Бела заметил, какое впечатление произвёл он на славянского князя, и слабо улыбнулся.
— Приди ко мне, о юный, — произнёс он, протягивая к Владимиру руки, — ещё раз приветствую тебя, ибо я опять вопрошал Святовита и Святовит снова остался доволен твоим прибытием на остров!
Славянский князь почтительно приблизился к трону жреца и преклонил колено.
— Отец, — с порывом сказал он, — я вижу, что ты полон доброжелательства к нам! Мне показалось, что, когда расстались мы, на лице твоём появилась тень гнева, но теперь твои слова рассеяли мои подозрения.
— Не может быть гнева на тех, к кому благоволит Святовит, — возразил Бела. — Витязи, — обратился он к Добрыне и Освальду, — займите места за столом, и чтобы вам не было скучно, я призову для беседы с вами начальников Святовитовых дружин, ты же, Владимир, сядь около меня, и когда утолишь свой голод и жажду, мы будем говорить с тобой обо всём, что тебе по душе.
Бела громко хлопнул в ладоши. Двое молодых жрецов, явившихся как из-под земли, установили несколько ниже его трона небольшой столик со всевозможными яствами. Яства, но в большем количестве, появились и на главном столе. Пока подавали их, зал наполнялся воинами-жрецами. Все эти люди были с виду могучи, красивы. Стариков между ними не было, даже пожилых виднелось очень немного. Подходя к столу, они кланялись в пояс Добрыне и Освальду и только после этого занимали свои места. Добрыня Малкович отвечал им степенным поклоном, а сам всё старался подобраться к краю стола. Старому витязю хотелось быть поближе к племяннику, и он преуспел в этом. Уловку его не заметил даже Бела, всё своё внимание обративший на Владимира, и, наконец, Добрыня ухитрился пристроиться за столом так, что ему было слышно каждое слово из разговора племянника с арконским жрецом.
По знаку Белы начался пир. Все вставали со своих мест и низким, поясным поклоном приветствовали жреца. В этот момент раздались тихие, приглушённые далью звуки рогов, к которым скоро присоединились невидимые лютни, где-то послышалось согласное красивое пение скрытого от глаз пирующих хора. Всё же за столом молчали, даже не слышно было звона кубков.
— Клянусь Перуном, Одином, самим Святовитом, наконец, — воскликнул Владимир, — мне это пение нравится более, чем то, которое я слышал по дороге сюда!
— Что ты хочешь сказать, дитя? — ласково спросил Бела, взглядывая на славянского князя.
— Твой Нонне зачем-то привёл нас туда, где мучаются христиане.
— Д-а-а! — протяжно произнёс жрец. — И что же?
— Я подумал, что нехорошо очутиться на их месте!
— Ещё бы! — усмехнулся старец.
— Но за что они так мучаются?
— Ты хочешь это знать?
— Да! Нонне что-то такое говорил мне. Будто они враги Святовита, и их муки доставляют ему удовольствие. Может ли это быть? Я видел этих людей. Они кротки, в особенности их жрецы, толкуют о какой-то любви и неохотно берутся за меч. За что же страдают они? Я понимаю битву. Это другое дело. Тогда есть сладость борьбы, а за ней и счастье победы. Полна наслаждения удовлетворённая месть. Но что сладкого в том, чтобы пленить людей и терзать их тело?
Владимир и не замечал, что по мере того, как текла его речь, хмурился арконский жрец.
— Ты очень молод, сын мой, — вымолвил, прерывая его, Бела, — и многое в жизни действительно непонятно тебе. Нет у Святовита, у Перуна, у Сварога, Одина врагов земных более сильных, чем христиане. Всюду, где ни появляются они, рассеивается слава богов, которым поклонялись целые поколения наших предков. Христиане возвещают новую жизнь, а зачем она, эта жизнь, когда народ счастлив? Разве не прославил себя и свой народ конунг Олав своими бесчисленными победами? Имя его гремело повсюду. Но как только около него появились христиане, он забыл о победах и слушает их речи, а народ его беднеет и не находит себе пищи для существования. А речи их лживы. Они говорят о добре и какой-то любви людей, а что делают сами? Вот и ты пострадал и страдаешь от них.
— Как так? — вскричал Владимир.
— Тебе лучше это знать, лучше, чем кому другому!
