Много лет Вера Ивановна работала в дирекции депо секретарем-машинисткой, а потому прекрасно знала Дубова. Знала как отзывчивого, душевного человека, оперативного, настойчивого, с железным характером руководителя, как настоящего коммуниста. Нет, Дубов не подведет…
ТАКТИЧЕСКИЙ ХОД
Треск мотора ворвался в проулок.
— Немцы! — воскликнул Алехин.
Курбанов увидел развернувшийся на мостовой грузовик, выскочившего из кабины офицера в черном мундире. Из кузова выпрыгнули полицай и два немецких солдата.
Алехин пошарил в сенях и быстро вернулся в комнату с топором.
— Ни один гад не уйдет отсюда живым.
Курбанов бросил взгляд на полку, где хранился слесарный инструмент, выбрал тяжеленный разводной ключ.
— Бросай топор, а ты ключ! — приказал Печкур.
Курбанов с Алехиным недоуменно переглянулись: струсил старик?
Печкур грозно задвигал усами.
— Ну, живо! Что за анархия! — Он хитро прищурился. — Прошу, господа, садиться.
Пока удивленные «господа» рассаживались, он небрежно бросил на стол толстую пачку денег, взял с этажерки колоду карт, стал тасовать и разбрасывать карты «партнерам». В дверь забарабанили.
— Открыто! — крикнул Печкур — Не запираемся!
Вольф, два автоматчика и полицай Крынкин изумленно оглядели «игроков». Гестаповец ждал любого подвоха, любого сюрприза, ждал, что те, кого они выехали арестовать, встретят их огнем… Но усатый старик, рябой парень и смуглый не русского вида брюнет, азартно игравшие в карты, обескуражили его. Предположение начальника полиции Гоштова о том, что у мастера Печкура конспиративная квартира, настолько не вязалось с представшей перед ним картиной, что он сразу решил обойтись без обыска, а ограничиться лишь поверхностным осмотром. Тем не менее Вольф процедил сквозь зубы:
— Бросай карт! — Указал на распахнутую дверь. — Геен мит унс. Пойдет с нами.
Печкур встал, пряча ухмылку. Алехин с деланным сожалением поглядел на партнеров, на банк, притворно вздохнул.
Когда все вышли, Крынкин обеими руками смел со стола деньги и рассовал по карманам. Потом взял карты, щелкнул по колоде пальцем и сунул в карман.
В кабинете у Клецке был полумрак. Сквозь опущенные шторы едва пробивался утренний луч солнца. Клецке развалился в кресле, на коленях у него лежала синяя папка, которую он любовно поглаживал. Почти всю ночь он трудился над обстоятельным докладом о том, как перехватил русский эшелон с ценным оборудованием. А завершив работу, тщательно побрился, надушился французским одеколоном и теперь с удовольствием раскуривал дорогую гаванскую сигару.
Было отчего ликовать. Во-первых, теперь он не только избавится от упреков начальства, но и заслужит его признательность, обеспечив бесперебойное снабжение военных составов. Во-вторых, поставив себе задачу выловить ушедших в лес русских железнодорожников, которые, конечно, присоединялись к партизанам, разгромив весь отряд, он может рассчитывать на благоволение гестапо. А в райхе недаром говорят: «Кого любит гестапо, того любит бог…» Кроме того, они, кажется, напали на след русских подпольщиков.
В кабинет вошли Вольф и Гоштов, за ними конвой ввел старика и двух парней.
— Гутен морген! — Печкур с елейной вежливостью поздоровался.
Клецке подозрительно покосился на него.
Печкур разгладил усы.
— Собрался, вот, на смену, ребят с собой прихватил, чтоб хлеб даром не ели, а тут господин офицер появился — и нас за шиворот…
Печкур развел руками.
Вольф нагнулся к майору, что-то сказал ему. Клецке постучал по папке пальцем.
— Вы играли в карты?
— Был грех… — Печкур ухмыльнулся и почесал затылок.
— Это симуляция?
— Ну зачем же, пан начальник. Просто игра, от нечего делать…
— Как от нечего делать? — нахмурился немец.
Печкур дурашливо хихикнул.
— Да так, ваше благородие. Кино, извиняюсь, только для немцев. В вокзальный ресторан нас, русских, на пушечный выстрел не пускают. Рулетка на базаре — только днем. А нам чем заняться, когда не в ночную пашем, позвольте вас спросить? Стало быть, и режемся в «очко» до свету…
Печкур хлопнул себя по карману.
