Держался он свободно, уверенно, это вызывало к нему уважение. Налысо бритый, чёрные сросшиеся брови на переносице, дерзкий клином подбородок – всё говорило о непростом характере. При взгляде на него возникала мысль, что, скорее всего, это человек пробивной, упрямец. И сразу хотелось понять, в чём это упрямство и чего он хочет добиться и доказать. То, что у него своя правда, становилось ясно, когда он говорил о науке и её назначении и своей работе.
«Как это я сподобился таких откровений, видимо, он позволяет это крайне редко, наверно, в особые минуты какого-то необыкновенного подъёма и расположения к собеседнику, – думал Оргиев. – Значит, я действую верно, выдавая себя за друга. С ним будет нелегко», – размышлял академик.
Затмение рассудка
СМС-переписка между Ларисой и Альбертом
В тот день меня душило отчаяние. Думала напиться или принять антидепрессанты. Включила телевизор, потом надела наушники, хотела послушать музыку, ничего не снимало напряг. Ты отравил мой мозг запахом своего тела, я любила слизывать пот с твоего лица, когда ты в изнеможении доводил меня до экстаза. Кто теперь будет ласкать меня, кусать за ухо и шептать что-то так тихо, что я переспрашивала иногда. А чаще ты своим голосом вводил меня в транс. Я ничего не понимала, всё сливалось в радужных красках, какой-то дивной музыке, что ты сочинял для меня. Скажи, что мне ещё нужно. Я была на небесах и вот спустилась в кромешное одиночество. Берти, разлука невыносима, она убивает меня. Чем отвлечься и чем занять себя. Решила выйти на улицу. Иду и думаю: зайду в супермаркет и что-нибудь украду, чтоб на меня кричали, стыдили. А я спрошу, когда им надоест орать.
Любовь – великий дар, хранила его, берегла, и ничего не помогло, всё равно лишилась. Я оплачу этот шоколадный батончик и в придачу каждому подарю такой. Потом пойду, не оборачиваясь, не знаю куда, пока не почувствую, что замерзаю. Остановлю кого-нибудь и попрошусь в гости согреться. Остановилась на кинотеатре, пошла на фильм, что видела не раз. «Пуаро» Агаты Кристи. Какие манеры и весь антураж в стиле ар-деко. Но в этот раз я просто глотала слёзы в тёмном зале, старалась не всхлипывать. Чувства ослепляют, кажется, любовь непобедима, и вдруг, Берти, почему вдруг, ты говорил, что в тебе программа, как ты только не захлебнулся от восторга, расписывая колонизацию Луны и Марса. Я хотела реальности, ты жил воображением. Идея. Что будоражило тебя, казалось мне непонятным. Я не в теме и должна признаться, что профан. Я женщина и состою из чувств. Ты что-нибудь знаешь про эмоциональную интимность? Один твой взгляд возбуждал меня, как твой голос, что в памяти моей как звуковой символизм точки допустимого соблазна. Ты словно нейроинтерфейс, что будоражит сейчас человечество в каждой извилине моего мозга. А тебя что сейчас занимает?
Здесь другое, не скажу, что это хождение по мукам вначале вообще казалось забавным, как вежливо и тактично отказывают под предлогом, что не вовремя приехал – рождественские каникулы. Академики поехали погреться под нездешним солнцем, потом занятостью председателей комитетов, скопилось много нерешённых вопросов за новогодний отпуск, кто-то заболел, простыл, катаясь на горных лыжах, после праздничного застолья всё ещё не отойдёт. Когда же комитет не смог собрать кворум в очередной раз по причине того, кто-то выдал замуж дочь, а у другого родился внук, я заметил, не затянулась ли моя командировка за счёт государства или здесь такая мелочь не в счёт. На предварительных консультациях референты делали замечания по тексту, просили упростить вступление. Достаточно комментариев новосибирских рецензентов. Бумаги поступили в профильный комитет, главным образом – результаты практической части, опыты и вычисления. Председатель сделал резюме, рекомендовал работу на самый верх, заключив: «Возможно открытие с перспективой применения в планах освоения космоса». Собственно, ничего нового, ровно то же было в бумаге, составленной в новосибирском отделении. Логичное заключение – предоставление лаборатории со штатом сотрудников в институте генетики. Но бессмысленный марафон продолжался, возня с выборами, затем отмена на год, президента РАН деморализовала академиков. Официально было заявлено, институт в течение двух недель определится по поводу моей работы, и в ближайшие дни меня примет академик Оргиев.
