а потом и склеивалось хоть –
мыслью сердца протекала алость
в кровь чернил и А4 плоть.
Через всё, что я любил и видел,
жаждал, но ещё не понимал,
возродится в Wordе новый идол,
честен в правде, пусть пока и мал…
Только так: мучительно, но верно
новый проворачивает лист
ось стихов, томившихся от скверны
строк, что мне совсем не удались.
О.М.
Если тёмный огонь отразится в ступенях воды
и как медленный конь истоптавший воронеж до дыр
захрапит на сарай перекинувшись к крышам домов
значит грешник за рай навсегда умирать не готов
значит крестик сдавил изнурённую впалую грудь
значит в отклике вил не мятеж а призывы на труд
и горит огонёк у Матрён и задумчивых Кать
что взбирались на трон дабы семя мужское схаркать
значит встанет герой королевич степей и мотыг
за крестьянство горой продлевая столыпинский стык
на фонарных столбах на голгофах на детских плечах
кому в лоб кому в пах раздавая земную печать
потечёт от лампад долгожданный невольничий свет
от злодеев и падл заискрится знакомый завет
и пройдётся шатун по сибирским когтям-городам
разменявший версту на слова что я вам передам
ибо это во лжи искривляет огонь времена
потому что ожив наша память к бесчинствам смирна
и с обугленных уст у продлённого в вечность одра
алчный Молоха хруст омывает прямая вода
ИНОРОДНАЯ ВЕЩЬ
Перейдя на запретный язык,
потрясая основы,
плавишь горлом немые азы
в клёкот странный и новый.
И когда инородную вещь
больше выплакать нечем –
голос твой вдруг становится вещ,
буквы разве что мельче.
* * *
Где истина высоколоба
и смысл печально глубок –
как гром среди ясного нёба,
язык попадёт на зубок.
Откуда, откуда, откуда
под утро в душе холодок –
как предвосхищение чуда
пока не услышанных строк?!
* * *
Земля – это белая точка
и – вдруг – наплывающий шар,
на клеть голубого листочка
упавший, ушедший пожар.
И снова – сиянье, горенье
над пропастью светлых скорбей,
где Землю, как словотворенье,
покатит поэт-скарабей.
* * *
Найти строкой ещё немного
пока неведомых имён,
где данным от рожденья слогом
навечно был ты заклеймён,
где в страшной замкнутости круга,
растянутые, как вода,
слова влюбляются друг в друга
и расстаются навсегда.
* * *
Проклюнется день в скорлупе одеяла
и вдруг закурлычет во весь голосок
в захлёбе весны, что с утра обуяла
шкварчащего солнца утиный желток.
И щебет щербета, и патока неба,
и тёплая горстка апрельских семян
заменят колючие чёрточки снега
на птицепись звонких времян.
* * *
От овечки до агнца шаг.
Вынул нож и кадык перерезал.
Вот и время по темечку – шарк!
Отдохни, мол, набегался, резвый.
Под тенёчком лежать хорошо –
здесь в меня прорастает осина…
И трепещет её корешок,
наполняясь разумною силой…
ИЗ ЦИКЛА «РЕЧНОЕ»
1
И меня в эту жизнь засосёт
по колено, по локоть.
Плавниками проросший осётр,
буду Волгу я лопать.
Судаком посудачу на дне
о превратностях ила,
где блесна размотавшихся дней
в мои дёсны входила.
2
Если вечер нанизан на месяц,
как червяк на крючок рыбака,
ничего твоё время не весит
и наживка уже глубока.
Рыбье сердце заноет в грудине,
лопнет мир, как огромный пузырь.
Жизнь, всплывая к небесной ундине,
не разжалобит звёздный пустырь.
3
Где в стакане ныла челюсть,
плыл карасик подбоченясь.
Выпив всю в стакане воду,
обрети, карась, свободу.
И качнутся образа
прямо в мёртвые глаза.
А огарком от свечи
обожжёт – хоть закричи.
ИЗ ЦИКЛА «БОЖЕСТВЕННАЯ ПРАВДА»
Галине Булатовой
1
Расписались на форзаце правды –
между нами не осталось тайны.
Утром в сквере повесть листопада
близоруко мы с тобой читаем.
От любви – сильнейшей в мире магии –
вспыхнем и взлетим в пределы рая,
пусть ни на холсте, ни на бумаге
так уже никто не умирает.
2
День отстукан гулким ундервудом,
но из текста вычеркнуты главки,
и лучом багровым – жив покуда –
внесены божественные правки.
Высохла чернильница заката,
томик звёзд упал на дно колодца –
утром с красной строчки миокарда
слово человечее забьётся.
3
Не с Евтерпой – но трепетной музой,
королевой полночных стихий,
обретя долгожданные узы,
я прошу, несмотря на грехи:
и по ту вертикаль, и по эту
на небесных весах обнови
безграничное счастье поэта –
невесомое чувство любви.
4
Смотреть с тобой японское кино,
вдыхать слепой восторг цветущих вишен
и кукурузой пачкать кимоно:
сидеть, глядеть и будто бы всё слышать,
но кроме нас не видеть ничего,
забыть, что мир изменчиво юродив,
лишь пальцами читать твоё плечо –
как женственности вечный иероглиф…
ИЗ ЦИКЛА «НЕБО»
1
За минуту до гудка
из трубы фабричной
дым ленивый три витка
делает привычно
и ползёт до верхних сфер,
намекая ночи,
чтобы главный инженер
звёзды обесточил.
2
Не ходите в сапогах по небу,
облака затаптывая в пыль,
нагибайтесь под рассветом медным,
чтоб о Солнце не разбили лбы.
Ничего не трогайте руками:
хрупок мироздания клочок.
На подошве занесёте камень –
у Атланта вывернет плечо.
