Когда выпили обе бутылки наливки на шестерых, (тут были ещё Серёжа и Коля Верещагины) Семён Александрович почувствовал себя совсем хорошо, нервы успокоились, и он начал рассказывать.
– Смерть в любом случае ужасна. Но ещё хуже, когда её ждёшь и знаешь, что вот сейчас тебя убьют. К нам в камеру несколько дней никто не заходил. Пищу нам тюремщики не давали, пить давали мало, и мы постоянно хотели пить и есть. Воду давали, наверное, из лужи, она была с душком и грязная. Спать заключённым было негде, так как спальных мест имелось четыре, а людей посадили в камеру пятнадцать. Под конец я так измучился, что уснул прямо на полу. Сначала все в нашей камере надеялись, что разберутся и нас отпустят, но потом поняли – расстреляют. Было ясно слышно, как стреляли, вначале где-то за тюрьмой, а потом прямо в тюрьме, расстреливали даже в камерах, потому, что арестованные не хотели выходить, а многие не могли, ведь среди помещиков, в основном, были старики.
– Неужели большевики способны на такое? – с удивлением воскликнул Михаил. – Я очень верил им. Все за столом начали высказывать своё возмущение. Они понимали, что Семён Александрович не преувеличивает. Да и другие действия большевиков тоже разочаровывали крестьян. Продразвёрстка превратилась в поборы, поэтому крестьяне решили прятать свой урожай. У Михаила Чернова хозяйство было самое крепкое в деревне Гарь, и волостное руководство обложило его большим налогом, как кулака. В кулаки он попал в связи с тем, что нанимал батраков. Силами своей семьи он с делами в хозяйстве не справлялся, хотя у него пришёл с войны старший сын, да и двое следующих сыновей подросли. И всё равно приходилось нанимать работников, а это по нынешним законам считалось почти преступлением и облагалось дополнительным налогом. Он говорил Верещагину то ли в шутку, то ли всерьёз:
– Вы мне сослужили, Семён Александрович, медвежью услугу тем, что добавили мне лошадей, коров и землицы тоже. Я уж думаю пустить скотину под нож, да продать мясо, а деньги припрятать. Всё равно прибыли от них нет, приходится большие налоги отдавать.
Семён Александрович отвечал ему тоже шуткой:
– Так отдай мне скотину обратно. Ну, выручишь ты деньги от продажи мяса, а бумажки, царские деньги, большевики печатают, и они с каждым днём обесцениваются.
Михаил хитро посмотрел на собеседника и ничего не ответил, а перевёл разговор на другую тему. Его интересовало, как себя ведут Калачёвы, куда уехал Пётр. Разговоры затянулись надолго, так как медовухи было много. Семён Александрович уже стал отказываться от лишнего бокала медовой бражки, к ночи ему стало тяжело, клонило ко сну, да и сердце ныло. Сын Александр заметил это:
– Что-то ты, папа побледнел, тебе плохо? – забеспокоился он. – Ты иди, приляг, а я посижу с гостями.
Гости тоже посоветовали ему идти лечь и, когда он встал, чтобы уйти к себе в спальную комнату, Михаил вдруг спохватился:
– Я забыл вас спросить, вам нужен третий амбар, он же пустует?
– А, почему ты спрашиваешь?
– Я мог бы его купить. Мне уже зерно негде сушить, двух амбаров не хватает, – пояснил Михаил. Гость и хозяин недолго торговались: сначала Михаил предложил за амбар 10 тысяч рублей, но это было дёшево, учитывая инфляцию. Договорились о цене в 15 тысяч рублей, и решили что, отдаст Чернов эту сумму Верещагиным по частям, в рассрочку.
Лёжа в своей комнате в кровати, Семён Александрович слышал, как мужские голоса гудели в столовой. Он хотел спать, но не мог уснуть от ноющей боли в сердце. «Зря я пил вино, – думал он, – с больным сердцем нельзя». До 1915 года, Семён Александрович возил с юга фрукты и виноградные вина. Каждый день, в обед перед едой, он выпивал по бокалу красного вина для аппетита. Это примерно, по 100 граммов слабого виноградного вина. Были дни, когда он пропускал такой ритуал, по какой-нибудь причине. Алкоголиком он себя не считал. После 1915 года он перестал ездить на юг из-за войны, и перестал пить вино для аппетита. Других спиртных напитков ему не хотелось, а вот о виноградном вине Верещагин скучал.