Всё это время преследовало желание прийти на то место в Москве, где высказывают недовольство происходящим в России, о произволе, несправедливости в судах, на работе, вроде импровизированной трибуны, как в Гай-парке Лондона. Сказали, глашатаи народного гнева собираются в парке Горького в Нескучном саду, совсем рядом с Академией. Пошёл, в очередной раз окинув разочарованным взглядом кубически-геометрическое строение, где даже фонари с намёком на научные изыскания в урбанистическом стиле. Странная округлость, созданная из треугольников и квадратов, означавшая: невероятное возможно, подчёркивали главную космическую идею в будущем. И только стеклянная пирамида, напоминающая подобную у входа в Лувр в Париже, нежели египетскую, говорила, что Космос всегда был частью человеческой цивилизации. Люди – пришельцы с других планет, колонисты Земли.
Искателей правды не нашёл, побродил по парку с надеждой встретить тебя, Куколка. Право, смешно и наивно, скорее я встретил бы инопланетянку. Девочка моя, во что я ввязался, надо было просто пересесть в Шереметьево на другой самолёт и лететь к друзьям в Голландию, там бы обустроился и вызволил бы тебя. Мама своими грустными глазами остановила меня.
Обрыдаться под дурацкую песню «Никому тебя я не отдам». Не верю, что мы расстались. Все ночи нашего безумия со мной. Судьба, храни тебя. Любовь в глубине меня тебя ждала. С тобой была женщиной, свободной, безрассудной, безотчётной, потому что затмение рассудка. Ты был тем, что не вмещалось в моё сознание, с твоей непонятной полуулыбкой. Ты был проводником в мир моих желаний, что таила, боялась в них признаться себе. Ты избавил от заблуждений, раскрепостил.
Берти, как там, в Москве, не скучно в канун Рождества толкаться просителем? Люди за столом шумно, весело встречают Новый год, а ты маешься и путаешь вход с выходом, теряешься среди своры бюрократов, которым всё по фигу, а уж тем более ты.
Если будет время, пролистай фотографии, иллюстрации к новогоднему балу у губернатора. Решила последовать твоему совету и была в образе Любовь Орловой. Предыдущие наряды критиковал, тебе не нравились ни Шанель, ни Мерлин. Наши отношения начались с Роми Шнайдер. Трагическая судьба, как и наша любовь. Как ты думаешь, это случайность? Что тебе нравилось в Роми и что ты нашёл во мне, кроме внешнего сходства, отчасти достигнутого благодаря наряду – платью из фильма. Ещё молодость, нам было по двадцать пять. Хотелось безумия, в голове звенело от выпитого, куда-то бежали. Было темно, и только огни вспыхивали в сознании, обжигали отголоском мысли, что это? Любовь или будоражащая кровь молодость? Жажда чувств накрывала с головой, грохот волны рока, где гитара душила струной до хрипоты, барабан разрывался где-то в желудке. Желание сводило с ума, мы бросались друг на друга. Казалось, что мы то на американских горках, то на каруселях, то в каком-то ещё аттракционе, название ещё не придумали. Образ Роми Шнайдер, известной актрисы, её любовь с Аленом Делоном – ты не знал об этом, но полюбил. Трудно было разобраться: меня или её, чья жизнь более драматичной, всех драм в кино, где она играла. Мистическое совпадение жизненной трагедии и драмы экранных образов. Тебя это не интересовало, как и то, была ли я копией богини стиля или её душа воплотилась во мне. Ты посмеялся, когда высказала это предположение. Ты хохотал как сумасшедший, и тогда подумала: ты гений, ещё не зная о тебе ничего. Только искренние и талантливые люди могут так открыто смеяться: до слёз, до колик в животе, до спазма в горле. Я ждала тебя, все ночи и бесцветные дни, когда душили слёзы от обиды, что брожу по белому свету одна. В тебе увидела своё одиночество, и твоя боль, что бравурно и нарочито прятал, скрывал под маской беззаботности, отозвалась во мне. Я пыталась объяснить, что образ позаимствовала, но ты даже не подозревал о Роми Шнайдер.