— Вот на ком отзывается проигрыш, когда не фартит карта…
Печкур поднял на гитлеровца лукавые глаза.
— А господам германскому командованию тут убытка вроде нема.
Клецке саркастически усмехнулся.
— Аргумент веский. Ну, а кто ваши партнеры?
Печкур не моргнул глазом.
— Один машинист, другой помощник.
— Откуда они? В депо я их не видел.
— С последнего нашего эшелона, извиняюсь. Эвакуированные.
— Ах, зо-о! — Клецке даже подскочил от удивления, Не замечая, что невольно перешел на немецкий язык. — Ах, так! Откуда же они здесь, и у вас на квартире?
— Да дело проще пареной репы. Взяли и по дороге смылись, под покровом ночи, так сказать. Человек ищет, где лучше, пан офицер.
Гоштов, оставшийся стоять в почтительной позе у входа, внутренне похолодел. Он ведь рассчитывал на полный успех: захватили не только хозяина конспиративной квартиры, но и неведомо откуда взявшихся в городе двух подозрительных типов. А тут на тебе…
Клецке помассировал пальцами бритую, чуть обвислую щеку. Что ж, старик, как будто, говорит правду: после захвата эшелона половина русской паровозной бригады не оказалось ни среди пленных, ни среди убитых. С Дубовым они также не могли уйти: при допросах выяснилось, что несколько человек исчезли раньше. Ну, двое из этих нескольких — Гоштов и его приятель, а остальные, значит…
Мысли Клецке приняли другое направление. Он почувствовал приятное томление в груди; кажется, господин-случай специально работает на его, Клецке, удачу.
Этих двоих можно будет использовать в операции «Черный эшелон», автором которой является именно он, Клецке. Однако не следует торопиться, нужно еще раз прощупать хитрого старика и его квартирантов.
Клецке вперил коварный взгляд в Печкура.
— Вот вы играете в азартные игры? Как же так, ведь вы коммунист, а?
— Добро… — Печкур крякнул. — Это на меня, видать, господин Гоштов накапал? Просчитался ты, бывшее ваше благородие.
Он полез во внутренний карман пиджака, вытащил вчетверо сложенный лист папиросной бумаги и протянул его Клепке. Прошу познакомиться…
Клецке пробежал глазами машинописный текст, обратил внимание на гербовую печать, подписи, дату.
— Что за документ?
Печкур сделал многозначительный жест.
— Это меня с мастеров в канаву «сбуксовали». Из конторки и — бух, значит, в канаву под паровозиками копаться, подсобником. Копию приказа на руки.
Клецке, покусывая губы, долго ощупывал суженными зрачками усатого старика, точно покупатель, которому вместо облюбованного товара подсунули вдруг совершенно другую вещь. Поморщился.
— За что сбуксовали?
— За брак.
— Вы плохо работали?
— Был грех…
— Почему?
Печкур щелкнул себя по горлу.
— «Закладывать» любил… Особенно с горя, когда супругу похоронил. Кроме того, плохо платили. Кто-то из активистов на меня накапал, взяли и премии лишили. Ну и пил… — Печкур смял в руке фуражку. — С тех пор все прахом пошло. Из партии меня с треском выгнали…
Вот и вкалывай, пока не посинеешь, на канаве. Вы кого угодно спросите. Надо мной уже смеяться стали…
Клецке сухо усмехнулся.
— Получается, германская власть вас из канавы вытащила?
— Оно так и выходит…
— Сейчас вы должны хорошо работать.
— А как же, стараемся, пан офицер.
Клецке передал документ Гоштову.
— Папир правильный?
Гоштов прочитал и, не поднимая глаз, процедил:
— Документ подлинный…
— Подтверждаете? — Клецке впился в него.
Гоштов утвердительно кивнул.
— Подпись Дубова я как свои пять пальцев знаю. — Он же меня под суд отдавал… — Гоштов, согнав с лица улыбку, обернулся к Печкуру. — «Сбуксовали» тебя в канаву — это подтверждаю. А вот из партии тебя никто не выгонял. Нагло врешь. Печкур пощипал усы.
