Сергей Сержпинский
Роман трилогия
Дворяне
Книга первая
Предисловие. Так сложилось в советское время, что многие люди о своих предках мало знали. Это было небезопасно, если предки не являлись представителями рабочего класса. Поэтому зачастую бабушки и дедушки были немногословны, рассказывая о своём прошлом. Мне в этом отношении повезло: мои бабушка и дедушка Сержпинские не побоялись рассказать мне о своих родителях, и я сначала кратко изложил эти сведения в виде родословной. Но текст получился объёмный, и я решил написать роман. Многие факты из их рассказов мне удалось уточнить в интернете или в Ярославском государственном архиве. В конце книги некоторые архивные справки прилагаются.
Однажды мы с дедом Сержпинским Сергеем Николаевичем, моим полным тёзкой, поехали в Ярославль. Когда мы проезжали на автобусе мимо старых казарм на Московском проспекте, он мне и говорит: «Вот с этих казарм начался Ярославский мятеж 1918 года. Я участвовал в его подавлении, а мой родственник был среди мятежников». Потом дед неоднократно рассказывал мне о тех событиях во всех подробностях.
Много интересного приходилось слышать из разговоров бабушки с её подругами о старом городе Данилове Ярославской области, о людях, живших в начале двадцатого века.
Моя бабушка и мой дедушка Сержпинские.
Бабушкины родители владели имением в деревне Гарь, возле Данилова, и крестьянский быт тоже не раз обсуждался, а я с интересом слушал и невольно запоминал, словно записывал на магнитофон. Запоминал я такие разговоры с раннего возраста.
Я видел, как дедушка часто делал записи в свой дневник. Мне было любопытно прочитать, что он там пишет, но я не мог разобрать его почерк, мелкий и ровный. Когда я вернулся со службы в армии и был совсем взрослым, то попросил его почитать что-нибудь из дневника, и он несколько раз мне зачитывал отрывки из той драгоценной толстой тетради. Неожиданно для меня, он вдруг сообщил, что сжёг свой дневник и объяснил это тем, что опасается за меня и других членов семьи, так как ругал в дневнике Сталина. В тот период репрессий уже не было, но опасения у него остались.
Семья Сержпинских. Отец в этот период лечился в Китае иглоукалыванием.
Советские руководители могли исказить архивные материалы, если это было нужно, и архивам не всегда можно доверять. До сих пор историки не могут выяснить: «В октябре 1917 года был переворот или революция?» Дедушка был свидетелем этих событий. Являясь студентом художественного училища барона Штиглица, он по заданию матросов – большевиков, охранял мост через Мойку, вместе с другими студентами. Мост находился недалеко от Зимнего дворца, и студенты узнали от юнкеров, как произошёл государственный переворот в России 25 октября 1917 г.
Во время гражданской войны в Даниловском районе действовали отряды восставших крестьян под предводительством Константина Озерова, а среди дворян и купечества, в первые годы Советской власти, создавались тайные организации для свержения этой незаконной, как они считали, власти. Но чекисты не дремали, постепенно выявлялись контрреволюционные элементы и подвергались репрессиям. Сержпинские и Верещагины на себе испытали репрессии.
Верещагин Семён Александрович, отец моей бабушки, был арестован и его чуть не расстреляли. Человеческая история развивается по спирали, по кругу, и нынешнему поколению необходимо знать уроки истории. Всё может повториться, но лишь с небольшими отличиями. «Отобрать и разделить» – это самый простой способ у людей установить справедливость. Обо всём об этом и о любви, конечно, рассказывается в романе.
Эта книга адресована, в основном, моим родственникам, друзьям и моим будущим потомкам. Думаю, что и другим людям будет интересно почитать.
Глава 1
Отдых в Евпатории
В августе 1916 года на Крымском побережье Чёрного моря стояла жаркая погода. На безоблачном небе ярко светило палящее солнце, а тёмно-синяя, бесконечная морская даль у самого горизонта затянулась дымкой.
Несмотря на тревожные известия с фронта, на пляже было всегда многолюдно. По всему побережью Евпатории бродили и лежали полуобнажённые, загорелые люди, приехавшие с разных концов России.
