках. У дочки в руке шишка, в другой – пластмассовые грабельки.
Бабушка с палочкой и авоськой на ярком солнце – медленно подвигается к храму.
Женщина с блестками на берете вытирает помаду с губ.