— Ах, волк те заешь! Важно! раздалось восклицание рядом с Зинченко.
Он оглянулся. Это восторгался приземистый пехотинец. На лице его отражалось нескрываемое удовольствие.
— Надо им чоху пожертвовать! решил солдатик и полез в карман за связкой этих монет.
Зинченко хотел было опять подтрунить над ним, но чьё-то прикосновение к его плечу остановило его.
Позади стояла Уинг-Ти.
Девушка тяжело дышала — грудь её так и вздымалась при каждом вздохе. Она быстро шла и запыхалась. Сперва она даже и слова не могла вымолвить.
Лицо казака при виде маленькой китаянки озарила довольная улыбка.
— А, красоточка, спасибо, что пришла! С делом или на своего беса посмотреть?
— Русский, ты можешь... беги, скорей беги отсюда! — залепетала она. — Спасайся, если тебе дорога твоя жизнь...
— Чего ты? — искренно удивился Зинченко. — Куда бежать?
— Беги... куда не знаю... все бегите... Я не хочу вашей смерти... Он перебьёт всех... всех до одного...
— Ты, девка, рехнулась, что ли? Всем бежать! Ишь, что выдумала!.. Зачем?
— Там, у нас в фанзе, посланник Дракона... Он пришёл к верным... Горе, горе мне, вам!
Уинг-Ти зарыдала. Около китаянки и казака уже собралась толпа любопытствующих солдат.
— Разогорчил, значит, чем разлапушку! — ввернул своё слово тот пехотинец, над которым подтрунивал казак. — Ишь как плачет-то, рекой разливается.
— Пойдём! Что у вас там такое? — решил Зинченко, сообразивший, что в семье его китайского друга случилось что-то не совсем обычное.
— Нет... Не ходи!.. Прошу тебя, не ходи! тихим шёпотом говорила Уинг-Ти.
— Ан пойду! Там я у твоего батьки грамотку одну оставил, так вот за ней пойду, пусть отдаст, старый пёс! А ты, девушка, братьев сыщи, я их здесь, кажись, видел... — и, не обращая более внимания на китаянку, Зинченко быстро зашагал по базарной улице.
Уинг-Ти рыдала, звала его назад, но он делал вид, что ничего не слышит, и только ускорял шаги.
Девушка кинулась догонять его.
— Ишь ты, ведь и взаправду любовь — не картошка, — пустил ей вдогонку пехотинец. — Стыд девка позабыла... Эх! Видно, бабы везде одни и те же... что у нас в Рассее, то и в Китае.
Уинг-Ти, однако, не догнала Зинченко, Он скрылся из вида в узких переулках городка в то самое время, когда китаянка была совсем близко уже к нему. Она бежала, ничего не видя в своём отчаянии перед собой, и вдруг со всего размаха наскочила на шедшего ей навстречу человека.
С лёгким криком испуга она отпрянула назад и взглянула на встретившегося. Это был пехотный офицер, молодой, статный. Уинг-Ти знала его. Не раз она носила в порт овощи с небольшого огорода отца и там часто встречала этого молодого человека, весело шутившего с нею. Знала девушка, что русские его зовут Николаем Ивановичем, а от солдат на базаре слыхала и его фамилию — Шатов.
Теперь, увидав Шатова, она сразу решилась на безумный, как ей показалось, поступок.
— Николай Иванович, — ломая язык и коверкая слова, заговорила она, — ты — офицер, ты всё можешь... Прошу тебя...
Шатов тоже узнал китаянку.
— Что, милая Уинг-Ти? ласково спросил он. — О чём ты просишь?
— Казак впереди... ты видел?
— Да, что же?
— Прикажи ему не ходить к нам, прошу тебя, верни его, пусть его не ходит.
Такая просьба Шатову показалась более чем странной. Он действительно встретил Зинченко. Тот сделал ему под козырёк и казался совершенно трезвым, так что ни в каких дурных намерениях заподозрить его было нельзя.
Однако Уинг-Ти просила исполнить её просьбу та: убедительно, таким молящим тоном, что Шатов не решился ответить отказом.
— Видишь ли, милая девушка, — заговорил он, — чтоб я мог отдать приказание этому напугавшему тебя казаку мы должны догнать его...
— Так пойдём же и догоним его!
— Но я не знаю, куда он пошёл...
— Он пошёл к нам... в фанзу моего отца...
— Тогда, пожалуй, поспешим... Но объясни, в чём дело?
