Вечером за нами заезжают парни на раздолбанном пикапе. Едем недолго – город маленький. Вскоре оказываемся на лесной опушке, где нас уже ждут ещё несколько таких же рослых мордатых подростков на подержанных авто. Все поголовно в клетчатых рубахах поверх белых, как снег, футболок, рваной джинсе и жёлтых шнурованных ботинках. Выглядит прикольно, надо будет обзавестись такими же бутсами. Впервые за долгие недели я могу хоть немного расслабиться. Ко мне изредка подходят, но, натыкаясь на угрюмое молчание, тактично отваливают. То, что мне сейчас и нужно. Через минут двадцать подъезжает ещё пара машин, они паркуются задом к лужайке. Из открытых дверей первой начинает надрывно орать какой-то бэнд, а из второй выкатывают железные круглобокие бочонки.
В бочонках – пиво. Много-много пива. Непонятно, откуда они его достали? Насколько я знаю, в Америке с этим строго и до двадцати одного года продажа алкоголя запрещена. Парни совершают какой-то дикий ритуал: одному вставляют в рот шланг и через здоровенную воронку сверху вливают пенистый напиток. Это называется странным словом tailgating[18]. Совершенно непонятно, как этот чувак не лопнет: горло его совершает глотательные движения так быстро, будто он обучался искусству заглатывать литры жидкости годами. Так по очереди делают ещё некоторые из присутствующих. Девушки не отстают от парней, они гортанно смеются, приседают, хлопая себя по ляжкам крепкими ладонями. Они кажутся невероятно крутыми, и сразу видно, что в глазах товарищей они выглядят очень привлекательно: увесистые шлепки по задницам и недвусмысленные взгляды, которые те кидают на своих подруг, выдают их явную заинтересованность в долгих романтических отношениях. Надо попрактиковаться перед зеркалом так же призывно откидывать волосы со лба и вертеть задом при ходьбе – может, хоть так я смогу повысить свой рейтинг в глазах окружающих.
Рассыпаясь пьяным хохотком, ребята предлагают повторить эксперимент со шлангом – я в ужасе отказываюсь, хотя любопытство подбивает меня попробовать. Они не настаивают. Подносят пластиковый стакан с пенистым напитком, предлагают угоститься чипсами и оставляют в покое. Это первый вечер, когда я начинаю чувствовать всем своим нутром – нет, пока ещё не всем, но кончиками оттаивающих пальцев… СВОБОДУ! Никто не следит за мной, меня не мучает страх перед родителями – приёмных я почему-то в расчёт не беру. Алкоголь мягко гасит мою тоску по дому, Андрею, парням. Моя голова плывёт от светлого, как моча, пива и свежего лесного воздуха – кааайф… Лохматый, как дворовый пёс, рыжебровый парень, мягко заваливаясь на поворотах, подруливает ко мне.
– Слушай… ик… я слышал, ты русская. А правда, что русские всё время пьют водку? Калаши с собой носите? Или с крупнокалиберным оружием на улицу нельзя?
«Ага, а ещё у каждого по ручному медведю!» хочется ответить мне, но я не нахожу подходящих слов, лишь смеюсь в ответ.
…И, простая душа, я гляжу, не дыша, как вдохновенно наполняет стакан мой друг музыкант…[19]
Как бы я хотела сейчас оказаться у Леши Дапиры на флэту, в окружении таких родных смеющихся лиц, закусывать водку шоколадкой и мучительно морщиться в кулак, пьянея с первой рюмки – мне много не надо. Я не волшебник, я только учусь.
Возвращаемся домой поздно, кривыми тропами пробираясь до дома. В гостиной сидит вся семья. Молча. Мы с сестрой так же молча проходим мимо них, опустив головы и стараясь не дышать перегаром. Спиной чувствую неприятности, но они пока что тщетно пытаются достучаться до меня сквозь вату алкогольных паров. Чужое недовольство, уколы судьбы – мне сейчас всё это так фиолетово…
Байка 9. Брошенная матрёшка
Характерной чертой культуры общения русских являются ночные кухонные посиделки у самовара с чаем. Русские обожают вести лёгкие ненавязчивые философские беседы до третьих петухов.
