***
Кладбище печально растеклось по сухому пригорку. Могилу Захарова Василия, нашего деда, мы нашли быстро. Поставили пышный букет роз. Жестоко всё-таки мы обкорнали кусты в кадушках, как бы не попало от бабули. Постояли, помолчали. Я протёрла и без того чистый портрет на новом мраморном памятнике. Широко расставленные, ясные, улыбчивые глаза смотрели словно поверх наших голов, куда-то в сторону. Проследила взгляд - колхозное поле, тёмная рать могучего леса... Бесконечный простор, а за ивовой полосой - до боли родная синева Белой.
Бабуля поливала кусты роз, лишившиеся всей красоты. Сухо сказала: "Ужинать!" Стас хотел дурашливо отдать честь, но передумал.
Блины были просто объедение. Даже без любимого смородинового желе. К ним выставлен кисель. Стас, конечно, ничего не понял, объедался и мечтал о поваренной книге, которую он напишет по бабушкиным рецептам.
Ночью, следя за игрой лунных теней на стене, я думала: отчего же плакала похожая изнутри на стальную конструкцию в папиных чертежах тётя Таня?
Неси меня, Белая...
- Олька! Олька!
Отчаянный такой шёпот, будто кто-то на помощь зовёт.
Я очумело потрясла головой. Сон, что ли?
- Олька!
- Машуня?.. Я щас.
Сползла с дивана и в два бесшумных прыжка подскочила к окну.
- Олька... - подружка задыхалась от слёз и гнева. - Олька, мамка домой вернулась... Только что. Дядя Павел подвёз. Без Криськи-и-и...
Холод побежал от босых ступней до макушки с бигуди.
- Что случилось? Кристя... она жива?
- Дура! Все вы дураки!.. Оставила её мамка в больнице! - девочка уже не плакала, а стонала, катаясь лбом по подоконнику. - Кристи-и-ночка... Маленькая моя... Знала же, что нельзя матери дитю доверить. А всё врачи: с ребёнком едут только родители! И ещё Светка в город уехала... Доказать некому...
- Тихо, Машуня, тихо! - я перемахнула подоконник и потянула подружку в беседку.
- Олька, если с Кристей что случится...
- Ничего с ней не случится. Там же врачи, медсёстры.
- Нет, ты совсем дура или прикидываешься? Её ж ни на минуту с рук отпустить нельзя. Во сне может голову запрокинуть и слюнями захлебнуться. Я иногда всю ночь с ней сижу... так и спим сидя. Олька... помоги мне Криську домой вернуть... Это вы со Стасом виноваты! Придурки! Больного ребёнка в реке искупали! - Машка даже оскалилась от злобы. - Поможешь? Нет, так я сейчас пешком в город пойду... я им всем покажу...
Я протянула руку, но подруга ожесточённо оттолкнула её.
- Машенька, утром на автобусе поедем...
- У-утром?!! А не помнишь, что сама про случай в больнице рассказывала? Приедем утром, а Кристи... может, её уж больше нету-у...
Тут и меня заколотило. Да, был такой случай у нас в городе. Увезли малыша в инфекционную больницу. Бабушку домой отправили. Родители вернулись за полночь, поехали в Сангородок. В больнице дверь не открыли, даже не поговорил никто. Охранник полицию вызвал, чтоб не стучали. Родители до утра под окнами бродили. А потом подъехала машина и вынесли носилки, закрытые одеялом. Только через три часа, когда явилось начальство, мать с отцом узнали, что на носилках был их мёртвый сын. Об этом в газетах писали. Суд был.
Я схватилась за голову. Не из-за Криськи, из-за подружки. Так вот чего смертельно боится Машка! Ну кто ж тянул за язык-то? Да разве могла я подумать, что оловянный солдатик Машуня такая впечатлительная? В отчаянии скрутила полы пижамки, так что образовались жгуты и отлетели две пуговицы. Приснилось однажды: работаю звонарём на церковной колокольне, запуталась в верёвках, дёргаю их, а вместо благовеста бухает набат. Хочу остановиться, а колокола сами гудеть продолжают. Вот и сейчас... что делать?
- Машуня, посиди здесь. Я Стаса разбужу. Поедем за Кристей. То есть поплывём. Дорога-то крюк по деревням даёт, а мы её рекой спрямим. Часа через три доберёмся. Кристинка только глаза откроет, а тут мы... тут ты... Я щас.
- Не копайся долго. Ой, чё-то тяжко мне... - Машка прилегла на низкую лавочку. В смутном лунном свете её губы были совсем чёрными, от хрипловатого дыхания вздымались обтянутые футболкой рёбра.
***
В кухне пахло корвалолом, стояли жестяные коробки с сушёными травами. Бабушка перед сном лечила свою память о погибшем Василии. На руку это мне. Да, то, что задумала, называется безобразие. Но иначе нельзя.
- Стас, поднимайся. На лодке поплывём. К Криське в больницу. Одевайся теплее.
Брат в сонной тупости поморгал глазами, но лишних вопросов не задал. Покосился в сторону бабушкиной комнаты. Я успокаивающе кивнула головой.
- Хавчик-то захвати... - только и попросил.
Двумя тенями выскользнули из дома.
- А Машка?
- Без неё. Похоже, с сердцем не всё в порядке. Лежит в беседке. Записку ей написала, чтоб не тревожилась и ждала нас с Кристей.
- Ты чё, Ольга? Кто ж нам её отдаст без Машки?
- А с Машкой кто нам её отдаст? Не очкуй, до больницы доберёмся, там видно будет. Держи...
- Нагрузила злая Олька бедного Стасика, - попробовал пошутить брат, но к моему удовольствию быстро заткнулся.