— Мой старый отец... умрёт... убьёт...
Шатов так и вспыхнул.
— Как? Русский солдат сделает это? — воскликнул он. — Не может этого быть!
Уинг-Ти сообразила, что она сказала лишнее, и смолкла.
— Я не верю тебе: русский солдат — не зверь и не пойдёт так спокойно на убийство, как шёл этот казак. Не чтобы успокоить тебя, я пойду. Веди меня!
Голос его звучал приказанием. Девушка оробела ещё более. Она не посмела ослушаться и покорно пошла вперёд, показывая Шатову дорогу к своей фанзе.
Николай Иванович решил пожертвовать получасом своего времени. Он чувствовал в этом приключении какую-то необъяснимую ещё загадку. Ни одно мгновение он не думал, чтобы тут таилась хоть тень преступления. В Порт-Артуре он был совсем новым человеком.
Не больше месяца, как прибыл он сюда, намереваясь при первой возможности отпроситься в отпуск и побывать в Пекине, куда его влекли не дела службы, а сердце... Там со своим семейством жила невеста молодого поручика, и чтобы быть поближе к ней, Шатов перевёлся в Порт-Артур из одного из сибирских полков.
Однако как ни мало времени он был здесь, а уже успел приглядеться к установившимся взаимоотношениям русских солдат и китайского населения городка. Люди жили между собой настолько дружно, что даже в праздник, когда кое-кто из солдат совершал слишком усердное возлияние Бахусу, особенно сильных столкновений не бывало. Казаки же из приамурских станиц не могли даже считаться новичками в близких сношениях с китайцами. В своих станицах по берегу Амура они постоянно сталкивались с ними, и, таким образом, здесь, в этом новом русском приобретении, знакомство было уже далеко не новым, так как «длиннокосые» никому из них в диковинку не были.
— Что же, далеко твой дом? — спросил Уинг-Ти Шатов, чтобы прервать скучное молчание, начинавшее томить его.
— Сейчас, вот тут, — ответила та и опять смолкла.
Теперь она поняла, что навела на свою семью серьёзную беду. Если посланник Дракона будет взят из их фанзы, то пострадает от этого её отец, которого обвинят в недонесении о появлении подстрекателя. Она же, мало того, что навела на него казака, теперь вела ещё офицера, который в её мнении был всесилен.
В нескольких шагах от своей фанзы Уинг-Ти остановилась как вкопанная. Она так и замерла вся... Из фанзы в тишине вечера прямо к ней доносились шум отчаянной борьбы и громкий голос, по которому она узнала, что Зинченко уже там.
— Нет, прёшь! Раз обойти себя дал, а теперь не попадусь, — кричал казак, — я тебе покажу кузькину мать! Я те дам с ножом на живого человека лезть... Врёшь, не уйдёшь теперь...
Шатов сделал быстрое движение вперёд и в два прыжка очутился на пороге фанзы.
При тусклом свете фонаря глазам его представилось следующее. На земляном полу у самого капа дюжий казак барахтался с тщедушным китайцем. Но тщедушным тот казался только с виду. Китаец, по-видимому, мало уступал в физической силе молодцу-сибиряку.
Зинченко, не на шутку встревоженный непонятными словами Уинг-Ти, одним духом домчался до фанзы её отца. Бесцеремонно войдя внутрь жилища, он прошёл прямо в семейную комнату и едва перешагнул порог её, как увидел перед собой запечатлевшуюся в его памяти физиономию китайца, которого он задержал на Мандаринской дороге.
Может быть, всё бы обошлось для Синь-Хо вполне благополучно, но на этот раз он не выдержал характера. Появление казака было слишком неожиданно. Первой мыслью посланника Дракона было то, что Юнь-Ань-О предал его.
— Презренный раб! — крикнул он. — Ты осмелился выдать меня в руки врагов!.. Горе тебе! Я не останусь не отмщённым!
А Зинченко в это время без особенно дурных намерений, даже и не думая снова задерживать этого китайца, шагнул вперёд, протягивая, в виде особой любезности, как старому знакомому, Синь-Хо руки.
То, что произошло затем, в первое мгновение ошеломило казака. Китаец присел на корточки и, словно оттолкнутый пружиной, прыгнул на него с обнажённым ножом в руке.