Большинство женщин старались соблюдать приличие и одевали строгие купальные костюмы, однако от жары и духоты, многие из них потеряли всякий стыд и старались оголиться как можно больше. На прибрежном песке часто попадались женщины, кое-как прикрытые узкими плавками и смущавшие своим видом молодых мужчин. Шедший по пляжу паренёк, такой же бронзовый от загара, как и большинство здешних обитателей, остановился возле девушки, лежавшей на песке. Её лицо было прикрыто газетой, а стройную фигуру обтягивал лёгкий купальник. Она не стеснялась оголить свой живот, а её грудь слегка прикрывал узкий лифчик. Она почувствовала, что на неё кто-то смотрит, и выглянула из-под газеты.
Паренёк, смутившись, предложил:
– Барышня, пойдёмте купаться, а то вы совсем сгорите на солнце.
Она нехотя приподнялась на локтях, оценивающе посмотрела на юношу.
– Ладно, пойду, окунусь, только на глубину заходить не буду, плавать не умею.
– Я тоже не умею плавать, – признался молодой человек, и они пошли по песку к едва заметным волнам, набегавшим на берег. Рядом, на мелководье, купались ещё три девушки.
Одна из них крикнула:
– Катюша, ты быстро находишь мальчиков. Поделись опытом!
Катюша не ответила, а, улыбнувшись, продолжала идти дальше, погружаясь в воду, пока вода не достигла её подбородка. Она окунулась с головой и, вынырнув, внимательно посмотрела на молодого человека.
– Как тебя зовут, незнакомец? – спросила она.
– Сергей Сержпинский.
– Это что за фамилия такая? Польская или Еврейская?
– Да, нет, я русский.
– А по какому случаю ты на море? Откуда приехал?
– Я приехал с родителями и двумя братишками. У моего отца больные лёгкие, и ему врачи рекомендовали Крым. А живём мы в Петербурге, – ответил Сергей на вопрос девушки.
– А здесь где живёте?
– Здесь мы живём в гостинице, которая стоит рядом, на берегу.
– Я тоже живу в этой гостинице, – сказала Катюша, – только за мной не ходи, я думаю, что ты мне в ухажёры не подходишь.
После этих слов она быстро направилась к берегу, разгребая руками прозрачную,
морскую воду. Сергей последовал за ней в полной растерянности, размышляя: «Как же так? Ведь хорошо начиналось знакомство, и вдруг такой поворот». Он никак не мог понять женской логики.
– А чем я вам не подхожу? – крикнул он ей вдогонку.
– Мне не понравилась твоя странная фамилия.
Выйдя из воды, девушка подняла с земли одежду, и, не одеваясь, в купальнике, пошла вдоль берега, привлекая восхищённые взоры мужчин.
Сергей вспомнил, что мать послала его позвать отца, который в этот момент находился в павильоне ресторана на берегу моря. Евпраксия Павловна (так звали мать Сергея) купила у местных рыбаков свежую рыбу и собиралась приготовить её на костре, на лоне природы. С ней были два младших сына, Павлик и Глеб.
Сергей вышел из воды и тоже пошёл вдоль берега по направлению к павильону. Чтобы отвлечься от неприятного осадка на душе, после слов девушки, он взглянул на морскую даль. Там белели паруса нескольких яхт. Казалось, что они совсем не двигались, а стояли на месте. Он всегда с завистью наблюдал за парусниками и мечтал также покататься по волнам. Однако теперь это его не успокоило и не отвлекло от неприятных мыслей. За последнее время он быстро повзрослел и выглядел лет на восемнадцать, не меньше. «Кто же наградил нашу семью такой странной фамилией? – размышлял Сергей, – надо спросить у отца. Может мне поменять фамилию»?
Павильон, в котором ужинал Николай Николаевич Сержпинский, был не большой, и мог вместить не более пятидесяти посетителей. Одновременно с Сергеем сюда подходили отдыхающие, мужчины были в плавках, а почти все женщины в купальниках, а их головы прикрывали соломенные шляпы или панамы из разноцветных тканей. Все эти люди садились за столики, возбуждённо разговаривали, кричали официантам.
