По пути домой я представляю, как мы полетим и как это вообще возможно, если я вижу вертолет только по вторникам. Интересно, куда мы полетим? И вернемся ли назад? Я погружаюсь в свои мысли и вспоминаю про подозрительный куст, только когда уже прохожу мимо по другой стороне дороги. Мужчина из-за куста зовет меня, я перехожу дорогу и здороваюсь.
– Можете сказать, куда Густав полетит на вертолете? – спрашиваю я.
Мужчина, похоже, разочарован:
– Ты не позволишь ему сделать тебе сюрприз?
– Не люблю сюрпризы.
– Я все равно не могу тебе сказать. Это его дело.
– Вы когда-нибудь любили? – спрашиваю я.
– Да.
– Это всегда так больно?
– А когда тебе бывает больно? – спрашивает он.
– Постоянно.
– Не уверен, что это любовь. Может, ты больна.
– Моя мама – Ястребиный Глаз Пирс, он говорит, что без любви мы просто химические вещества на восемьдесят девять центов, одиноко бродящие по миру.
– Наверно, он прав, – отвечает мужчина из-за куста.
За откровенность он дает мне мягкую набивную бархатную строчную «ф», но я бросаю ее к его ногам и иду домой, чувствуя себя химическими веществами на восемьдесят девять центов. Сказкой на ночь мне служит двадцать третья серия первого сезона, «Перемирие». Весь госпиталь номер 4077 верит слухам о перемирии, но они оказываются ложью. Я иду спать, отлично понимая, каково им.
========== Чайна Ноулз — четверг — это правда ==========
Меня зовут Чайна, и я проглотила сама себя и вашего брата. На прошлой неделе я проглотила маленькую девочку, которая не знала, куда ушла мама. Завтра я проглочу учителя, который забыл, как учить. Я проглотила не только себя – я глотаю каждого, кто согласен. Зато мне не одиноко здесь, внутри.
Одна девочка каждый день плачет в женском туалете около спортзала. Я не знаю, о чем она плачет и кто она такая, но я слышу ее плач каждый день. Я хожу в тот туалет, чтобы минутку посидеть и подумать, а она ходит туда поплакать. Я спросила ее, не хочет ли она, чтобы я ее проглотила, но она пока не ответила. Наверно, размышляет. Позволить себя проглотить – серьезное решение. Если тебя проглотят, потом тебя увидят только те, кто умеет видеть сквозь кишки. Если тебя проглотят, единственный способ выбраться – пролезть обратно через рот. Не буду рисовать физиологических подробностей, но вы меня поняли.
Лансдейл сказала бы что-нибудь в духе: «Тебе надо просто как следует посрать и откопать потом голову». Станци бы заметила: «Ты же знаешь, что на самом деле проглотить себя невозможно».
У Станци внутри есть что-то, о чем я могу только мечтать. Она всегда говорит правду. Она может препарировать любое животное и не упасть в обморок. Она бесстрашно ходит мимо мужчины из-за куста, а все остальные обходят по соседней улице. Она присылает мне открытки из странных мест, куда родители возят ее на каникулы, и всегда подписывается: «С любовью, Станци». Я не могу писать слово «любовь». Я не могу даже думать о нем. Потому что был Айриник Браун.
Я готова поставить все деньги моего отца на то, что, когда Густав достроит вертолет, Станци улетит с ним. Она говорит, что он возьмет Лансдейл, но я-то знаю, что ее. Когда нас выгоняют по тревоге, он постоянно на нее смотрит. А когда она чувствует его взгляд и тоже поднимает глаза, он отворачивается. До того, как мы начали встречаться, Айриник Браун вел себя со мной точно так же. Тогда я думала, что это значит, что нам суждено быть вместе, как Станци и Густаву. А оказывается, это был такой фокус. Все это было фокусом.
У некоторых парней есть фокусы
Мы верим им, как прогнозу погоды:
Когда обещают снег, а его нет,
Мы только разводим руками:
Доверчивость нас погубила. Опять.
Тогда я бежала до самого дома.
Две мили. Две мили – как много бежать,
Как много обдумать. И все же тогда
В моей голове лишь стучало: беги,
Беги, и беги, и беги, и беги.