На лодочной пристани долго не могли справиться с замком отцовой лодки. Да что за напасть-то! Но наконец цепь звякнула и отпустила семейное сокровище. Стас закинул вещи и сел на вёсла. В несколько гребков лодка оказалась на середине спокойной в этом месте реки.
- Олька, а ведь мы будто из дома удрали. Вообще-то я всю жизнь мечтал - ночью плыть куда-нибудь...
- Считай, что удрали. Но скоро вернёмся. Посмотрим, как там Кристинка.
- Да ты чё? Мы же за ней поплыли...
- Стас, тебе голова на что? Не сможем мы ребёнка забрать. Просто убедимся, что с ней всё в порядке, и назад, к Машке.
- Ну и дурость же придумала! - Стас перестал махать вёслами, и река сама несла нас на своей маслянисто-чёрной спине.
- Ничего не дурость. Машка с ума сойдёт от тревоги. Пока утро наступит, пока автобус доедет. Она же больная - не видел, что ли, как дышит? Проснётся утром - а тут мы с вестями.
Стас только головой покрутил и нахохлился под широкой курткой.
Неспешно плыли в обратную сторону мглистые берега. Жёлтый месяц грустно кивал в чернильной воде, морщился, изумлённо вытягивался. Над рекой поднимался сонный туман. Я подняла глаза к роскошной россыпи звёзд.
Неси меня, Белая...
Неси к светлеющему краю неба.
Неси к надежде на то, что с несчастной Кристинкой всё хорошо.
От страшного толчка в днище лязгнули зубы. Лодка стояла почти у самого берега, заросшего высоченной травой. Куда-то делись привычные ивы.
- Застряли... брёвна под водой.
- Ну так поплыли. Быстрей, или спать в лодке будешь?
Мы уселись на берегу отдышаться. Ой, до чего холодно! Впервые поняла, что это такое: "зуб на зуб не попадает". Невдалеке в цепочке жиденьких огоньков была видна железнодорожная станция. За ней в сизой дымке раскинулся город. Где-то там заходится в плаче большеголовая Кристина, которая в первый раз оказалась без заботливых худеньких рук старшей сестры. Спотыкаясь на невидных в предутренней мгле кочках, мы зашагали к станции. Кроссовки сначала выплюнули фонтанчики воды, потом противно зачавкали. А после стало уже всё равно.
У просыпающейся больницы вытащила из-за пазухи хитро замотанный в полиэтилен мобильник. Свёрточек то и дело норовил выскользнуть из рук.
- Бабуля? Доброе утро! Бабулечка, я тебя сильно-сильно люблю, но ты не пугайся. Мы со Стасом в городе, проведаем Кристю в больнице. В беседке спит Машка. Ты её успокой, она очень переживает. С нами всё в порядке, с первым же автобусом будем в деревне. Всё!
Подождит и перестанет
В первый понедельник октября мы отпросились с последних уроков. Поедем в областную больницу к Машке. Её прооперировали. С заплатами на сердце она должна прожить долго-долго. В автобусе тесно, еле пристроили гигантскую сумку, которую Алёнка оберегала пуще, чем мать младенца. Подруга вчера вернулась из деревни, и мы решили побаловать Машку свежими продуктами. Алёнка хмурилась и кусала губы. "Волнуется", - подумала я. Сама тоже волновалась. Шутка ли: пять часов на искусственном кровообращении. Папа каждый день звонил врачу и узнавал новости: вышла из наркоза, сняли швы, разрешили встать. Полтора месяца девочка одна в больнице в чужом городе. А сегодня она к нам выйдет.
В красивом холле Алёнка не выдержала:
- Передадите сумку санитарке. Тяжёлая. Скажете, чтобы варенец в холодильник поставила. Творогу и сметаны там на всю палату. Я на улице подожду.
Не успели ничего сказать, как подруга выбежала.
- Психованная, - заключил Стас.
Но по братишкиному носу и ушам угадывалось волнение. Они всегда краснеют. Тоже переживает Стасик, хоть и бодрится.
Распахнулись створки двери, и медленно вышли две низенькие старушки. Одна была в синей пижаме с какой-то сеточкой на голове, другая - в длиннющем выцветшем халате. Коротко стриженные волосы торчали во все стороны.
- Машуня ... - прошептал Стас. Всегда розовощёкий брат сравнялся лицом с бледно-салатовым покрытием стен.
Где Машка-то? Я осмотрелась.
Батюшки ... Воробей мой. Стойкий оловянный солдатик. Подружка ...
Что-то сильно закололо слева, а в носу запузырилось.
Мы со Стасом бросились к девочке и столкнулись сначала плечами, а потом и лбами.
Санитарка заслонила Машку рукой и проворчала: "Поосторожнее. Пятнадцать минут на все разговоры. Не больше".
Стас разулыбался, как негр в рекламе зубной пасты:
- Какие строгие правила в больнице! А как вас зовут?
- Ну, Валентина Ивановна. Пятнадцать минут. Распоряжение врача.
- Конечно, только пятнадцать минут. Вот, позвольте, это вам за заботу о больных. "Рафаэлло". Хотя, наверное, никакая благодарность не возместит нервного напряжения.
Я вытаращилась на брата. Он, как фокусник, извлёк из-под плаща коробку конфет, умудрился всучить злющей санитарке и за минуту достиг её полного расположения. Надзирательница благосклонно улыбнулась и уплыла за дверь.
Мы рассматривали подружку. Щёки, конечно, сероватые и под глазами круги. Но губы уже розовые. И без того худосочная девочка истаяла, как льдинка на солнце. Зато дыхание ровное, нешумное.