Отец, увидев сына, позвал его за свой столик. Как раз у них с приятелями было одно свободное место. С отцом сидели бывший судья Голубев, и артист из Ростова на Дону Володя Овчинников. (Так они представились неделю назад при знакомстве). Держались новые знакомые всегда важно, вели заумные разговоры. Оба они из-за жары сидели в одних плавках, и в белых панамах на головах. Николай Николаевич, опасаясь простудиться, был в светло-голубой шёлковой рубашке, его голову и плечи прикрывала широкополая соломенная шляпа. Выглядел он обыкновенно: худощавый, в очках, сквозь стёкла которых смотрели серые глаза. Усы и бороду он недавно сбрил, считая, что так будет легче в жарком климате. Бывший судья без одежды, больше походил на торговца, с такой же рыжей бородой, торчавшей лопатой, и с большим животом.
Николай Николаевич предложил сыну чаю из, стоявшего на столе, трёхлитрового, фарфорового чайника. Сергей с жадностью выпил большую кружку.
– Что тебе, Серёжа, заказать покушать? – Спросил он, но сын отказался, зная, что здесь всё дорого, и у родителей деньги заканчивались. К тому же мать ждала их на ужин у костра. За столом между приятелями шла оживлённая беседа. Николай Николаевич в этот момент больше слушал своих знакомых, чем говорил.
Володя Овчинников рассказывал о своих любовных переживаниях. Он был влюблён в молодую актрису, работавшую вместе с ним в театре, а она только смеялась над ним и позволяла ухаживать за собой другим мужчинам.
– Я не могу понять женщин, – взволнованно говорил артист, – они много требуют. Каждый день им надо дарить цветы и подарки, говорить всякие комплименты. Маргарита обещала мне быть верной на веки, и, как только я перестал дарить ей подарки, она переметнулась к Пудалову. Тот, конечно, богаче меня. Обидно, господа, очень обидно.
– Я верю вам, любезный, красивые женщины на это способны, – важно произнёс бывший судья.
Но тут внимание собеседников отвлёк молодой человек, вошедший в павильон с пачкой газет. Охрипшим голосом он прокричал: «Господа, покупайте свежие газеты; новости с фронта, немцы перешли в наступление!»
Николай Николаевич купил газету и дал почитать вслух Голубеву. Сергей шёпотом сказал отцу, что надо идти к матери. Она ждёт у костра. Но было неудобно быстро уходить, и пришлось ждать, когда закончится чтение газеты.
В газете сообщалось, что немцы захватили Львов и Люблин и идут на Варшаву. На Балканском театре военных действий обещает вступить в войну Румыния на стороне Антанты. В газете критиковали руководство русской армии за плохое снабжение войск продовольствием и боеприпасами. Прочитав это, Голубев, оторвался от газеты и воскликнул: «Какой ужас! Так мы потеряем Россию! Кругом предательство!»
За соседним столиком сидел военный, с перевязанной рукой. О том, что он военный было понятно лишь по торчавшим из-за его щёк закрученным усам и по раненной руке. В Евпатории было несколько санаториев, превращённых теперь в госпитали для раненых. Легкораненые часто появлялись на пляже. Сам этот усатый был в одних трусах и совсем не загорелый, бледный, как покойник. Услышав разговор о войне, он повернулся к соседям:
– Уважаемые господа! Позвольте разъяснить вам ситуацию. Я воюю с четырнадцатого года.
– Будьте любезны, разъясните, – обрадованно повернулся в его сторону бывший судья.
– Недавно я прибыл на лечение с юго-западного фронта. Лично знаком с генералом Брусиловым. Слышали о нём?
– Ну, как же, кто не читал про «Брусиловский» прорыв, – поддержал разговор Володя Овчинников.
– А начинал я воевать во втором корпусе и участвовал в сражении на Мазурских озёрах. Вы не представляете, какая это была мясорубка. От нашего полка осталась одна рота. Я чудом выжил.