Через неделю приёмная мать с неизменно вежливой улыбкой предлагает ответить на звонок. Это координатор, honey[20], хочет с тобой поговорить, okay? Задом чувствую неприятности, а мой зад меня ещё не подводил. Каркающий голос на том конце сообщает, что, к сожалению, мои отношения с приёмной семьёй не сложились, поэтому программа обязана предоставить мне новое жильё, а пока я временно перееду в дом координатора – обладателя этого самого противного старушечьего голоса. Чувствую, как меня за доли секунды до краёв, как стакан со свежим лимонадом наполняют острые ледышки. От меня отказались. Бросили. Как ненужную куклу. Неформатную русскую матрешку.
Два дня провожу, закрывшись у себя в комнате и наглухо задраив все люки души. Мне неуютно в этом большом доме, на этих чистых, пахнущих цветами одеялах, под этой красивой черепичной крышей, где я не нужна. Как следствие, пропадает аппетит – проблема с дневным питанием временно решена. Меня с моим скромным скарбом забирает сухопарая бабка на старом американском авто, похожем на потёртый чемодан из крокодиловой кожи. И пахнет он, как должны пахнуть все старые крокодилы – сыростью, пылью и тоской. С приёмными родителями прощаюсь сухо, скомкано – мне жутко неудобно, как может быть неудобно только гостю, которому тактично намекнули, что он пришёлся не ко двору. Спасибо, что зашли, будем премного благодарны, если забудете дорогу в наш дом. Низкий поклон в пол, пока-пока! Им тоже неловко, они прячут глаза и бормочут шаблонные напутствия. Приёмная мама пытается изобразить сожаление на своём круглом румяном лице, силится выдавить скупую слезу, но у неё это плохо получается – навыка нет.
Я буду названивать ей ещё какое-то время с вопросом, могу ли я вернуться обратно в их семью и каждый раз натыкаться на размытое – I don’t know, honey[21]! Это решаю не я. Как нелепо. Я чувствовала себя такой чужой в этом доме, но мне невыносима мысль, что придётся заново привыкать к незнакомым людям, которые могут оказаться ещё хуже. Я плачу, вновь и вновь пересматривая папку с фотографиями из дома. Всё бы отдала, чтобы оказаться сейчас там, зарыться с головой в старое колючее одеяло из верблюжьей шерсти. Никому я не нужна.
В новом доме жильцов гораздо больше, он кишит постояльцами, как муравейник. Это явно идёт мне на пользу – я отвлекаюсь на людей, на происходящее вокруг, и это несколько притупляет сосущую боль одиночества.
Дом, как это часто бывает в пригородах Америки, одноэтажный, но при входе есть спуск в цокольное помещение – полноценный второй этаж. Он не такой ухоженный и уютный, как дом полицейских: здесь нет ковровых покрытий и мягкой мебели, нет картин с видами гор, телевизора с большим экраном в каждой комнате и бегового тренажера, который в часы досуга любит терзать сестра-чирлидерша. Но для жилья подвал вполне пригоден. Большую его часть занимает мастерская деда – мужа хозяйки. Всё свободное время он проводит здесь: вечно что-то пилит и стругает, хотя я не видела ни единой полезной вещи, вышедшей из-под его рубанка. Хоть бы буратино какой завалялся под лавкой – нет, одни кривобокие уродцы валяются там и сям. Такое впечатление, что он просто любит пилить. И стругать. И монотонно долбить молотком, делясь глубоко спрятанными эмоциями с изувеченными кусками дерева.
Глава дома – старая, худая, жутко въедливая бабка. Из той категории людей, у которых ответов больше, чем вопросов во вселенной. Человек, который точно знает, как всем жить. Разумеется, я автоматом попадаю в чёрный список тех гадов, которые вечно портят идеальную картину мира – я не умею вести себя «как надо». Хищная улыбка не сходит с лица хозяйки, она постоянно подхихикивает, как клоун-людоед из фильма ужасов. Мне страшно оставаться с ней один на один – ещё в ногу зубами вцепится.
В доме квартирует семья чехов – мама, папа и два ребенка – дочь лет двенадцати и восьмилетний пацан. Мама и доча трещат на английском, как на своём родном, сразу видно, что в ЮэС не первый раз. Девчонка одета на американский манер: жёлтые боты, широкие штаны, белая толстовка с капюшоном. Втайне завидую – я-то до сих пор хожу в своих единственных джинсах и заношенной до дыр футболке. Хорошо хоть удалось купить чёрные ботинки – они жарковаты для лета, но это мелочи жизни. Зато я в них не выгляжу, как русский лох из деревни.