Вспомнил он сейчас о Шурочке, о любимой жене, раньше она спала на этой кровати, на которой он лежал. Стал он вспоминать других детей, которых не было рядом, особенно пропавших Костю, Ваню, Семёна. Всей душой он верил, что эти парни живы.
Было слышно, как уходили гости, они старались не шуметь, думали, что Семён Александрович спит. Но он не спал. Вскоре в доме стало совсем тихо. Он подумал о Пете: «Как-то он там, в лесу живёт. Наверное, у него с друзьями построена землянка, не удобная, сырая. В наших заболоченных лесах невозможно построить сухую землянку».
Вдруг, в его окно тихонько постучали. «Это Петя», – подумал он. Его сердце радостно билось, он с трудом встал и начал всматриваться в темноту за окном. Там едва вырисовывался силуэт человека, но по его фигуре Семён Александрович узнал сына. Он зажёг свечку, вышел в коридор и отворил засов. На пороге появился Пётр. Они обнялись.
– Пойдём в столовую, – тихо сказал отец, – ты, наверное, есть хочешь?
После гостей осталось немного картошки и солений. Самовар тоже был ещё тёплый. От еды Петя не отказался, но ел не спеша, словно сытый человек. Отец поинтересовался, чем они там, в лесу, питаются. Петя похвастался, что еды достаточно, дело в том, что из пятерых дезертиров, которые в лесу скрываются, четверо из окрестных деревень, и они приносят всё необходимое для жизни. Землянка у них хорошая, с печкой, но живут они в большом сарае, который приспособлен для хранения зерна.
– Мы можем часть своего зерна тоже в лесном сарае хранить, – сказал Петя. – Парни своё зерно в мешках уже перевозят в лес, чтобы большевики не отобрали.
– Это хорошо, – согласился отец, – но у нас урожай зерновых культур убран только наполовину. И ты сбежал. Зря ты застрелил Василия, что теперь собираешься делать? – спросил отец, и с тревогой посмотрел на сына.
– Я застрелил его в отместку за тебя. Он предал нас всех, а ты мог погибнуть. Буду бороться с большевиками, – решительно сказал Пётр, – будем с друзьями создавать партизанский отряд. Уже по всей стране идёт недовольство политикой большевиков.
– Эх, Петя, наивный ты парень. У них есть организация и дисциплина, и они ваши разрозненные отряды перебьют поодиночке, как это случилось с восстанием в Ярославле. Лучше живи спокойно, поезжай в Петербург, а там никто тебя не найдёт.
– Ты, папа, не знаешь, туда мне не добраться. Ведь везде на вокзалах и в поездах чекисты вылавливают молодых парней и, в лучшем случае, забирают в армию, а в худшем, если что-то заподозрят, расстреливают без всякого суда. Витю, который сейчас со мной в лесу, тоже так же забрали из поезда в Красную армию, но он удачно из армии сбежал. Насчёт уборки урожая ты не волнуйся, мы с моими друзьями всё зерно уберём и дров вам привезём. У нас и лошадь с телегой есть.
Семён Александрович не знал, что сказать сыну. Они некоторое время сидели, задумавшись, а потом решили идти спать. Рано утром Петя тихонько встал и опять ушёл в лес.
Глава 3
Петя перестал скрываться
Через два дня Катя уехала в Петроград, к Павле. Семён Александрович оставался в деревне теперь с дочерью Марией и с тремя сыновьями: Сашей, Колей, и Серёжей. Саша решил жить теперь в деревне вместе с женой Юлей и с двумя маленькими дочками. Юля недавно родила вторую девочку, и её назвали Аней. У Александра в Данилове клиентов по адвокатской работе не стало, и он оказался без работы. Их арендуемый дом у помещика Тихменева, в Данилове, перешёл в государственную собственность, и в связи с этим в дом заселили, кроме Верещагиных, ещё две семьи. Жить по соседству с ними стало для Верещагиных тяжёлым испытанием, так как дети в этих семьях вели себя очень плохо; мальчишки-подростки хулиганили, воровали вещи у Верещагиных, ведь вход в дом был общий и двери в комнаты, где до новых жильцов жили Верещагины, не запирались. Сложилась такая же ситуация, как в барском доме в Гари, только здесь у Калачёвых были девочки и вели себя они более спокойно. Старшая дочь Верещагиных, Антонина Семёновна, с первого сентября стала работать во вновь открывшейся Даниловской семилетней школе преподавателем русского языка и литературы. Жить на прежней квартире без брата Александра она не захотела, и ей дали комнату по её просьбе в другом доме.