Чувство самосохранения, независимо от всякого соображения, заставило Зинченко податься в сторону. Это спасло его. Нож Синь-Хо, направленный прямо в сердце, соскользнул, разорвал мундир и только слегка оцарапал кожу на боку. Сам же убийца, не встретив в своём прыжке конечной точки опоры, брякнулся об пол, и через мгновение Зинченко уже облапил сто.
Но взять посланника Дракона оказалось не так-то легко. В его тщедушном теле оказалась громадная физическая сила. Если он и не был сильнее казака, то, во всяком случае, и не уступал ему. Напрасно Зинченко сдавливал сто в своих медвежьих объятиях. Синь-Хо вывёртывался из них, и борющиеся подкатывались всё ближе и ближе к дверям.
— Я те, брат, покажу, как казённые мундиры рвать! — хрипел казак. — Ежели ты мирной, то какое право имеешь на христолюбивого воина с ножом кидаться! Нет, брат, пойдём к начальству!
Оп уже изловчился и крепко держал китайца, когда раздался оклик:
— Стой! Что здесь такое?
Зинченко, услыхав эти слова, мгновенно бросил пленника, оглянулся и, видя офицера, быстро вскочил на ноги и вытянулся во фронт.
— Что такое? В чём тут дело? — повторил Шатов, делая шаг вперёд.
Но прежде чем Зинченко успел ответить, Синь-Хо ловким прыжком очутился у дверей, оттолкнул с силой в сторону Шатова и выбежал из фанзы.
Всё это было делом нескольких мгновений. Зинченко двинулся было вперёд, но увидев, что офицер пошатнулся, бросился к нему на помощь.
— Ваше благородие! Не убил ли он вас? — заботливо спрашивал он, стараясь подхватить Шатова под руку.
— Нет, ничего!.. Спасибо! — отвечал тот, придя в себя. — Что здесь такое?
— Честь имею доложить... Юнанка! Стул господину поручику! Извольте присесть... Честь имею доложить, — начал казак. — Как я был на представлении их беса, то прибежала ко мне вот евойна дочка и говорит: «Беги, все бегите, всех вас убьют!». Я и испугался. Думаю, что за оказия? И так как этого длиннокосого знаю, то побежал к нему осведомиться, в чём дело! А тут — подозрительная личность. Извольте посмотреть, мундир располосовал, а мундир-то почти новёхонек.
— Да за что же? — с недоверием спросил Шатов. — Ведь так зря никто с ножом бросаться не станет! Вероятно, ты обидел этого китайца?
— Ни в жизнь, ваш-бродь! Действительно, бывши в разъезде, мы с Васюхновым задержали его было подле их моленной на Мандаринской дороге, да потом отпустили, потому никаких признаков к задержанию не было, а кто он такой — извольте спросить вот у этого самого Юнанки.
Юнь-Ань-О, дрожавший всеми членами своего старого тела, кинулся на колени перед Шатовым.
— Встань, встань! Зачем это? — воскликнул тот. — Ты лучше скажи мне, обидел тебя этот казак, да?
— Нет, капитан, нет! — только и смог пролепетать тот. — Он меня не обидел...
— Тогда, может быть, он обидел твоего гостя? Ты говори, не бойся...
— И его не обижал...
— Тогда я не понимаю, в чём дело? Что же у вас такое случилось? За что же твой гость хотел ударить его ножом?
— Я... я не знаю...
— Решительно понять ничего нельзя... Твоя дочь встретила меня, перепуганная, плачущая; она просила меня вернуть вот его, не допускать в твой дом; она говорила, и я мог понять, что тебя собираются убить...
— Нет, нет, — твердил одно и то же Юнь-Ань-О.
— Ну, тогда я уже не знаю! Ты, — обратился Шатов к казаку. — Доложи о случившемся с тобою по начальству, а я подтвержу твоё донесение.
— Слушаю, ваш-бродь! Дозвольте просить.
— Что ещё?
— Прикажите вот этому самому Юнанке отдать грамотку, которую он от меня взял.
— Какую грамотку?
— Китайскую, ваш-бродь. Надо её по начальству представить, потому что, видимо, здесь дело нечисто.
— Ты слышишь? — взглянул Шагов на Юнь-Ань-О. — Он говорит, что ты у него что-то взял.
Старик так и затрясся.
— Нет, нет! — как эхо, повторял он.
— Тогда, ваш-бродь, дозвольте его в полицию отвести. Дружба — дружбой, а служба службой!.. Он, как грамотку брал от меня, весь позеленел ажно... Видится, там что-то неладное прописано.
