Тише! Ни звука…
Франц пришивал подкладку или погон, монотонно напевая себе под нос. Приятный голос, и слова песни были знакомые, довоенные — что-то про вечеринку на Могельзее. От радиатора исходил тропический жар. Оранжевое солнце саванны билось в усеянном мушиными точками зелёном стекле. Хаген зевнул. Осоловевший как школяр-первогодок, он хотел убрать одеяло, но не решался и только моргал, безмысленно наблюдая за скачущим фокстротом теней.
— Я проверю, чего они навозили там в подвале, — сказал Франц.
Он отложил штопку и стоял, раскачиваясь, с каким-то мальчишеским и одновременно рассудочным выражением на лице.
— А если решишь выбраться наружу и улизнуть…
— Мне некуда бежать, — сказал Хаген.
— Правильно.
Он подошёл ближе.
— Я запру тебя здесь, на всякий случай. Захочешь оправиться — вызовешь через браслет. Так-то будет лучше, солдат, уж поверь. Неприятности к тебе так и тянутся.
Он отбросил край одеяла, присел и, по-хозяйски расстегнув рубашку, неторопливо провёл подушечками пальцев по груди лежащего, сосредоточенно изучая её. Хаген посмотрел в потолок. Потолок был страшным, весь в сколах и пятнах, напоминающих труп горбатой лошади.
— «Моя честь — моя верность».
— Что?
Эмалевый взгляд Франца сделался ласковым, дыхание участилось; укрытая одеялом ладонь трудилась над чем-то ещё. Хаген мысленно перенёсся за сто миль отсюда, в место совершенно безлюдное, немного напоминающее картинку из книжки. Над купами деревьев щебетали птицы. Ветер отдавал морем и солнцем, крики отдыхающих перемежались хрустом ракушечника…
Хор масок за стенкой спел осанну откосам. По-видимому, именно там, за стенкой, совершалась трагедия. Косорукий Гельмут испортил сложнейшие настройки демонтажного робота. О, горе нам, горе! Неисчислимые проклятия нанизывались цепочкой, бусинами которой служили причитания обоих десятников. Франц исследовал его тело тщательно, звено за звеном, проводя инвентаризацию будущей собственности. Их возня протекала неслышно; только язычок огня гнулся, чадил и вдруг вспыхнул — мелко-мелко, тахикардически затрепетал.
— Вот видишь. Я же говорил, что понравится!
Эмалевые глаза блестели совсем близко. Хаген отвернул лицо. Теперь мятное дыхание шевелило волосы на виске.
— Я выиграл. Убери руку!
— Дрянь, — шепнул Франц. Он моргнул, нервически дёрнул головой — и вдруг залился краской, от подбородка до корней волос. — Дрянь! Ах, дрянь… ш-шуточки…
Дверь распахнулась.
— Гм, — сказал Нотбек. — Не помешаю?
***
Ночью ему приснился лунный город, Груйтуйзен.
Сотканный из научного вымысла, сейчас он был реален как никогда. На тёмных аллеях мерцала узкая полоска зари. Её розоватый отсвет отражался от шпилей и колоколен, от подвесных мостов, изгибчивой радугой перегнувшихся над ущельями.
Но где-то близится буря.
Большая вода уже прибывала. Чёрные водоросли ласково скользили по коже, опутывали, погружали в омут, надёжно укачивая как поплавок. Папоротники и тростники, листья бамбука! По стволам ног со слоновьей медлительностью ползали влажные прудовые улитки. Он лежал на краю земли, и Лидия была вместе с ним и любила его, а в безоблачном небе крутил восьмёрки синий аэроплан; его преломлённая тень казалась несоразмерной и искажённой.
— Ты бывал в Кёльне?
— В детстве, с отцом, — ответил Хаген, не открывая глаз.
Папоротники задрожали, рыбы с гулом ввинтились в песок, испугавшись смешка: «Не слишком-то ты и вырос!» — «Да просто я мальчик-с-пальчик», — сказал Хаген. Ему нравились её руки, умелые, сильные и горячие, как будто она всю жизнь провела за плугом. Улитка-улитка, покажи свои рожки! Он развернулся и показал. «Ну, вот и умница. А где это — Кёльн?» — Лидия-лилия мягко стлала, но потрошила его как гестаповский дознаватель.
— Не знаю. В Африке.
— А где это — «Африка»?
Она была прямо здесь, полевая карта, развёрнутая перед глазами. Размалёванный воин-идол в бурнусе сидел на снегу возле наполовину раздетого Кальта, положив руку тому на грудь. Доктор Зима улыбался. Ветер пустыни, смешиваясь со снами Антарктики, превращался в сумрачное дыхание альпийского фёна.