Следующая дочь Семёна Александровича, Мария пыталась тоже устроиться в школу преподавателем, вместе с Антониной, но её туда не взяли, не хватило вакансий. Тогда она пошла в Бабаевский волостной Совет и предложила организовать школу в деревне Гарь, в бараке для наёмных рабочих, который ранее принадлежал Верещагиным. Председатель волостного Совета пообещал помочь с изготовлением парт и с приобретением необходимого инвентаря для школы. В конце сентября эта школа начала работать.
–
Здоровье у Семёна Александровича постепенно налаживалось, вернее, он начал привыкать к своей одышке, и часто не обращал на неё внимания.
Убрать оставшийся урожай ржи, Петя со своими партизанами не помог, его друзья не захотели высвечиваться. Но деревенские жители сами выразили желание, помочь Верещагиным безвозмездно, и зерно было спасено. Другое обещание Петя всё же сдержал, дров из лесу он с друзьями по ночам навозил много, и обитатели барского дома мылись в бане, сколько хотели. У большинства жителей Гари своих бань не было и, как прежде, Верещагины им тоже разрешали мыться в своей бане.
Наступил ноябрь, с затяжными дождями и грязью на дорогах. Как-то рано утром, Семён Александрович решил сходить на скотный двор посмотреть, как там управляются с тремя коровами Матрёна и старшие девочки Калачёвы. Ещё на улице не рассеялась ночная мгла, когда он вышел из дома. Вся деревня проснулась: слышались людские голоса, лаяли собаки, пели петухи и мычали коровы. В ближайшем, двухэтажном, доме Черновых, на первом этаже, зажгли свечи, и окна светились жёлтым светом, другие дома из-за деревьев, в темноте, было не видно. В коровнике при свете от свечей Верещагин увидел Матрёну и двух девушек, сидящих на низеньких скамеечках возле трёх коров, которых доили, и молоко струйками лилось в деревянные вёдра-кадушки. Услышав шаги, девушки посмотрели в сторону вошедшего хозяина.
– Здравствуйте, дядя Семён, – поздоровались они.
– Доброе утро, девчата! – бодрым голосом ответил Семён Александрович.
– Вчера я попробовал молоко, стоящее в кринках на творог, и обнаружил, что оно горчит. Вы, наверное, плохо моете вёдра после дойки.
Матрёна оторвалась от работы и возразила:
– Да вроде бы моют хорошо, я сама проверяла.
– И всё же сегодня нагрейте в бане воды и, как следует зашпарьте вёдра с можжевельником, – посоветовал Семён Александрович. – Я сам молоко не пью, это вам надо и маленьким детишкам. А от плохого молока могут у вас животы заболеть.
В коровнике кроме коров находились три телёнка, выросших за лето в крупных бычков. Они жевали корм, и хозяин подошёл к ним, взял в руки сено, которое лежало в кормушке, проверил, сухое ли. Его беспокоило качество сена. В период его отсутствия, пока он сидел в тюрьме и лежал в больнице, сено частично замокло от дождей, в плохо сложенных стогах. В хорошую погоду его пришлось пересушивать. Один из бычков покосился на хозяина. Хозяин погладил его по спине и подумал: «Почему так устроен мир, что одни живые существа поедают других. Этих бычков придётся зарезать на мясо. Но они тоже хотят жить, как и все, так же чувствуют боль, многое понимают».
Семён Александрович любил животных и жалел их. Сам он скотину никогда не резал, и до недавнего времени даже не задумывался, как добывается мясо, которое ел. Будучи городским жителем, раньше он ездил в деревню только отдыхать. Ему нравилась деревня, но окунувшись в крестьянскую действительность, в душе хотелось обратно в городскую цивилизацию, где есть электричество, водопровод и театры. Но теперь ему в городе места не было.