— Мне врать никакого расчета. Из партии меня исключили: кто же бракодела и пьяницу будет в партии держать? Это факт… (утверждая это, он ничем не рисковал: партийные документы были вывезены, члены партбюро — кто в лесу, кто на подпольной работе). А вот ты, гнида… При царской власти с немцами воевал, при Советской — воровал, а теперь чего? — Печкур махнул рукой. — Ты и пана офицера продашь при случае.
Гоштов схватился за кобуру.
— Убью, старый хрыч! Кленке погрозил ему пальцем.
— Тихо, тихо, пан начальник полиции.
Он задумчиво смотрел на чернильный прибор и барабанил по столу пальцами. Этот старик, во всяком случае, не прост. Даже если он действительно резидент большевистского подполья, то это пока ничем не подтверждается.
Вольф и этот Гоштов поспешили и испортили все дело. За стариком, конечно, нужно приглядывать, пусть Вольф этим и займется, но пока придется арестованных освободить.
Клецке оборвал стук.
— Господин шарфюрер, — обратился он к Вольфу, — я думаю, мы можем отпустить арестованных. — Прекратим гадание на кофейной гуще, — заговорил он по-немецки, когда Печкур, Курбанов и Алехин исчезли за дверью. — Вы, господин Гоштов, оставили меня в дураках. — Клецке так поглядел на него, что у Гоштова все оборвалось внутри. Он понял, что нужно немедленно укрепить свой угрожающе закачавшийся «авторитет», и поспешил выложить припрятанный козырь. Гоштов заискивающе поглядел на офицеров.
— Есть у меня на примете один человек… — Он сделал многозначительную паузу. — Человек этот поможет вам найти банду Дубова.
Вольф скривил рот.
— Опять пустой номер…
— Нет, нет, — засуетился Гоштов. — Не пустой! У Клецке заблестели глаза.
— Кто он?
— Мой подчиненный. Полицейский.
— Фамилии?
— Крынкин.
— Вы хорошо его знаете?
— Господи! — Гоштов деланно засмеялся, ударил себя по коленке кулаком. — Да — мы с ним, ваша милость, при Советской власти пять лет со строгой изоляцией отбухали. Я Крынкина знаю как облупленного. Мы и к вам вместе с ним пришли…
— Почему же вы до сих пор молчали?
— Господа, я вижу вы мне не доверяете. Это совершенно напрасно. Я сам только недавно узнал. Клянусь…
— Где сейчас Крынкин? — оборвал Клецке.
— На посту, ваша милость, — торопливо ответил Гоштов.
Клецке снял трубку и стал набирать номер.
Возле одноэтажного здания полиции прохаживался с карабином на изготовку сутулый полицай. Время от времени он как-то по-птичьи вскидывал голову и глядел сощуренными глазами на открытые окна.
Освещенное заходящим солнцем одно окно ярко сверкало. Второе находилось в тени, сквозь него виднелась склоненная фигура женщины в темной косынке. Оттуда доносился стук пишущей машинки.
Сутулый часовой остановил молодого стройного полицая и попросил у него закурить. Сутулый пыхнул сигаретой и снова зашагал, стуча подкованными подметками сапог по брусчатке тротуара.
Полищук миновал коридор и вошел в небольшую приемную. Снял фуражку, помахал перед лицом, влажным от пота. Дверь в следующую комнату была приоткрыта. Там натужно сипел старший полицейский, говоря с кем-то по телефону.
Вера Ивановна встала из-за машинки и закрыла дверь.
Полищук понял и подошел к ней.
Глядя потемневшими от волнения глазами на прядь золотистых волос, прилипшую к виску Павла, тихо сказала:
— Крынкина неожиданно сняли с поста.
— Зачем?
— Не знаю. Потом увезли на машине.
— Немцы?
— Да.
— Давно?
— С полчаса, — Вера Ивановна приникла к двери, прислушалась и повернулась к нему. — Узнаешь, кто вызвал Крынкина и зачем.
— Вопрос ясен. — Полищук надел фуражку.
— Как у тебя с деньгами?
Павел молча развел руками.
Вера Ивановна дала ему десять оккупационных марок.
— Хватит?
— Пожалуй…
— Будь осторожен.
— Ясно, — Полищук остановился на пороге. — Куда прийти?
— Как всегда. Придешь попозже. Для тебя ведь комендантского часа не существует.