«А что в ней такого? Ты одета обычно, на тебе нет и следа от грима. Её взгляд, глаза как идентифицировать». Я показала тебе фотографию Роми в телефоне, ты удивился.
«Разве это не ты?» Приглядевшись, правда, заметил что-то неуловимое, то ли возраст или состояние души другое. А так очень похоже.
На мне был наряд Роми времен её съёмок в Париже в фильме «Бассейн» с Ален Делоном. Звездой же она стала в Германии и Австрии, снявшись в целой серии картин про Сисси, австрийскую принцессу. Ты помнишь, Берти, меня в самых обычных брюках и блузоне, поэтому во мне не видели Роми, да и немногие о ней знают. Лицо хорошее, вернее хорошенькое, глаза добрые, располагают к доверию, таких очень много. Худенькая, миниатюрная, ещё добавляют – точёная фигурка. Часто улыбается, улыбчивая, смешливая. Похожа на подростка, с короткой стрижкой. Что-то в ней мальчишеское, ну вроде пацана или пацанки, если бы не одно но: когда была влюблена, в ней проявлялась женщина, слабая, беззащитная, нежная, проявлялась невесомость, сродни наслаждения, им упивалась. Безрассудство или лёгкое помешательство. Любовь как болезнь? Ну нет. Как безмерная радость, праздник каждый день. Знаешь, Берти, пишу тебе в Инстаграмм пост о Роми, но, поверишь, это обо мне. Я такая же, есть внешнее сходство и внутреннее, чувствую с ней близость. Не сомневаясь в моей искренности, не верил, что тебя может полюбить такая девушка. Я увидела мужчину в твоём грубоватом лице, не очень складной фигуре. Почему-то сердце вещало: ты тот, кто больше других нуждается во мне, и я решила, подарю ему любовь, от радости захотелось броситься к тебе, обнять и целовать, но не решалась, боясь, что примут за сумасбродку. Как художник по костюму, представляла свою любовь как продолжение необыкновенного платья, чудесной ткани, струящейся невесомыми ажурными складками. Прозрачное, в цветах, и дополнить ароматом изысканных духов, шлейфом следующих за мной. В этом наряде не блистать, любить, только объятия и поцелуи. Моё тело – продолжение образа, подчёркнутое одеждой. Почувствую себя леди утончённой и недоступной. Кажется, мои мысли так же тщательно уложены в сознании, как прекрасная причёска. Мой образ обязывает лишь улыбаться аристократической полуулыбкой. На руках атласные белые перчатки из французских романов 17-го века. Неужели я так состарилась, или романтический эпизод из жизни придворных всем женщинам хочется пережить хотя бы во сне. Ну что вы, право, господа, в 21-м веке, вновь самые дорогие и престижные балы: римский, венский, петербургский – вновь предел мечтаний романтических натур. Там принято быть одетым соответственно эпохе Наполеона. Роскошь во всём, хотя бы видимая и только на время бала. Костюм можно взять напрокат, как и кавалера во фраке. А потом ты, как Золушка, вновь вернёшься в реальный мир, где будешь утешаться грёзами, читая романы о любви или смотря фильмы на эту тему. Берти, в тот вечер ты был так убедителен, реален, когда мы встретились взглядами, мы ясно увидели, что нашли друг друга. Когда ты положил мне руку на плечо, я чуть не расплакалась. Я поймала твой взгляд и кивок головой, приглашающий к танцу. Мы пошли навстречу друг другу. Звучало танго, мой любимый танец. Ты не умел танцевать и не имел представления о танго, чувственная музыка заставляла сближаться, сливаться в объятиях. Танго любви, каждое движение, сердцебиение, испуг что-то потерять, узнать неизведанное. Всё кружилось в моей голове вместе с огнями зала, увлекая в многообещающие приключения.
Ты знаешь, Берти, если бы встретила тебя на улице, не постеснялась бы подойти, я не страдаю стеснительностью, возраст не тот, переросла это чувство, что бы я сказала тебе, что-то спросила: время или как пройти. Попыталась бы как-то дать понять, что заинтересована, а может, загипнотизировать.
