- Болит? - брат кивнул на складки халата.
- Чему болеть-то? - хрипловато пробасила Машка так энергично и громко, что мы отшатнулись.
Ожидали слабого шёпота, стонов. Операция на сердце всё-таки. Но и без того мальчишеский голос девочки обрёл полноту и зазвучал, как боевая труба.
А серые глаза так и перебегали от моих к Стасиковым.
- Машунь, тут тебе от Алёнки молочные продукты, мёд, от нас фрукты всякие. Много, на всю палату, - заторопился брат.- Мама курицу сварила.
- Да здесь нас за поросят на откорме держат. Обжираемся. Ничего не охота.
Девочка дёрнула бровкой и снова уставилась нам в глаза.
- Дома всё хорошо ... - начала я.
- Кристина? Малышка моя как? Кто с ней сидит? - подруга заметно заволновалась.
Я заученно произнесла заранее обговоренную с родителями речь:
- Тётя Аня взяла отпуск. Братья по очереди с Криськой сидят. Картошку выкопали, огород убрали.
- Колька приезжал, то же самое говорил. Племяшка моя Регина уже головёнку держит, - похвасталась Машка. - Вот только в деревню ему съездить некогда было. Повидал Светку с ребёнком и снова умчался. На квартиру зарабатывает.
- Всё хорошо, - заверил Стас.
Машуня так и впилась взглядом в брата. Известный приём: врать Стас любит, но на допросах бы не продержался и минуты. Сразу бы залился свёкольным румянцем. Но сейчас радостно выдержал испытание.
Мы трещали без умолку, а Машка хихикала. А ровно через пятнадцать минут дверь распахнулась, и санитарка потянула подругу в отделение. Не помогли "Рафаэлло".
- Кирпичей наложили, что ли? - сердито спросила она, с трудом подняв сумку. - Жирное нельзя, сладкое нельзя ...
- Там всё исключительно полезное, - заверил Стас.
- Посмотрим, - буркнула санитарка и закрыла дверь.
Алёнка нахохлилась на скамье. Заплаканная. Мы уселись рядом.
- Не понимаю некоторых людей, - завёлся Стас. - Будем переживать, слёзы лить. Сидеть в одиночестве и ждать чего-то. Нет чтобы поговорить, в глаза посмотреть.
- Иногда в глаза посмотреть невозможно. Нет сил ... - пробормотала подруга.
- Сил у неё нет, - распалился брат. - Машку всем жалко. А ты о своих силах ... чувствительная наша. Подумала, каково Машуне одной здесь лежать? И кто выдумал, что с мобильниками в кардиохирургию нельзя?
- Стас, врач запретил. Всем можно, а Машке нельзя. Ты ж её семейство знаешь. Расстроят, и всё лечение насмарку, - повторила я папино объяснение. - Есть такая болезнь от чрезмерной ответственности. Человеку кажется, что без него произойдёт что-то ужасное. Вроде болезненная привязанность. Это опасно для Машкиного сердца.
- Вот уж точно болезненная привязанность. Помешательство какое-то. Да, кстати ... Алёнка, ты же на выходных в деревне была. Как там Криська-то?
Алёнка долго молчала. Потом так спокойно, что мы даже сначала не поняли смысла, сказала:
- Похоронили в пятницу Криську.
- Как?!!
-Что-о-о?!!
- Бабушка сказала, зачах ребёнок без Машки. Анна Ивановна на работу вышла. А пацаны разве присмотрят? Асфиксия. Удушье то есть. Проглотить что-то попыталась и задохнулась. Ребятишки заигрались, не сразу заметили: затихла Криська. Ни рёву, ни воплей из коляски. Подошли, а она уж синяя. Все уверяют, что отмучилась.
- Ой-ёй ... Да как же они Машке скажут? - по-девчачьи взвыл Стас. - Ой, что будет ...
- Надёюсь, ничего не будет. Тётя Аня врачу звонила, он заверил, что с Машуней психологи поработают и подготовят её.