— Где Гоштов?
— Еще утром вызвали к Клецке…
— Вот оно что… — Павел потеребил медную пряжку пояса.
— Утром в доме Ивана Ивановича гитлеровцы все вверх дном перевернули, а старика с Курбановым и Алехиным забрали…
Вера Ивановна побелела.
— Посадили?
— Не тронули.
— Как же?..
— Иван Иванович обвел их вокруг пальца.
Вера Ивановна глубоко вздохнула, ощущая, как от сердца отходит внезапная боль.
— Ну, слава богу.
— Батя у нас туго дело знает.
Вера Ивановна хотела еще что-то сказать, но во второй комнате послышались шаги. Она, мгновенно поправив косынку, села за машинку и махнула рукой. Полищук скрылся за дверью. Инженер Мейер, стараясь поудобнее устроиться на жестком стуле, не отводил глаз от Клецке, сидевшего напротив в своем глубоком кресле.
Чем продиктован этот неожиданный вызов? Может, дали где-то осечку?..
Вечерело. На письменном столе поблескивала никелированная крышка чернильного прибора, в ней отражалось розовое небо. Порывистый прохладный ветерок то и дело дергал раздвинутые шторы.
Клецке наконец прервал затянувшуюся паузу.
— Вы хорошо знаете Печкура?
— Как вам сказать… — Мейер медленно провел пальцем по своему аккуратному пробору. — Во всяком случае, старик не пользовался у большевиков авторитетом…
— Вы с ним работали?
— Незначительное время.
— Причина?
— Буквально перед войной приехал. Я уже имел честь докладывать «Гештатсполицай» и лично господину Вольфу… — Мейер спокойно, даже равнодушно, как нечто привычное, пересказал заранее разработанную «легенду». — Жил в Ужгороде, трудился инженером в депо Чоп. Когда пришли большевики, хотел эмигрировать в Венгрию, не удалось… Русские мне явно не доверяли, перевели сюда — подальше от западной границы.
Клецке буравил его глазами.
— Почему собрались эмигрировать?
— Странный вопрос, герр майор! Мог ли я примириться… И потом мой отец в Венгрии… Фабрикант…
— Вот как?
— Совладелец пивных заводов.
Клецке иронически покривил губы.
— Вы жили при большевистском режиме, следовательно — вы советский человек.
— Зачем же кощунствовать! — Мейер укоризненно покачал головой. — Я прежде всего немец, и где бы я ни был, останусь немцем, верным фатерлянду…
Клецке удовлетворенно хмыкнул.
— Не надо обижаться, коллега, я пошутил… — Отец жив?
— Писем давно не было.
— Мать?
— Скончалась несколько лет назад…
Они долго молчали.
Клецке прикинул в уме возможность использовать Мейера в своих целях. С его досье он, конечно, раньше ознакомился. Чистокровный ариец. Квалифицированный инженер. Холост. Возраст сорок пять лет. Работал здесь, в депо, энтузиазма не проявлял. Имел даже выговоры. Начальство на него смотрело косо, зная, что отец его заводчик…
Клецке повертел в руке чернильную крышку. Заслать Мейера в партизанский отряд Дубова? Вряд ли там ему поверят… Вот разве использовать Мейера как наушника… Пусть глаз не спускает с Печкура и с других русских. Как-никак все они у него на виду.
Мейер затаил дыхание. «Сейчас эта фашистская скотина предложит мне на них работать. Только бы не сорваться, какую бы пакость ни услышал…» Мейер расстегнул синюю рабочую блузу, помял в пальцах галстук. Для этого Клецке — он сын капиталиста, истинный германец, преданный их бесноватому фюреру. Мейер вспомнил родные, печальные лица жены и белокурой дочки Зиночки за окнами вагона. Они теперь далеко отсюда, среди своих. И если даже он погибнет в борьбе с этими выродками, пришедшими незвано на землю, ставшую ему Родиной, Родина позаботится о его семье…
Клецке наконец нарушил молчание, взяв быка за рога.
— От имени фатерлянда поручаю вам следить за Печкуром.
Мейер поморщился.
— Стоит ли так опасаться этих «неполноценных»?
— Ведь мы, в сущности, уже победили.
Клецке достал из шкафчика коньяк, разлил по рюмкам и поднял свою.
— Рад, что не ошибся в вас. За победу!