Вернувшись домой, я отправилась в душ
И думала там о другом:
Болезни, беременность, ложь –
И фокусы.
И он сказал:
Тебе никто не поверит, потому что
Ты просто тупая девчонка
И любишь кричать: «Волк! Волк! Волк!»
И мы верим меньше и меньше
И шепотом мы говорим:
«Пусть снег, все равно ты лишь врушка.
Спроси кого хошь: веры нет».
Продвинутый английский – единственный урок за день, где я хотя бы пытаюсь слушать. Мне нравятся истины. Мне нравится выразительность. Мне нравится чувствовать, что Сильвия Платт и Уоль Уитмэн орут вместе со мной. Они орали громче, чем любой дурацкий голос, и делали это на бумаге. Они говорили больше истин, чем я смогу сказать. Правда перевернута вверх дном. Все вверх дном. Все, что получается, когда я начинаю объяснять, зачем я проглотила себя: .«теачемаз ен оготэ откин ,ежохоп ,он ,кеволеч Я»
Похоже, мы с Лансдейл Круз становимся хорошими подругами. Раньше я думала, что она просто одна из моих старых-добрых подружек-шлюшек. Оксюморон: я же не могу одновременно считать их подругами и шлюхами? А Лансдейл Круз совсем не шлюха. Она врет, чтобы защититься. Она заучка, но заучки ее не любят. Она популярная девчонка, но популярные девчонки тоже ее не любят. У нее есть секрет, и она не разрешает мне рассказывать Станци. Мне трудно обманывать Станци. Мы лучшие подруги, а Лансдейл присоединилась к нам потом, но мне все равно нужно держать данное обещание, а хранить секреты, когда ты проглотила себя, очень легко.
В домашнем хозяйстве нет ничего глупого
Это независимость, в стирке и в еде.
И распределение денег.
Чтоб не оказаться вдруг в адовом дерьме,
По уши в залогах и кредитах:
Как по ним платить?
Если мир взорвется, как все говорят,
Я хочу с Лансдейл остаться.
Чтоб она сводила дебет и кредит
И поесть давала суп с жарким, с салатом.
Ну а ее кексы, красные, как бархат, – ими б объедаться.
Меня зовут Чайна – и сегодня я вижу вертолет Густава. У него такой насыщенный красный цвет, что потягаться с ним может разве что внутренняя стенка моего живота – единственное, что все видят на месте меня. Густав не смотрит в мою сторону; думаю, он знает.
Это попало в интернет.
Это передавали друг другу, как мои родители передают друг другу косяки на своих подвальных вечеринках.
Это была не просто сплетня. Она разлетелась, как вирус.
Я спрашиваю Густава, когда вертолет полетит. Он говорит, что через неделю-другую. Я напоминаю, что осталось еще целых пятьдесят шесть дней учебного года.
– Учебного? – щерится Густав. – Что ты называешь учебой? Тревоги? Собак? Экзамены? Это не учеба. – Я пытаюсь извиниться, что разозлила его, и он добавляет: – В этом гараже я узнал больше, чем за последние девять месяцев учебы. А ты, Чайна? Ты же тоже вне школы узнала больше, чем на уроках?
Так ведут себя – все и каждый – те, кто знает. А знают все. Кому нужно жалеть «такую девчонку»? Помню, как это случилось с Тамакой де ла Кортез. Я сама назвала ее шлюхой. Когда вокруг говорили, что она тупая латиноска и все заслужила, я кивала головой.
Знаете, чего я хотела?
Тишины.
И вот что я получила.
Тишину.
Я выхожу из гаража и иду домой. На этот раз – мимо опасного куста. Когда из-за него выступает мужчина, я даю ему в челюсть и он валится обратно в свое зеленое укрытие. Я не бегу. Я иду и трясу саднящим кулаком. Он не гонится за мной.
Вы знали, что им не нравятся девочки, которые дают сдачи? Что таких, как мы, обычно оставляют в покое? Проводили исследования. Это правда. А иногда нет.
========== Лансдейл Круз — пятница — вечеринка ==========
Пятницы – отстой. Пятница – мост между неделей и выходными, а в выходные на меня обрушивается лавина сковородок, крокетных молотков и маминого любимого рыбного филе. И меня прижигают сигаретами.