Работы в деревне много, и чтобы не упустить в хозяйстве важные дела, он составлял план в виде списка по дням на неделю вперёд. Когда появлялись новые дела, он дополнял этот список. Сегодня по плану предстояло убрать, морковь, свёклу и капусту в погреб на хранение. Эти овощи лежали пока в амбаре, разложенные на полу, чтобы просохли от дождей. Погреб был сделан на краю пригорка за барским прудом. Когда рыли пруд (ещё в начале девятнадцатого века), то из земли и глины сложили небольшой бугор. В этой возвышенности вырыли просторную яму на полтора метра глубиной, в неё поставили сруб из брёвен, а на крышу навалили толстый слой земли, поэтому в погребе летом было прохладно, а зимой держалась плюсовая температура. Картофель в погреб на хранение уже был заложен в отдельные отсеки из досок.
Семён Александрович, пока шёл к дому, обдумывал, кого привлечь к уборке овощей в погреб, нужен ещё человек, чтобы колоть дрова для отопления печей. Людей на все работы не хватало, а нанять человека со стороны нельзя, запишут в кулаки. Начинало светать, всё небо затянули облака, наступило пасмурное, осеннее утро. С севера подул сырой ветерок, а на лицо упали мелкие капельки дождя.
Войдя в дом, Верещагин в прихожей увидел двух бородатых мужиков, разговаривающих с сыном Сашей. Один из них, Лукьянов Кирюша, был здешний, а второго он не знал. Лукьянова выбрали жители деревни депутатом в Бабаевский волостной Совет. Гости поздоровались и объяснили, что им поручили провести учёт урожая и наличие скотины у всех крестьян. Семён Александрович до сих пор числился старостой деревни, хотя много раз отказывался от этой общественной должности. Незнакомый человек представился членом исполкома Бабаевского волостного Совета. Звали его Прохор.
– Вы должны вместе с нами участвовать в описи у крестьян, зерна, скотины и прочего урожая, – сказал он.
– Я не могу, – отказался Верещагин, – пусть вместо меня Саша поработает.
Александр объяснил незнакомцу, что у Семёна Александровича больное сердце и нервничать ему нельзя – это мероприятие крестьяне встретят очень не дружелюбно. Верещагины пригласили гостей с ними позавтракать и проводили в столовую. Там уже вкусно пахло медовой манной кашей, а дочь Мария с Дуней Калачёвой хлопотали на кухне. Девочки-подростки принимали из раздаточного окна тарелки с кашей и ставили их на столы. Прохор поинтересовался:
– Кто эти девочки, ваши дети? Что-то на вас не похожи.
Их неряшливый вид не соответствовал интеллигентным хозяевам дома, и не заметить такое было не возможно. Дети ходили босиком, а младшие девочки без штанов, полуголые. Семён Александрович объяснил:
– Эту многодетную семью Калачёвых к нам подселили по решению комитета бедноты.
Прохор с удивлением посмотрел на него:
– И они питаются вместе с вами?
– Да, у них ничего нет, и дом развалился.
После этого Семён Александрович указал гостям на тарелки с кашей и предложил:
– Кушайте, товарищи дорогие, не стесняйтесь. Каши всем хватит.
Он говорил с одышкой, а на бледном лице выступил пот. Сын заметил это и забеспокоился:
– Что с тобой, папа? Тебе плохо?
– Да ничего страшного, терпимо.
Прохор с ухмылкой спросил:
– Отчего у вас сердце больное, может от пьянства? Мой сосед много пил и тоже теперь еле дышит.
Сын Саша хотел объяснить причину болезни отца, но Лукьянов перебил его и сам кратко рассказал, как бывшего помещика Верещагина чуть не расстреляли в Ярославской тюрьме. Уже вся деревня Гарь знала эту историю. На Прохора рассказ о расстрелах произвел большое впечатление.
Когда завтрак закончился, он встал и, поблагодарив хозяина, сказал:
– Ну, пожалуй, пора ваше добро пересчитывать. Начнём?
Александр стал убеждать Прохора, чтобы он не всё записывал, а позволил утаить часть зерна и овощей. Он сослался на то, что в их доме много детей и их тоже надо кормить, как и городских. Чем деревенские дети хуже городских детей? Если у них всё отберут, то начнётся голод. Удалось, в конце концов, договориться и решили, что у остальных крестьян они тоже утаят часть урожая, ведь и без налогов зерна едва хватало до нового урожая, а теперь придётся очень сильно экономить. По решению Советской власти половину выращенной сельскохозяйственной продукции крестьяне должны добровольно сдать государству почти безвозмездно, власти платили только керенками. А если не выполнят предписания, то отряд продразвёрстки отберёт почти всё.