3
Перегорело Солнце в зале,
и, наспех подставляя стул,
Альдебаран мы в руки взяли –
рождаем новую звезду.
Минута до великой вспышки
за мглою кроется веков.
Узнай, поэт, как время дышит
для вдохновенных дураков!
4
ТУНГУССКАЯ ШВЕЯ
В игольное ушко Вселенной
кометы вдевается след,
стежками сшивая мгновенно
мерцающий холодно свет.
Сегодня ли Землю угробят,
когда на проплавленный лёд
меж Леной и вспененной Обью
шальная заря упадёт?
5
В облака вонзая когти,
мимо городов,
режет воздух геликоптер
махами винтов.
Он добычу снова сыщет
для себя и в дар –
не останется без пищи
старенький ангар.
* * *
Тиха и прозрачна осень,
и хрупок полёт листа,
который стремится, оземь
ударившись, вещим стать.
И так бесконечно немо
в желании долг вернуть
многопудовое небо,
упавшее мне на грудь…
* * *
Небо с водой не дружит –
те же цвета, но речь
синюю речку душит,
в душу спеша затечь
громким хмельным потоком,
молнией и слезой –
водит под мокрым током,
слепит сухой грозой…
ИЗ ЦИКЛА «НАРНИЯ»
1
ПОДСНЕЖНИК
На ферме работаешь в Нарнии
и думаешь, что не умрёшь,
но встретишь эльфийскую армию –
и замертво падаешь в рожь.
Теперь тебе днями загробными
земле колыбельную петь
и маленький хлеб под сугробами
весенним детишечкам греть.
2
Чёрный поросёнок Игорь –
ты бессмертен, не умрёшь,
не проткнут тебя острой пикой,
не засунут в тебя нож.
И глаза твои бесконечные
будут вечно в хлеву светлеть,
потому-то и мне, конечно,
ничего не узнать про смерть.
3
КАМО ГРЯДЕШИ?
два лаптя до леска ход от хат
распознав вороньё да во птах(ах!)
на обед пановьям из ольхи уха
пуще пше забредя дух потух
ан не мёд по губам погубил
но зари полоса по усам
обломал об ольшаник горбы гурьбы
из болота напившись Сусанин сам
4
Восемь дней тосковала пшеница
по убившим её тракторам,
ей бы, дуре, надежды лишиться,
избежав прорастающих ран.
Но кусал я счастливую булку,
золотистым рассветом облит,
утешая себя, что как будто
ничего, ничего не болит.
5
У меня за пазухой три смерти,
выбирай, какая по душе:
от тоски, что мыслями завертит,
от беды, от рая в шалаше.
А ещё четвёртую, иную –
эти три вобравшую в себя,
только для поэта сохраню я,
так его терзая и любя…
6
Под сенью скользких грозных крыш
струится на работу челядь,
и снег становится так рыж,
когда сосулька входит в череп.
И ты войдёшь в меня, весна,
грудь распоров лучом участья,
и я воспряну ото сна
и кровью напишу о счастье!
7
Мне впервые не нужно,
чтоб стихи меня в кровь измотали.
Так прощай же, оружье,
9 грамм голубого металла.
Признаю пораженье,
уходя молчаливой тропою,
только тихое жженье –
это праздник, который с тобою…
8
Чьей-то древнею рукой
ковш на небе вышит
и закинут далеко –
черпать души с крыши.
Спи, мой маленький, а то
выйдешь спозаранку –
обнаружишь на виске
маленькую ранку.
* * *
Весне на помощь – шаг ребристых шин,
дробящий лёд в кофейную порошу…
От февраля последние гроши
на чтение Рембо я уничтожу.
Сойду на нет. Закончусь в три листа.
Оплавлюсь солнцем бешеного марта,
и будет сон мне – выстрел у виска,
как экстремизм седеющего Сартра.
* * *
С небосвода конопатого,
как с кленового листа,
сорвалась – и снова падает
сумасшедшая звезда.
Облака её коверкают,
выплавляя света сок,
и летит она калекою –
всё стихами об висок.
* * *
До обугленного края
пляшет ручка вширь и вдоль –
прозе я не доверяю,
лишь в стихах правдива боль.
Лепет, шелест, шорох, шёпот,
звёзд безумных голоса –
есть мой самый верный опыт
глянуть истине в глаза.
* * *
Казанскому поэту Юрию Макарову
Из кореньев слов душистых
предложу настой.
Гость случайный, не ершись ты,
что настой простой.
Не отцеживай травинки,
пей стихи сполна,
их нельзя до половинки –
залпом и до дна!
* * *
За окном, до утра приуныв,
двор уляжется с нищим.
Замерцает фонарик луны –
что ты, Господи, ищешь?
Летом полночь совсем не видна –
бродит полуживая,
осушая поэта до дна
и бутыль разбивая.
* * *
Жизнь – застенчивый кузнечик,
разбегающийся в даль.
Прыгнет в небо человечек
и исчезнет навсегда.
Только клеверная стела
прорастёт в тени крыльца,
и останется от тела
золотистая пыльца.
ЛУНАТИК
Как на лампаду, на небо дохнёшь –
погасишь звёзды, отвернёшься к стенке,
и, сном полурасстрелянный, начнёшь
цедить глагол оспатой ассистентке.
Она тебе сквозь тюль засветит в глаз,
и ты, словечки нанизав на рёбра,
на ловкое циркачество горазд,
карнизом ржавым пятишься нетвёрдо.
О, Господи, ты только не буди,
когда я черепицу разминаю,
ходи со мной по этому пути,
пока не приключится жизнь иная.
Тогда кульбиты будут так лихи,
так искренне прочертится глиссада,
ведь падать – это как писать стихи:
ни притворяться, ни уметь – не надо.
ЧАСЫ