— Ничего не знаю. Моя бабка Ольга была христианкой, и я никогда не видал от неё никакого зла. Это скажет и Добрыня!
Малкович, услыхав своё имя, приподнялся и перешёл к столу, за которым сидел его племянник.
— Ты что-то говоришь обо мне? — сказал он.
— Да! Вот скажи Беле, что бабка Ольга, хотя и умерла христианкой, а лучше её не было на свете женщины.
Добрыня крякнул.
— Ты уж позволь, отец Бела, присесть с вами, — говорил он, подвигая высокий табурет, — слышу я, поминаете вы моё имя, так думаю, что уже и мне лучше быть здесь.
Глаза арконского жреца блеснули гневом.
Среди дружинников, сидевших за пышным столом, прошёл шёпот. Им показалось оскорбительным для их властелина бесцеремонная выходка славянского витязя, но тот не обратил внимания ни на грозные взгляды Белы, ни на ропот его воинов.
— Ты, отец Бела, не гневайся, — говорил Добрыня, принимаясь за кубок с вином, — сам ты виноват, что меня за задний стол пересадил. Не место мне, княжьему дяде, там. Вот я и перешёл сюда. Всё равно без меня с племянником ничего не решишь, и толковать-то со мной придётся!
— Отец Бела, — просительно сказал Владимир, — дядя Добрыня мне вместо отца, и нехорошо ему на пиру ниже меня быть!
. Лицо жреца несколько прояснилось.
— Это хорошо, что ты за своих заступаешься! — сказал он. — Пусть Малкович с нами будет. Я знаю, что он воин храбрый и советник хороший.
— Вот так и давно бы тебе! — промолвил, слегка усмехаясь, Добрыня. — Вот что, отец Бела, ты княгиню Ольгу хаять оставь: мудрая она была, недаром по вещему Олегу имя своё носила. Про христиан тоже ничего не скажу. Есть и среди них храбрые воины.
Бела опять нахмурился. Очевидно, он не мог выносить, когда при нём хвалили христиан.
— Много христиан развелось в Киеве, — произнёс он, — и они погубят весь народ славянский. Они уже просветили Ярополка и подстрекнули его убить Олега.
— Не может быть того! — воскликнул Владимир.
— Ты думаешь? — холодно сказал Бела, взглядывая в упор на Владимира. — Олег и ты никогда не поддались бы им, а Ярополк склонился на их сторону. Он позволяет христианским жрецам обращать в свою веру киевский народ. Олег не позволил бы этого. Ты тоже. Вот вас и нужно было устранить, чтобы Ярополк остался один княжить. О, они хитры! Олег пал, ты изгнанник. Ярополк поддался христианам.
— Я вернусь, — закричал Владимир, — и горе всем им!
Глаза его искрились гневом, слова будто через силу вырывались из груди.
— Кому им? — спросил Бела.
— Им! Ярополку и христианам.
— И ты не отступишься от своих слов?
— Клянусь, нет!
— Тогда, сын мой, ты можешь рассчитывать на помощь Святовита! — торжественно проговорил жрец. — Я дам тебе дружину и помогу тебе в твоей мести!
Он протянул руку славянскому князю, как бы подтверждая этим своё обещание.
6. ДОГОВОР
чевидно, Бела совершенно изменил свои взгляды на Добрыню.Вскоре вместе с ним он удалился из зала, оставив Владимира пировать со своими воинами. Сын Святослава между тем скоро развеселился. Обещание арконского жреца ободрило его. Он сильно побаивался, что им с Добрыней не удастся добыть на Рюгене дружины, теперь эти опасения рассеялись. С уходом Белы все вдруг повеселели. Завязался разговор, воины уже не только что непринуждённо разговаривали, но и смеялись. Забыта была даже выходка Добрыни Марковича, тем более, что все видели, как жрец оказал ему внимание.
К Владимиру относились все с большим почтением.
После того как Бела открыто пообещал ему помощь, в нём видели вождя предстоящего похода в новые, не истощённые ещё предшествовавшими грабежами земли, а поэтому теперь уже многие старались обратить на себя его внимание.
В то же самое время Бела и Добрыня в отдалённом покое вели между собою вполне откровенный разговор.
— Помощь-то ты обещал нам, отец Бела, — говорил Добрыня Малкович, непринуждённо рассевшись пред жрецом на дубовой скамье, — а вот не сказал одного, что ты получить с нас пожелаешь?