Берти, танго – самый близкий танец, в нём, как ни в каком другом, чувствуешь партнёра и, главное, взгляд и глаза, двое стремительно сближаются. Ещё запах, что неожиданно выдаёт человека: приятный, отталкивающий, влекущий или оставляющий равнодушным, принимаешь его или нет. Запах дыхания, тела, мужской силы, резковатый, грубоватый, но такой притягательный, завораживающий страстью, будоражащий воображение. В этом танце самыми яркими были ритмы плоти. Каждый из нас чувствовал желание, непреодолимое и захватывающее сознание. На тебе был неплохо скроенный костюм из импортной ткани, такие шьют в Академгородке, там было лучшее ателье, хороший мастер, знала его лично. Но было заметно, что ты не так щепетилен в одежде, и в отношении к ней проскальзывало пренебрежение, ты словно бы её не замечал тогда, в декабре. И тем не менее ты был элегантен, высокий, в пальто, тёмный драп, не ошибусь, тоже импортный, хорошо на тебе сидел.
Что за женщина следит за тобой? Потом выяснилось, что мама. В то Рождество первой нашей встречи, знакомства, я простыла, заболела. Вначале бронхит, потом воспаление лёгких. Ты пришёл ко мне в больницу, притом что очень занят, писал какую-то научную работу. Узнала об этом, когда стал навещать меня дома, долго была на больничном. Родители тебя приняли, не подозревая, что схватила простуду, когда как сумасшедшие после выпитого мотались по ночному Новосибирску. Помнишь салют, так ярко, разноцветно освещал небо, мне казалось – нашу встречу, нашу любовь. Оказалось, мой отец знаком с твоим, сошлись на каком-то педагогическом семинаре. Только разница была в том, что один технарь, а другой гуманитарий. Мой папулька преподавал литературу, а мамулька что-то строчила всю жизнь в жалкой местной газетёнке – «Новосибирской правде». В общем, никаких амбиций, поэтому никогда не была лидером, любила куклы, шила им платья, стала швеёй, хотя числюсь художником по костюму в Новосибирском театре оперы и балета, а вернее – латаю дырки раритетов, шедевры изрядно износились, подновляю их. Правда, в одном проекте мне доверили участвовать, главный художник дал возможность проявиться в спектакле «Драгоценности». Получилось неплохо, не случайно пригласила тебя в первую очередь на него. За семь лет первая самостоятельная работа, мне не обидно, лечу в театр. Всё в нём кажется сказочным, хотя за кулисами и в пошивочном цехе такая проза, но сами люди, сама атмосфера мне по душе, семейная, спокойная, несмотря на мелкие дрязги и человеческие слабости. У тебя-то на работе в основном крысы, ты говорил, ручные. Они так привыкли к твоим рукам, что через прозрачный пластик, что отгораживал их от внешнего мира, чувствовали тебя на расстоянии. Ночью, когда ты работал с ними, когда лаборатория чаще всего была свободна, ты разговаривал с ними, придумав каждой своё имя. Кофе уже не помогал, казалось, что он действует не бодряще, а как снотворное. Глаза закрывались, на несколько минут ложился на стулья на заранее припасённое одеяло и подушку.
Сколько бессонных ночей провела одна, пока ты был то с мухами, то с крысами. Берти, я так хочу спеть для тебя что-то такое, чтобы смог почувствовать, как моё сердце бьётся в тревоге за тебя. Почему мне жалко тебя? Никогда не говорила тебе об этом, знаю, что можешь принять за оскорбление. Жалости в отношении себя не мог допустить даже в мыслях. Ты пребывал во мнении, что ты стоик. Мой стойкий оловянный солдатик. Сказочный персонаж, нравился с детства, когда читала сказки Андерсена. Восхищалась его выдержкой, выправкой и преданностью своей возлюбленной маленькой балерине. Мне кажется, ты не читал сказок в детстве, сразу стал изучать биологию и химию. В общем, сразу родился с семью пядями во лбу, вундеркинд. Может, так тебя звала мама. Одна душа на двоих, как в романах. Берти, ты можешь в это поверить, или я выдумала и выдаю за правду. Берти, ты звал меня своей Куколкой, как Делон свою Роми.
«У тебя кукольное личико, такие мелкие черты лица, в отличие от меня. Когда-то я сказал маме, что с такой внешностью, как у меня, можно быть только фриком, потому не очень-то был расположен к общению, особенно с девушкой.
– А что, мама, фриком интересно, – настаивал, – только ещё не подобрал персонаж, а может и не надо, я и есть самый образ.