— А ты сам её где ваял?
— В моленной ихней на дороге. Думал в станицу послать, братниным ребятам позабавиться. А теперь вижу, дело нечисто. Добром, Юнанка, отдавай, не то сволоку ведь!
Юнь-Ань-О понял, что отпирательство и сопротивление ли к чему не приведут. Дрожащими руками достал он из-за пазухи послание Дракона и передал Зинченко. При атом лицо старика выражало такое отчаяние, что и Шатову, и казаку стало его жаль.
— Она самая! — воскликнул Зинченко. — Да ты, брат, не рюмься! Ежели тут ничего нет, так я тебе завтра же её назад принесу... Владай на здоровье! Мне ведь этого добра не жалко!
Шатов, между тем, поднялся со стула.
— Прощай, старик, — сказал он. — Я пришёл к тебе по зову твоей дочери, желая помочь. Ты, очевидно, не хочешь говорить, в чём дело, мне же кажется, что во всём атом и в твоём поведении также кроется какая-то загадка. Конечно, всё это не замедлит разъясниться, но для тебя было бы лучше, если бы ты открыл правду сам. Не хочешь? Как хочешь — это твоё дело! Где твоя дочь, позвавшая меня?
Уинг-Ти нигде не было видно. Бедная девушка убежала обратно на базарную площадь — разыскивать братьев.
— Так смотри же! — снова приказал Шатов казаку. — Немедленно иди и доложи обо всём... Очень может быть, тут есть что-либо такое, что не терпит отлагательств.
— Слушаюсь, ваш-бродь! Будет исполнено!
Зинченко проводил офицера и пошёл с докладом. Через четверть часа Шатов был уже у себя.
Он не думал, чтобы всё происшедшее могло быть чем-либо серьёзным. Напротив того, Николай Иванович был склонен видеть в этом любовную подкладку. Почему-то ему показалось, что подозрительный китаец — жених хорошенькой Уинг-Ти, и, увидав казака, заподозрил в нём соперника и кинулся в порыве ревности с ножом.
Вообще влюблённые способны везде и всюду причиною всех совершающихся событий видеть одну только любовь... Николай же Иванович переживал самую хорошую пору любви. Хотя и теперь его отделяли от любимого существа не только суша, но и воды Печилийского залива, но его невеста в мечтах, в сновидениях всегда была с ним... Засыпая в эту ночь, он видел во сне Пекин и свою ненаглядную Лену...
Страшный шум, свистки, барабанный бой прервали сновидения молодого человека. С усилием раскрыв глаза, он взглянул в окно. Всё небо было освещено ярко-багровым заревом недалёкого пожара.
VI
НА КРАТЕРЕ BУЛKAHA
любленному поручику Пекин в сновидениях представлялся каким-то дивным уголком земного рая... Пожалуй, что этот клочок земли и мог бы быть таковым, если бы его, как и всё на земле, не портили люди.Столица Поднебесной империи лежит на равнине так, что Пекин появляется перед глазами путешественника только тогда, когда он приблизится к самым стенам этого своеобразного города. Впечатление, безусловно, величественное, получается только тогда, когда путник, пройдя через узенькую калитку сбоку, вступает в сам город и направляется к южным воротам в стене, окружающей Маньчжурский (Татарский) город. Впечатление на первых порах получается грандиозное. Слева за рвом открывается вид на внешний Китайский город, направо поднимается мощная, без малого в шесть саженей, стена, словно выросшая из непроходимых песков. Стена эта такой ширины, что по ней, точно по стене Древних Вавилона или Ниневии, могли бы свободно разъехаться, не задевая друг друга, пять или шесть древних колесниц, вполне готовых к бою... Достаточно сказать, что толщина стен достигает пяти с лишком саженей!..
Татарский город есть столица Китая в том смысле, как принято понимать это слово, хотя, собственно говоря, весь Пекин есть соединение вместе двух разных городов. После покорения страны царствующей династией маньчжуры, монголы и китайцы были разделены на восемь знамён, или полков. Маньчжуры, как первенствующее племя, составляли войско и селились вокруг дворцов своих принцев и князей, а купцы и вообще простой народ были выселены в особые кварталы, отгороженные от Маньчжурского города каменной стеной. Так создались все главнейшие города Китая. В этой обособленности одного племени от другого сказывалось недоверие завоевателя к побеждённым и желание путём вооружённой силы постоянно держать их в своей власти.