— А то, что вы исполнить можете, — был ответ.
— Ещё бы ты запросил, чего сделать нельзя, — усмехнулся Добрыня. — Да ты обиняками-то не говори. Условимся сразу — и конец всему!
— Помогу я вам, — вдруг пылко и страстно заговорил арконский жрец, — помогу так, что и теперь уже за ваш успех поручусь, а вы пообещайте мне лишь одно: что не заведёте на вашей Руси христианство и всех христиан изгоните из вашей земли.
— Только-то?
— Если и это исполните, хорошо будет!
— А и не любишь ты, Бела, христиан!
Жрец злобно рассмеялся.
— Мне полюбить их?! — воскликнул он. — Рюген и всё морское побережье, где живут мои венды, было подвластно Святовиту. В землях наших не было никого, кто осмелился бы усомниться в могуществе Святовита, и вот я вижу, что везде стала слабеть вера в богов, что люди перестают бояться их кары, не прибегают к нам, служителям божества. Я уже теперь не имею той силы и власти, какая была у меня недавно. Всё рушится, всё отпадает от старины, и виною этому христиане. Они везде заводят свои новые порядки. В землях франков, аллеманов, на острове саксов и пиктов исчезли совсем друиды, и только случайно уцелевшие руны кое-где ещё свидетельствуют об их недавнем могуществе. О древних богах и говорить нечего. Твёрд был среди народов славянских Святовит, но теперь, слышно, и они отказываются от старых богов. Ляхи уже становятся христианами; осталась Русь ваша, но и в неё вошло христианство. Правда, оно идёт к вам с Востока, из Византии, но это всё равно. Если оно укрепится на вашем Днепре, то оттуда разольётся везде по землям, где живете вы, славяне, и тогда пропадёт Святовит, а с ним и Аркона, и мой Рюген потеряют всё, всю власть, какую имели до сих пор. Я уже знаю, Олав, конунг Норвежский, подчиняясь христианским жрецам, задумывает поход на Аркону. Он разрушит храм Святовита, убьёт его белого коня, подчинит весь Рюген своей власти. Тогда всюду здесь появятся храмы христианского Бога, и у меня не будет силы защитить моё божество, которому я служу всю мою долгую жизнь. Вот почему я хочу, чтобы твой Владимир стал киевским князем. Он будет в Киеве и не пропустит христианских жрецов на Русь. Тогда Рюген будет спасён.
— А если пропустит? Если и сам станет христианином? — сказал Добрыня.
— Этого не будет!
— Как знать будущее.
— Не будет! Я поставлю его киевским князем, я же и уничтожу его, если он или ты осмелитесь изменить своему обещанию. Разве не мои дружины пойдут с вами? Разве не будет у меня могучих приверженцев в нашем Киеве? Я даю, я могу взять и назад данное.
«Ого, вот ты как, — подумал Добрыня, — я бы на твоём месте так говорить не стал! А ещё считаешься мудрецом!»
Бела не заметил его насмешливого взгляда.
— Итак, — с прежним увлечением продолжал он, — я помогу вам, я отдам вам голову Ярополка, потому что он никогда не будет служить нам. Вы же всегда будете моими союзниками. С помощью вас я изгоню христиан со всей Славянщины и всюду восстановлю старых богов, и опять народы будут счастливы по-прежнему. Когда же исполнится это, я соединю всех славян под властью киевского князя; всех славян, слышишь ли, витязь? И славяне пойдут повсюду, где умами и сердцами людей овладели христианские жрецы, и станут изгонять их, разрушать храмы их Бога, и будет тогда мой Святовит царить повсюду!
— Это не худо! — согласился Малкович.
— И ты с племянником будете служить мне.
— Коли только в том дело, чтобы христиан не пустить да вашей Арконе помощь подать, тогда и говорить нечего: конечно, будем! Сказать по правде, нам что Перун, что Святовит — всё равно.
— Нет, Перун у вас был, пусть и останется.
— И то ладно! А христиане… Да пусть они пропадут!
Добрыня становился с каждой минутой всё веселее.
Он даже и помыслить не смел, чтобы Бела поставил такие лёгкие условия своей помощи. Теперь его интересовал вопрос, сколько даст дружинников ему арконский жрец.