Иногда они разрезают нежную кожу между пальцами моих ног и втирают в раны поваренную соль.
На самом деле нет. Они могли бы делать это, только если бы были дома.
А мистер и миссис Круз никогда не бывают дома по выходным.
Так что бить меня могу только я сама.
Однажды я работала в магазинчике кухонной утвари, чтобы чем-то себя занять, но однажды туда ворвался какой-то парень, ограбил нас и подстрелил меня, и теперь я каждые выходные сижу в своей комнате страха и жду прихода родителей. Мой единственный друг в этом мире – мой доберман Кранчи.
Вот только у меня нет ни собаки, ни комнаты страха, и я никогда в жизни не работала.
Я не могу остановиться.
Я плавлюсь от экзистенциальной тоски осознания, что я самая нормальная девочка в мире. Будь у меня сложный внутренний мир, я бы ходила на студенческие вечеринки и хлестала водку, как раньше Чайна. У нее очень сложный и богатый внутренний мир: она проглотила саму себя и теперь похожа на ходячий пищевод. Она оставляет следы пищеварения на бумаге и мы все узнаем, что она сегодня ела.
Обычно она ест прошлое.
Она очень боится, когда в школу приходят с собаками. Те бродят вокруг на поводках и делают свою работу. Они принюхиваются. Принюхиваются и пытаются учуять воздух, потому что угроза бомбежки и настоящая бомба сильно различаются. Бомбы обычно делают из химических веществ. А угроза – это то, что может быть у каждого из нас, как сопли, гной в глазах и прочее. Это часть тела. «Угроза (сущ.) – 1. Часть ученического тела, которая заставляет бояться всего на свете и на выходных не выходить из комнаты. 2. Часть ученического тела, которая заставляет врать, чтобы понравиться людям, потому что у какой-то еще личности в этом теле есть кнопка для страха и ее зажали навечно».
Первая учебная тревога на случай захвата была в прошлом году. Я училась в одиннадцатом классе. Нам сказали спрятаться в шкафах. Я сделала то, что сказали, зная, что, если нас по-настоящему захватят, я скорее вывалюсь из окна, чем окажусь в шкафу. Они что, никогда не смотрели ужастиков?
Ненавижу пятницы, потому что выходные – это скучно. Угрозы бомбежки каждый день – это хотя бы весело. Это новое занятие. Это отвлекает. Это вечеринка. Мы сделали из нее рутину, и это повод вставать по утрам. Мне нравится смотреть, как людям постепенно становится плевать. Я наблюдаю, как в людях просыпается черный юмор: «Да блин, взрывайте уже, сколько можно. Надеюсь, сегодня уж всерьез, я химию не сделал».
Пятницы – отстой, потому что я вру, что вижу вертолет Густава. Говорю, что вижу, а на самом деле нет. Я пробовала уже во все дни недели – ничего. Я слушаю, что говорят Чайна и Станци, и знаю, что он красный и почти достроен, поэтому у меня получается убедительно притворяться.
Чаще всего я накручиваю волосы на палец и делаю вид, что мне нравится Густав, хотя он не в моем вкусе. Мне нужен кто-нибудь постарше. Как минимум лет сорока. Кто-то, кому нужна хорошая жена, способная держать на себе все хозяйство. Вот предел моих мечтаний.
А теперь представьте, что я сказала все это вслух. Меня же сожгут, как ведьму. Но это правда. Я хочу быть чьей-то женой, рожать детей и делать своего мужчину счастливой. И быть счастливой сама. А до тех пор я обречена жить во лжи и каждый день отрезать сантиметров по тридцать волос, чтобы моя приемная мама не заметила и не сказала какую-нибудь мерзость в духе: «Ненавижу, ты все хорошеешь и хорошеешь, а я только старею и обвисаю».
Может, я и красивая, если вы считаете красивой Барби, но я не Чайна, которая умеет писать стихи о своих чувствах, и на Станци, которая плюется логическими выкладками, как будто у нее научная отрыжка. У нас нет связи, которая есть между ними. Невозможно завести себе лучших друзей, если тебе приходится переезжать каждые два года, потому что ты патологически врешь и люди начинают тебя ненавидеть, как только это понимают.