Папа-чех не говорит по-английски. Не знаю почему, но меня тянет к нему помимо воли. Он такой добрый, большой, мягкий, так хочется обнять его, почувствовать на голове его ладонь рабочего, прожившего хорошую жизнь человека. С родным отцом у меня тяжёлые отношения, и я ищу в лице этого улыбчивого бородача то, чего мне так не хватает: понимания, силы, мужской заботы и защиты. И добряк отвечает мне тем же: обращается со мной, как с родным ребенком, как с доченькой. Мне так уютно рядом с ним. Хочется забраться к нему на колени, зарыться лицом в его лохматую, как у сказочного лесовика бороду и дышать безопасностью, спокойствием и домашним уютом, который он излучает, как ласковое августовское солнышко.
Ещё в доме живёт мальчик Саша из Улан-Удэ – Улановки, как он называет свой родной город. Его временно – пока гостят чехи – поселили в наиболее благоустроенную комнату цокольного этажа. Саша хмур и неразговорчив, но мой приезд несколько оживляет его. Ему скучно, и он рад любой компании. С чехами, судя по всему, у него не сложилось.
Чехи занимают две комнаты – даже бабке пришлось на время переехать к своему деду, что, подозреваю, стоит ему мучительных ночей, и без того испорченных старческой бессонницей и несварением желудка. Я сплю на диване в гостиной, больше в доме спальных мест нет. Из подушек, что валяются там, выбираю одну с надписью «Home, sweet home»[22]. Как далеко сейчас мой sweet home, как далеко от меня Андрей, ребята…
Бабка занята по самое не хочу, она – координатор, у неё масса дел. Один из тех моментов, когда вспоминаешь всех святых угодников. Будь она днём дома, только тем бы и занималась, что проедала мне плешь. Но, страдая бессонницей, она за компанию изводит меня бесконечными ночными разговорами. Речь, как правило, идёт о моём поведении.
– Ты кошмарно одеваешься! Посмотри, что носят остальные подростки! Это яркие, позитивные цвета, почему ты одна вечно в чёрном, как ворона?
– Как ты себя ведёшь? Пробовала хотя бы иногда улыбаться? Люди думают, что ты их ненавидишь (ага, некоторых до ужаса)!
– Почему ты так много ешь? (Это я-то много ем?! Да я тут с голоду загибаюсь!)
– Почему ты вечно где-то прячешься? Выйди, пообщайся с остальными!
– Что за ерунду ты рисуешь?
– Ты совершенно не умеешь обращаться со своими карманными деньгами!
Ах, да, она же в курсе, как я бездарно трачу стипендию. Бабка знает, какую сумму я получаю и следит за всеми моими покупками недремлющим оком, что стоит мне долгих нравоучительных лекций. Но остановиться я не в силах. Это мои первые личные деньги, полученные не от родителей – это моя стипендия, и я желаю распоряжаться ею без чужих нотаций! Чем я и занимаюсь – спускаю её в первый же день в магазинах с чешкой Катаринкой. Девчонке бабка ничего сказать не может – у той свои мани, и плевать ей с Эмпайр Стейт Билдинг[23] на эту Гингему.
Ещё один вопрос на повестке дня – почему я так редко хожу в душ. Видите ли, мыться надо каждый день, а не когда приспичит. И это говорят мне те, у кого в туалете нет мусорного ведра. Дикие люди!
На исходе первого часа ночи бабкин бубнёж сливается в сплошной белый шум. Всё, о чём я могу думать – когда же эта старая сволочь меня отпустит. Мои намёки на то, что я хочу спать, я устала, я не могу, финиш, баста, SOS – бабка игнорирует. Наутро, когда разбитая и с синяками под глазами, я выползаю на кухню, только ленивый не задаёт мне поражающий своей новизной вопрос – ну что, опять тебя «старая» мучила? Старая – так зовёт её семья чехов.
Байка 10. Гастрономические и иные извращения
У русских своеобразные предпочтения в еде. Популярные национальные блюда – красная икра, завёрнутая в сладкую лепёшку и солёная рыба под слоем майонеза и варёных овощей.
В Америке какая-то жопа с едой. Кормят нас скудно – всё, что варит бабка, я бы смела в один присест, дайте мне только волю. Что мне две несчастные картошинки, болтающиеся в жидковатом, сладком (буэээ) овощном соусе и два кружка помидорки? Я дома ковшик борща съедаю со сметаной, а потом ещё добавки требую. Растущий организм, фигли.