- Ага, психологи ... Сама-то чего ревёшь?
- Не поверишь, Стас, мне Кристину жалко ...
- Крис-ти-ну? Те-бе? - протянул брат. - Да ты ж сама говорила ...
- Мало ли что говорила ... Часто совсем не то, что чувствовала ...
Стас потрясённо посмотрел на Алёнку, поднял было руку, чтобы покрутить пальцем у виска, но раздумал. Сокрушённо замотал головой, чем очень напомнил нашу бабулю.
Поднялся ветер, рванул клёны за жёлтые гривы. Закружилось в прозрачном воздухе осеннее золото. Внезапно вспомнилось: "...Настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли ..."
- Пойдём на автобус, - Стас враз посерьёзнел и потемнел лицом. Поднялся со скамейки и подхватил Алёнку под локоток.
- Ребята, вы идите, а я сама доберусь. Дело у меня, - она вывернулась и отвела глаза. Уставилась себе под ноги.
- Какое ещё дело? - требовательно, как папа, спросил брат. - Дела потом, а сейчас обе - домой.
- Сегодня день рождения у ... папы. По маминой заметке в книге узнала. Съезжу на Волжскую, поздравлю.
- Ну ты даёшь! - возмутился Стас. - У меня уже статья в газету готова. Об ответственности родителей.
- Придурок, - беззлобно ответила Алёнка. - Попробуй только о моём отце упомянуть. Просто я вот сейчас поняла, что главное ...
- Это простить сбежавшего папу, - закончил Стас.
- Нет. Главное - чтобы человек был. А прощать или не прощать - дело под номером десять.
Стас внимательно на Алёнку посмотрел и заявил:
- Ну так поехали. Чего расселись-то?
Вот раскомандовался. С чего бы?
Алёнка оставила нас во дворе и пошла к подъезду. Долго тыкала в домофон, о чём-то разговаривала.
Небо скуксилось до асфальтового цвета. В лицо полетели холодные капли.
Подружка наговорилась и решительно направилась к нам.
- Ну что? - Стас даже шагнул навстречу. - Не хотят папенька поздравляться?
- Переехал он. Давно. Нового адреса никто не знает, - сообщила Алёнка спокойно и деловито, будто и не щёлкала костяшками пальцев пять минут назад. А потом добавила: - Но я его найду.
Подбородок с ямкой вздёрнулся вверх. Я поняла: обязательно найдёт.
***
Прошло два года.
Рассыпалась наша компания, как заброшенный шалаш в лесу.
Машкина семья уехала в другую область. Там старший Колька купил дом в посёлке-новостройке и сманил всех.
Алёнка поступила в консерваторию.
Стас будет журналистом, а я - врачом.
Сегодня продан бабушкин дом. Она уже год живёт с нами в городе, болеет. Возим по врачам. Перед отъездом в деревню просила нас с отцом не снимать занавесок с окон и не убирать тканых половиков с пола. Папа пошутил: "Да ведь это произведение деревенского искусства! Марго (мама) дачу в стиле кантри устраивает". Бабуля замотала головой: "Не смей!" Документы подписаны, возле нашей калитки первый грузовик с чужими вещами.
Я иду на берег к нашей лавке.
Деревня бурно зарастает высокими кирпичными домами, распадается на огороженные металлическими заборами участки. В стороне торчат две городские пятиэтажки и словно удивляются: а что это мы тут делаем?
Улица обрывается двумя заброшенными избами без стёкол и дверей, а за ними - безобразная свалка строительного мусора. Отвожу глаза - мне стыдно.
И вдруг...
Облезлая сарайная дверь с нелепым почтовым ящиком.
И две большие, белой краской выведенные буквы - К М.
Скорей, скорей на берег, где свежий ветер осушит нежданные слёзы.
Где невозможно осквернить память о детстве.
Где, глядя в серое, усыпанное тучами небо, снова услышу хрипловатый, почти мальчишеский голос: "Подождит и перестанет".