Усатый придвинул свой стул поближе к слушателям:
– Извините, не представился. Подпоручик Соломин. Насчёт предательства в высших эшелонах власти я согласен. Даже среди русских генералов есть немцы. Я им не доверяю. Да и в царской семье течёт немецкая кровь. У нас на фронте был случай, когда новобранцев посылали в бой с палками вместо винтовок. Патронов и снарядов не хватает, дисциплина на низком уровне, потому что солдаты голодные и плохо одеты. Голодных трудно заставить подчиняться и соблюдать военную дисциплину.
Володя с видом знатока заявил:
– Это всё царица-немка вредит. И слабовольный царь ей поддаётся. Об этом все говорят, а слухи зря не рождаются. И Петербург переименовали в Петроград не зря.
– Нет, господа, – вмешался Николай Николаевич, – государь наш порядочный человек и царица тоже. Нельзя верить слухам.
– А нам, откуда знать, ведь мы с царём не общаемся, – возразил Голубев.
И тут Николай Николаевич всех удивил, сообщив, что знаком с Николаем вторым лично.
– Что-то не верится, вы разве князь или министр? Как вас могли допустить в царскую семью? Извольте объяснить уважаемый, – совсем придвинувшись к столу, усомнился усатый.
– Можете не верить, но я расскажу всё, как было, – спокойно произнёс Николай Николаевич.
– Мы встретились с царём Николаем Романовым в январе 1904 года, в Петербурге. Там проводилась международная выставка детских игрушек «детский мир». Я в этот период работал инспектором-учителем художественной ремесленной школы в городе Тотьме, Вологодской губернии, и представлял на выставке работу своих учащихся. На выставке были игрушки из дерева, сделанные руками детей, их в ремесленной школе обучали рисованию и резьбе по дереву. Так вот, на выставку, в Таврический дворец пришёл сам Государь с супругой и детьми. Им очень понравились наши игрушки. Особенно Иван царевич на сером волке, и баба Яга в избушке на курьих ножках. По итогам выставки школу наградили золотой медалью, а меня царь премировал тысячей рублей и пригласил к себе поужинать. Во время ужина, познакомившись со мной, он сказал, что, если понадобится, то я могу обращаться к нему по любым вопросам.
– И какое впечатление он произвёл на вас? – спросил артист.
– Очень хорошее впечатление. Несмотря на то, что он так возвысился, был окружён важными людьми, в том числе и льстецами, всё же сохранил себя простым интеллигентным человеком, держался со мной на равных, обращался ко мне на «Вы».
– Да-а, это удивительно! – воскликнул Голубев.– Я слышал от знающих людей, что царь обращался к министрам на «ты».
– Но, самое удивительное дальше, – продолжал Николай Николаевич. – Царь по моей просьбе помиловал государственного преступника.
– Да как же это?
– Получилось так, что к нам в маленький северный городок Тотьму прислали несколько человек террористов в ссылку. Все они оказались не страшными, а напротив милыми интеллигентными людьми. Они заходили к нам в школу, познакомились со мной и учителями, помогали нам пилить дрова, делали всё, что мы попросим. Иногда я стал их приглашать к себе домой на чашку чая. У нас мы играли в шахматы, в лото и другие настольные игры, беседовали на разные темы, штудировали иностранные языки. Особенно я сдружился с Борисом Савенковым и с Анатолием Луначарским. Они отлично играли в шахматы. С Луначарским в ссылку приехала его жена, очень обаятельная и образованная женщина. Но вскоре она серьёзно заболела: местный врач подозревал у неё туберкулёз. Анатолий Васильевич тоже от неё заразился. Летом 1904 года я поехал к царю на поклон, просить о помиловании Луначарского. Ему запрещалось ехать с женой в Петербург к хорошим врачам. Царь принял меня без очереди, как старого приятеля, но помиловать революционера вначале отказался, тем более что начались революционные события: стрельба в разных городах, восстания крестьян. Мы с ним долго беседовали, думали, как выйти из этой ситуации. Царь при мне говорил по этому поводу с министром внутренних дел. Я дал Луначарскому хорошую характеристику, и, наконец, царь решился его помиловать.