Завтрак однообразен и предсказуем, как труп бомжа в февральском сугробе. Тосты с калиновым сиропом, яичница, стакан апельсинового сока с мякотью, который закупается в невообразимых количествах – огромные белые канистры хранятся в нижнем отделении необъятного, как космический корабль, двустворчатого холодильника. Я не оракул, но уже с лёгкостью вангую, что после такой тесной дружбы с апельсиновым соком я его не то, что пить – нюхать не смогу в течение долгих лет.
В доме фурии-координаторши я, как ни странно, чувствую себя более раскованно, чем у предыдущих родителей-предателей. Уж не знаю, что тому причиной – время, которое потихоньку начинает зализывать раны или внезапное появление напарника – нагловатой и задорной девочки-чешки. В отсутствие желчной бабки и её деда мы с Катаринкой на пару инспектируем кухонные шкафы. В холодильник я всё ещё не могу лезть – стыд и гадливость живы во мне, хотя голос их с каждым днём всё тише. Жрать захочешь и не такое учудишь. Но запасы шкафов скудны и прозаичны. Крекеры, джем и – о, жуть! – арахисовое масло! Кто придумал эту адскую субстанцию? Ненавижу орехи, особенно арахис. А тут целая банка этого добра, перемолотого в пыль до консистенции пасты! Кошмар просто. Но голод настойчиво побуждает меня прикончить и его. Чтобы придать сомнительного цвета массе подобие аппетитности, смешиваю её с джемом и мажу на хлеб. Пропихиваю в себя жирные куски, задерживая дыхание – лишь бы не вдыхать этот тошнотворный запах. Водку и то пить легче.
Иногда дед возит нас в МакДональдс. Единственный такой ресторан в России находится в Москве и по слухам туда стоят огромные очереди – в разы больше, чем в Мавзолей. Оно и понятно: приятней отведать заморских бутербродов, чем пялиться на разложившегося на плесень и липовый мёд дедушку Ленина. Танька Былинская, моя одноклассница, вернувшись с летних каникул, рассказывала:
– Бигмак можно есть очень долго. Вот ты его откусываешь, жуёшь-жуёшь, а он не кончается!
Спросить, из чего сделано загадочное блюдо, я не решалась – Танька дружит с самыми крутыми девочками нашего класса и в их компании мне не место. У меня дома нет видика, мои родители не могут позволить купить мне дубленку и я не была за границей. О чём со мной вообще можно говорить. Поэтому до сей поры я представляла БигМак как многоярусную башню из сладкой прессованной губки, вроде огромного куска зефира, моим воображением окрашенного в зелёный цвет. На самом деле это просто бутерброд: два этажа котлет, помидоров-огурцов и булки. Вкус гамбургеров и картошки-фри кажется мне божественным, рожки с мороженым – неизведанным доселе лакомством. Из каждого столика торчат два крана: из одного идёт кетчуп, из другого – горчица. Качать можно от заката до забора – бесконечно. И абсолютно безвозмездно, то есть даром. А у меня дома японский майонез «Золотой Оттоги» идёт в качестве лакомства. Мы мажем его на хлеб, как масло. Кетчуп же я пробую впервые. Его кислый вкус покоряет моё сердце без боя. Я готова припасть к крану с красным винтиком и глотать эту пасту бесконечно. Криво воспринятое на слух название French fries[24] трансформируется во French frogs. Так я и буду величать картофельную соломку ещё несколько месяцев, ловя косые взгляды кассиров. Французские лягушки, что кажется мне вполне логичным. Хотя, казалось бы, какое отношение могут иметь эти самые лягушки к жареной картохе?
Однажды бабка сообщает нам, что в городе проводится ярмарка для таких же exchange students[25], как мы. Нужно приготовить какое-нибудь национальное блюдо. Стряпня явно не моя сильная сторона, поэтому с затаённой радостью ведусь на энтузиазм Саши: он с гордостью заявляет, что варит безумно вкусный и нереально сытный – мечта голодного мужчины! – борщ. Ну, ок, вперёд, чувачок, я тебе доверяю. Я и яйца вкрутую не сварю, не то что суп, тем более, такой сложный. Мама как-то пыталась привить нам с сестрой навыки будущей хозяюшки, устроив «дежурства». Это подразумевало уборку всей квартиры и приготовление ужина под её строгим надзором – по очереди. Из небогатого списка блюд помню только кособокие куски печенки, плавающие в кипящей сметане и слипшиеся в густой клейстер макароны. Поэтому ростки хозяйственности, если таковые и проклёвывались во мне, были задушены на корню правящей материнской дланью.