— Отдам хоть всю норвежскую дружину! — ответил Бела, когда Малкович спросил его об этом.
Тут Добрыня несколько стал в тупик. Он прекрасно знал, что варяги служат у арконского жреца по найму.
«Видно, их срок близок к концу, — вдруг сообразил он. — Да это всё равно, лишь бы в Новгород придти, а там и мы найдём, чем варягам платить! Полоцкая земля недалеко. Рогвольдовой казной все заплатим».
Однако он и виду не подал, что догадывается о близости срока окончания службы наёмных войск Арконы.
— Так по рукам тогда, отец Бела? — сказал он.
— А будет ли твой Владимир согласен на мои условия? — спросил осторожный Бела.
— Ну, ещё бы. Он хоть так про христиан говорил, а сам их не любит.
— Тогда пусть он даст клятву, а ты будь за него поручителем.
— Чем угодно, поклянёмся оба, — немедленно согласился Добрыня, — хоть Перуном самим, всё равно. Только ты не держи нас.
— Не буду держать. Ярополк усиливается.
Малкович лукаво посмотрел на жреца.
— А как же ты хотел выдать нам его с головой?
— И выдам. Он сам придёт к вам.
— Ой ли, отец! Ярополка-то я с детства знаю, простоват он, что и говорить, а всё-таки кто же сам на свою погибель пойдёт.
— Увидите! — коротко сказал Бела и устало закрыл глаза. Добрыня встал со скамьи.
— Притомился ты, отец, — сказал он, — да и я тоже. Пусть племянник веселится, а меня на покой отпусти. Обо всём, кажись, мы с тобой переговорили.
Не открывая глаз, Бела кивнул головою и хлопнул в ладоши. Появившемуся на зов служителю он приказал проводить витязя в приготовленный для него покой; но лишь только он остался один, выражение усталости исчезло с его лица, и он громко закричал:
— Нонне, Нонне!
Нонне ждал этого зова где-то совсем близко. Он явился мгновенно.
— Ты был здесь, Нонне? — с живостью спросил его Бела. — Ты слышал наш разговор?
— Слышал, великий отец.
— Что ты скажешь?
— Прости, великий, я не понимаю, зачем ты говорил этому варвару, почему тебе нужно, чтобы Владимир сел в Киеве? Не может ли он подумать, что мы нуждаемся в их помощи, а не они в нашей? Не вообразят ли они, что мы погибаем и не можем найти нигде себе союзников, кроме них, потому и берёмся помогать им?
Бела грустно покачал головою.
— Нонне, ты думаешь, что этот варвар глуп?
— Думаю так, великий отец.
— Тогда я скажу, что ты ошибаешься. Он княжий советник, и князь Святослав поручал ему и управление государством, и переговоры с неприятелем. Знаешь ли ты, вот этот Добрыня не раз обходил хитрецов-византийцев, а о других и говорить нечего.
— Но ты принял его неласково и сначала совсем не говорил с ним.
— Я должен был приглядеться к нему, понять, каков он с Владимиром. Недаром я живу столько лет на свете. Когда этот юноша сказал, что Добрыня ему вместо отца, я понял, что он действительно находится под его влиянием. И вот теперь нам нужно перехитрить его. Необходимо, чтобы около Владимира, когда он станет киевским князем, был у нас свой человек, который стал бы его ближайшим советником. Ты знаешь ли воеводу Блуда?
— Воеводу Ярополка?
— Да. Вот я хочу, чтобы он занял при Владимире место Добрыни. Блуд давно уже там. Он ненавидит христиан, ненавидит и Ярополка. Если он будет при Владимире, вся Русь будет покорна нам и поможет отстоять Рюген от Олава.
— Великий отец, — воскликнул Нонне, — разве так грозна опасность?
— Нонне, Нонне! Или ты не знаешь, что Олав — владыка, каких ещё не бывало на свете? Он храбрее всех конунгов, даже храбрее великого Кнута. И он, как донесли мне преданные люди, даже во сне грезит, как бы низвергнуть Святовита. Вся наша надежда на русских славян. Вот почему я и принял этих двух изгнанников так, как никогда ещё не принимал конунгов и герцогов. Но не хитро взять, нужно ещё и удержать взятое. Вот это труднее всего. Настало, Нонне, время послужить тебе!