У меня есть только мистер и миссис Круз, которые дают мне кров и еду в холодильнике. Миссис Круз – не моя мать. Мама была две жены назад. Папа любит помоложе.
========== Станци — суббота — вальс ==========
Чайна собирается провести целый день с Тамакой де ла Кортез. Я, конечно, никогда не снимаю медицинского халата и постоянно по уши зарываюсь в кишки мертвых животных, но это еще не значит, что я не слышала, что случилось с Тамакой. Все слышали. Чайна, видимо, тоже решила, что я должна что-то знать.
– Ты знаешь, – говорит она. – Все знают, – сказала она вчера утром во время тревоги. – Даже Густав.
Она не понимает, что я не хочу знать. Ни о чем. Я хочу заползти в какую-нибудь нору и не вылезать оттуда. Я хочу разделиться пополам, чтобы наконец-то научиться высказывать свое мнение. Я хочу пойти куда-нибудь, где очень много зеркал и на меня будут смотреть хотя бы двадцать моих отражений, и мне не придется выбирать, какое лучше.
Мне постоянно снится сон про четыре вертикально стоящих гроба. Один из них мой, другой Густава, еще два наглухо заколочены, а ломика у меня нет. К каждому гробу привинчен звонок. Я двенадцать раз звоню в гроб Густава, и он выходит ко мне во фраке и цилиндре. Он спрашивает, умею ли я танцевать вальс, и я глупо себя чувствую, потому что не умею. Он говорит, что ничего страшного, потому что он тоже не умеет.
Тут звучит школьная тревога, открываются два заколоченных гроба, и из них выбегает вся наша школа. Вокруг нас кружатся в вальсе тысяча двести подростков. Они прекрасно вальсируют. Играет Первый вальс Моцарта. Звучит только партия виолончелей. На сегодняшней учебной тревоге мы отрабатываем навыки вальса.
Во сне я понимаю, что мы с Густавом завалили тревогу. Но мы не боимся. Мы, похоже, с удовольствием любуемся, как красиво вальсируют другие. Мы подносим ладони к губам, как будто наблюдаем какое-то невероятное зрелище. Потом возвращаемся в гробы и закрываем крышки. Потом мы вдруг оказываемся на вертолете и летим все выше и выше. Школа остается внизу, и все продолжают вальсировать, с такой высоты похожие на крошечные кружочки в тестовых бланках, которые с каждым шагом меняют ответ: «A, B, C, A, B, C, A, B, C…»
Потом музыка замолкает, они превращаются в жучков, заползают в свои кружочки и сидят там. Потом я просыпаюсь.
Родители сказали, что завтра у нас будет маленький семейный выезд. Они обещают, что будет весело. Я беру свой огромный список и пытаюсь догадаться, место какого преступления они навестят на этот раз. Стейт-колледж? Суортмор? Эдинборо?
Я списала все города из статьи в Википедии про стрельбу в школе. Там зачем-то еще приписано несколько случаев, когда человек просто пришел в школу и выстрелил в голову себе, своему любимому или врагу. В списке все события со времен войны Понтиака. Такое ощущение, что туда добавили несколько случаев, которые не считаются за массовую стрельбу в школе, просто чтобы создалось впечатление, что в школах стреляли всегда. Чтобы принизить важность проблемы, наверно. Густав прав, нельзя ничего прочесть или изучить, не увидев злого умысла. Я иду к нему, чтобы сказать об этом, хотя вообще-то мне нужно попытаться написать стихотворение к английскому. Его надо сдать во вторник, а я еще даже не приступала. Это просто стихотворение. Понятия не имею, почему я так переживаю.
Опасный мужчина из-за куста продает лимонад. У него есть классический и розовый. Над столом с лимонадом висит табличка: «Доплатите за рогипнол». Я останавливаюсь и спрашиваю, почем лимонад. Он отвечает, что четвертак. Тогда я спрашиваю, сколько за лимонад с рогипнолом, и он отвечает, что на доллар больше. Я спрашиваю, как идет торговля.