— Нет, — сказал Хаген. — Ох, нет. Ох, нет-нет!
Ужас пронзил его ледяной спицей. Выпрыгнув изо сна, как пробка из бутылки шампанского, он пронёсся сквозь сомнамбулический строй облаков и, продолжая кричать, забился, расшвыривая постель, мечась в ухвативших его ладонях:
— Нет! Нет!
***
Пронзительный свет ударил в глаза.
— Тихо ты, не блажи, — шепнула фигура, стоящая в изголовье.
Это был Франц. Его рука держала фонарик, а лицо казалось оскаленным — так падал блик. Или?
— Вставай!
За ночь радиатор простыл, в маленькой комнатке стоял жуткий, собачий холод. Подгоняемый шиканьем, Хаген заставил себя вылезть из-под одеяла, одеревеневшими пальцами застегнул пуговицы, поправил пряжку. Всё было на месте, но молния разъезжалась — очевидно, что-то произошло. Что-то…
— Готов? За мной!
Прихожая оказалась полна народу, но туман обезличивал. У наполовину разобранной стойки переминались незнакомый крейслейтер и плосколицый человек в штатском, взвинченный до предела. Странная парочка. «Что же тут у нас происходит?» — ошеломлённо подумал Хаген. Его трясло, зуб на зуб не попадал, звуки бултыхались как мыльная пена. Незваные гости о чём-то спорили.
— Мы полагаем, они добрались до Родернборна. У одного из охранников пропало оружие. В Зейден не сообщали, но рапорт через пять часов — времени мало. Если вы с помощником разделитесь…
— Это стажер, — возразил Франц. — Славный парень, только блажит по ночам. А где бронь? Дитц, подбери ему…
— Но расценки обычные, — быстро сказал штатский.
— Да, да.
— Проворный деляга, наш егерь Йегер, — хохотнул крейслейтер. От двери готовно заржали. «Черти свинячьи», — блестя зубами, сказал Франц, от него на километр разило бедой. Чёрные фигуры побрякивали тяжёлым, натужно пыхтя махоркой; кто-то сунул бронежилет, который Хаген напялил, неуклюже пропихивая руки в отверстия. «Плотнее, — подсказала махорка. — Живот-то подбери!» Он кивнул. События разворачивались так стремительно, что он счёл за лучшее подчиниться.
Продравшись сквозь сплошной коридор, они спустились по лестнице, толкнули дверь — шёл первый час ночи.
И ночь приняла их.
***
Взошедшая луна облила окрестности бледным золотом. В этом фантастическом освещении вершина Цаннерга представала как на ладони, расписной макет, овеянный призрачной кисеей. Аркадия? Но нагромождения скал принадлежали богам не виноделия, а охоты.
За несколько часов, что миновали с момента приезда, двор разительно изменился. Экстренная команда успела возвести пулемётные вышки и будки часовых по периметру. Из-за лунного света рабочие двигались как слепые кроты. Дыры очков, защитные маски, электрический веер сварки — пронзительная дуга, после которой мир погружался в могильную тьму, ещё более дикую, непроницаемую…
— Куда мы идём?
Тень обернулась.
— В Поиск. Из Хольцгамме сбежали два таракана, а я найду.
Тараканы? Так называли лагерников. Хаген набрал полную грудь сырости — будто крутанул ручку настройки — ночь приблизилась, цвета сделались яркими; луна вылезла из колодца и завращалась, сверкая бликами. «Убегу», — подумал он.
Сердце застучало как хронометр, отсчитывая секунды.
Бам-м-бук… остриё шпиля с зависшей каплей…
— Ты меня трогал!
В этот момент они как раз проходили ворота — тень вздрогнула, запнувшись на полушаге. Лезвийный луч фонарика царапнул глазницу. «Виноват, штурмлейтер!» — испуганно сопнули из темноты. Свет моргнул и погас. «Свинячьи черти», — успокаиваясь, повторил тот, кто стоял рядом, незнакомец; он тяжело вздохнул, и вдруг привлёк Хагена к себе, шоркнув по ляжке переносным пулемётом:
— Ближе, dummkopf!
Вынырнув из лощины, они окунулись в лабиринт подворий, как в погреб. Мрак сделался только гуще, и редкая желтизна подъездов лишь подчёркивала его. Из открытых окон несло гнильцой овощных подвалов. Франц шёл уверенно, быстро. Пулемёт хлопал его по боку, а в левой руке был раскрытый нож. Хаген залез в карман, и обнаружил пыльную пустоту.
Ну разумеется.
— Мне кажется, я принимаю участие в преступлении.
Он решился.
Теперь они стояли в самом центре торговой площади. Вокруг и поодаль справа темнели ряды — грубо обтесанные скамьи и прилавки, похожие на гробы. В перекрестьях балок трепыхались на ветру остатки фольги.
— Тебе кажется.
Воин-призрак обернулся. По его разгоревшемуся лицу змеились рыжие тигриные полосы. Он стрелял Денку в живот, пиф-паф, говорил Лотти что-то бесстыдное, и Хаген, сказала Марта, если он твой друг, то я просто не знаю, что мне делать…
— Маленькое одолженьице. А ты что себе надумал?
Франц ухмыльнулся.
— В пять-сорок пять поверка, «Mutzen ab — auf!» — сечёшь? Мой закадычный дружок, комендант Хопке, не хочет огласки. Шум-гам-балаган. Мы быстро найдём пропажу, а он будет мне должен: из Хольцгамме уже выслали бригаду электриков — в подмогу бездарям Нотбека. Ха! Двадцать надёжных рук плюс запасной генератор.
— И все в выигрыше.
Воин-призрак кивнул: вот-вот, блюмеляйн, правильно — хорошо. Хаген огляделся. Ровные гряды домов манили его как траншеи. Прожектор светил отвесно, млечные дорожки тоненько протянулись по насту, обозначая путь к отступлению.
Если бы я был один…
— В моём доме нет посторонних.
— Ну прости, — отозвался Хаген, — что испортил тебе пирушку.
***
Он так был готов к тому, что Франц выстрелит в спину, что открыв рот, вытаращил глаза — морским коньком скатился по насту, весь в брызжущем, горячем поту. Тропинка сорвалась вниз как бобслей.
— Тю-у, дурень!
Неужели дополнительная мишень что-то значила, или громкость крика выражала досаду? Земля вывернулась и ударила в ватные мышцы. Франц опять что-то рявкнул. Звук мазнул по щеке и потерялся, унёсся вдаль.
Быстрее. Налево.
Где темнее. Едва ощутив под ногами твердь, Хаген стремглав бросился во влажную темноту. Ах, если бы было время подумать, куда… и ещё зачем… но если бы перевести дух и подумать, ничего бы не состоялось, потому что затея безумна, и он это знал. Сейчас или чуть позже; огоньки это названия: Цойссен, Траг, безымянные населённые пункты, станции с пересменком из сезонных рабочих. А жёлтое пятно, раздвигающее туманный полог, — должно быть, трактор.
— Йорге-ен?
Всё время бежать, даже странно, что мужчине приходится так много бежать. Но разве я трус? «Mutzen ab!» — где я это слышал, от кого? Если бы только время подумать — и не чугунной болванкой, со сна, это как если проваливаешься в сон как в облако, из плотного слоя в менее плотный. Он меня трогал! Желание. Будь ты проклят, Франц! Хвалился, что зорок в темноте — попробуй найди, я здесь и собственную руку не вижу…
Он бормотал, приговаривал, а ноги бежали сами. Уверенно переступали по кочкам, перепрыгивали канавы в обмёрзшем, наискось перепаханном поле. Пошёл снег. Где-то горели зеленые огоньки и мигали красные. Выхваченные фонарём выступали смутные очертания какого-то дома и тут же пропадали во мраке.
Шаги за спиной тоже исчезли. Всё поглотила ночь — тяжёлая, мутная, неприветливая к живому. Видимо, он незаметно вышел на тракт. По обочинам торчали хвощи, наледь поблескивала слюдой, но совсем не давала света. Где же Траум? Где Африка? «Бронь», навязанная махоркой, черепашьим панцирем давила на диафрагму. Хаген распустил завязки — этот груз обязательно нужно было стащить с себя: кровь туго бултыхалась в перетянутых жилах…
Он повернулся — и ощутил удар в плечо.
— Что…
Белесая тень словно выросла, разложившись во весь рост — надвинулась на него. По инерции сделав шаг назад, Хаген взмахнул локтями — и тень повторила его движение. Непропорционально большая, как пугало, он увидел скулы, горбину носа, чётко очерченные провалы — глазницы. Горло передавило. Холод — он услышал тонкий женский крик: «Полли», увидел как подскочили зелёные огоньки…
Взрыв. Пальцы оторвались: в лицо брызнуло горячим и кислым. Хаген зажмурился и ахнул — земля царапнула его по щеке:
— Dummkopf!
Вспышка.
Теней стало много — одна захохотала, заухала. Встала прямо.
Великолепный Франц держал белесую куклу на вытянутых руках. Потом, гикнув, что-то сделал — сломал, женщина опять закричала, бросилась прочь. Путаясь в мятой комбинезонной ткани, в разбитых клумпах, она не могла бы уйти далеко. Охотник настиг её в два прыжка и стал методично бить лицом о камень, приговаривая: «Раз, и-два, и-три…»
— Прекрати!
Хаген выворотил из наста булыжник, бросил — не попал. Заскулив — огоньки ухнули вниз — подтянулся вперёд — схватить. Извернувшись, Франц отбил его руку. Коротко засмеялся. Потеряв равновесие, они повалились на женщину в непристойной пародии на соитие. Подмятая телами, та уже не кричала, а хрипела, и Франц тоже издавал какие-то звуки; прислушавшись, Хаген понял, что тот стонет от смеха, фыркая слюной, икая и повторяя раз за разом:
— Дурень! Вот дурень-то! Га-а, ай-ай, дур-р…
Именно так, наверное, выглядел ад. В лагере кто-то пустил ракету, и огромная пылающая звезда взмыла в небосвод, отбросив на землю пурпурное зарево. «Желание», — простонал Хаген. Это прозвучало двусмысленно, но Франц понял — прекратил: деловито отпихнул от себя женщину, откатился и встал, хлопая себя перчатками по бокам. Потом подошёл опять, нагнулся, блеснув белками глаз:
— Прочухался? Йорген?
Со стороны Аркадии уже орали, гудели — перекликались хрипло, простуженно, издалека наползал рев мотора, скрипели гусеницы. Воин-призрак пнул женщину, оттащил её на обочину. «Развлечёмся?» — из правой ноздри текла кровь — последний штришок и полное сходство с оригиналом, идентичность на сто процентов…
Щёлкнул нож.
— Один шанс ты просрал, — резюмировал Франц.
— Все, — шепнул Хаген. — Все шансы…
Когда чёрные пальцы схватили его за волосы, он накрепко — до боли — зажмурил глаза.
Комментарий к Африка
*”Лунный город, Груйтуйзен” - лунный артефакт, открытый в 1822 году немецким астрономом Францем фон Груйтуйзеном. Сам астроном назвал его “Валлверк”. Потом, правда, выяснилось, что это совсем и не город…
========== Возвращение ==========
Двое усталых шутце подобрали тело, свалив его на брезент. Женщину уволокли куда-то в туман. Всё было кончено, ночь светлела, розовые щупальца тронули горизонт и зажгли маяк — антенный контур ближайшей радиовышки.
Хаген еле шёл, прижимая к лицу платок.
Уже на подходе, из-за ворот, от борта грузовика навстречу им выступила объёмная тень. Булькнула, засопела:
— Хр-р? Чт-ткое? Ранен?
— Нет, — утомлённо ответил Франц. — Всё в порядке, Пауль.
Хаген молчал, щурясь на мигающий трубочный огонёк.
— Хр-р… Гм, Йегер. Значит, поздравить? Пф-ф! Поздрр… а то — бросьте!
— Что бросить?
Тень выступила под фонарь. Набухшие глазные щёлки напоминали собачьи мешки. Сами глаза были острые, умные — невесёлые.
— Ну это, бросьте. Давно знакомы. Того бы лучше — партеечку. А? Бросьте!
— Не понимаю, — процедил Франц сквозь зубы.
— Не понимаете, так и ладно. А только не стоит. Вам — не стоит.
— Катитесь к чёрту!
Затрясшаяся фигура сплюнула и огромными шагами зашагала куда-то в сторону, к сараям, в непроглядную тьму. Хаген всё прижимал свой бесполезный платок. Тень придвинулась — табачное облако, от него сразу и едко засвербело в носу.
— Бросьте, — сказал Нотбек увещевающе. Лапища у него была как лопата. — Хотите кирш? Первосортный яблочный — «Куммершнапс». Райские яблочки.
— Кирш?
— Ну.
— Да, — хрипло сказал Хаген. — Хочу.
Словно в дыму, он прошёл в прихожую и дальше, щурясь от света, сунулся в какой-то платяной шкаф, отхлебнул из кружки: горячо — так же роботоподобно побрел обратно. Затхлая каморка пропиталась пылью, будто кто-то встряхнул тряпку, полную мела, в классной комнате, и учитель уже стоял у доски. В горле горело. Не глядя по сторонам, он стянул брюки, рубашку, носки и юркнул в кровать. Одеяло было сырым, и простыня тоже была холодной, влажной — хоть выжимай.