Евпраксия отметила, что такой размах проведения этого торжества, потребовал приличных затрат от хозяев. Она ещё не знала, что в Данилове люди часто устраивали вечеринки, приглашали гостей, как по праздникам, так и по другим случаям, не считаясь с затратами. Без такого общения жизнь была бы очень скучной и однообразной.
Гости прибывали не одновременно, кто-то опаздывал. Тех, кто уже пришли и сняли пальто на первом этаже, сразу приглашали за стол, на второй этаж. Сергея Сержпинского и Сергея Воденкова причислили к взрослым и пригласили за основной стол, а таких детей, как Павлик и Глеб направили в соседнюю комнату.
Для Серёжи Сержпинского было приятной неожиданностью увидеть за столом Таню Томилову. Он с детства её знал по Тотьме. Там он учился в школе вместе со своей двоюродной сестрой в одном классе. Её посадили за стол напротив него, и с ней
рядом был молодой военный. Серёжа сразу же поприветствовал её, и сделал ей комплимент:
– Танечка, какая ты стала взрослая и красивая, совсем невеста!
– Ты угадал, я невеста, а это мой жених, – взглядом показала она на военного. – Его зовут Дмитрий, а это мой двоюродный брат Серёжа, познакомьтесь.
Сергей и Дмитрий протянули друг другу руки через не широкий стол. «Очень рад познакомиться» – произнесли оба почти хором.
На столе стояли холодные закуски, горячего пока не подавали, видимо, ждали ещё гостей. За столом было три не занятых места. Гости к закускам не притрагивались, ждали команды хозяина и непринуждённо беседовали. Вскоре пришёл мужчина средних лет с интеллигентным лицом, и Серёжа Воденков тихо сообщил своим соседям: «Это лучший врач в Данилове Градусов Павел Ильич, и фамилия у него соответствующая». Вслед за ним пришёл священник с супругой. У батюшки в руке была гитара в чехле, что для его солидной фигуры, облачённой в церковную одежду, было неожиданно и необычно. Матушка – очень красивая женщина, выглядела лет на десять его моложе. Григорий заискивал перед ними и, обращаясь к священнику, часто повторял: «Ваше высокопреосвященство».
– Ваше высокопреосвященство, проходите, пожалуйста, давайте я пока положу гитару, садитесь сюда… Ваше высокопреосвященство, как ваши детишки? Все здоровы?
– Слава богу, все здоровы… Господа! С рождеством Христовым поздравляю! – обратился священник к сидящим гостям, перекрестился, перекрестил гостей, и после этого сел за стол, на указанное ему, место.
– С рождеством Христовым! – закричали все хором.
Кто-то из гостей тихо произнёс: «Жаль, что в руке нет бокала с вином…» Но все это услышали. Григорий, оправдываясь, сказал:
– Господа, на спиртное теперь запрет, но у меня есть пиво, только ещё немного не дозрелое. А на пиво запрета нет. Верно? Александр Семёнович?
Мировой судья привстал с места и подтвердил, что на пиво запрета нет. Все восторженно захлопали в ладоши. Две прислуги в белых передниках и в чепчиках, принесли на подносах пиво, в том числе и в кружках, которые подарила Евпраксия, а затем горячую картошку с мясом.
Взяв в руку кружку с пивом, Григорий обратился к священнику:
– Ваше преосвященство, скажите тост.
– Братия и сестры, – встав с места, произнёс батюшка, – сегодня большой церковный
праздник, Рождество Господа и Спаса нашего Иисуса Христа – один из важнейших праздников в более чем 100 странах мира. На следующий день после праздника Рождества Христова, православный мир отмечает важный праздник – Собор Пресвятой Богородицы. В этот день Православная Церковь с хвалебными и благодарственными песнями обращается к богородице. Приглашаю всех сегодня на вечернее и ночное богослужение в наш Воскресенский собор. В последнее время я замечаю, что люди стали реже ходить в церковь. Это тревожный знак. Если народ перестанет служить богу, то начнётся смута и Пугачёвщина. Ещё раз поздравляю вас с Рождеством!
Когда он сел, за столом все зашевелились, послышался звон посуды от чоканья кружками с пивом, стук ложек о тарелки. После того, как люди наелись, начались разговоры. Многих из присутствующих волновало политическое положение в стране. В газетах много писали противоречивых суждений, факты тоже приводились: то преувеличенные, то не соответствующие действительности. В связи с этим распространились не вероятные слухи. За столом кто-то говорил, что Григорий Распутин любовник царицы, а царя он загипнотизировал, и вертит им как хочет. Глава города и уезда сообщил, что Распутина убили. Он читал правительственную телеграмму, а в газетах почему-то об этом сообщений нет. Хозяин дома решил разрядить обстановку и попросил священника поиграть на гитаре – ведь не зря же он принёс музыкальный инструмент.
– Ваше высокопреосвященство, говорят, вы хорошо поёте под гитару?
– Отец Константин, спойте что-нибудь – начали просить женские голоса.
Батюшка заулыбался, вынул из чехла гитару и спросил: – «Ну, что вам спеть? Романс или народную песню».
– Спойте на своё усмотрение…
Когда он начал петь, под приятные звуки гитары, все присутствующие затихли. Пел он правильно, не искажая мотив, а его голос постепенно начал завораживать своим звучным баритоном. Если он переставал петь, все отчаянными аплодисментами требовали продолжать. Наконец он устал и попросил свою супругу заменить его и тоже спеть. Она согласилась и взяла гитару. Матушка была в тёмном платке, но он не портил её красоты: особенно поражали крупные, карие глаза, над которыми чернели тонкие брови. Она тронула струны, и они зазвучали томно и нежно. Её голос всех удивил, никто даже не ожидал, что она так хорошо поёт. Люди восхищённо говорили: «Какой талант! Вам матушка надо в Большом театре в Москве выступать!» Этот концерт продолжался около двух часов. Серёжа Сержпинский спросил своего двоюродного брата тоже Сергея:
– Почему дядя Гриша обращается к отцу Константину «Ваше высокопреосвященство»? Он настоятель церкви?
– Да, он настоятель Даниловского Воскресенского собора, его фамилия Алфёров. Кроме этого, он курирует все церкви нашего уезда. Всего их в уезде двадцать три. В самом Данилове семь церквей и один женский и один мужской монастырь.
– Это впечатляет! – сказал Серёжа. – Я люблю разглядывать архитектуру церквей и делать зарисовки. Ты мне покажешь все церкви в Данилове?
– Конечно.
Двоюродные братья договорились в ближайшее время провести экскурсию по городу.
Когда домашний концерт закончился, и священник с женой ушли, то гости пошли смотреть в соседнюю комнату, как там веселятся дети. Они ходили вокруг ёлки, взявшись за руки. Старшие девочки руководили хороводом и поддерживали порядок.
Дом у Воденковых был достаточно просторный, на втором этаже, вдоль коридора располагалось несколько комнат. Выйдя в коридор, Евпраксия оказалась рядом со Свешниковым Геннадием Ивановичем – чиновником с Даниловской почты. Он и за столом сидел напротив и как-то странно посматривал на неё. Сейчас он слегка взял её за руку и взволнованно произнёс: «Мне бы надо с вами, Евпраксия Павловна, поговорить. Вы не возражаете?» Выглядел он опрятным, прилично одетым человеком, с умным, чисто выбритым лицом. От него исходил пивной дух вперемешку с запахом какого-то дорогого одеколона. Евпраксия сразу догадалась, в чём дело, и, что тут не обошлось без участия сестры Валентины. Ей не хотелось сейчас заводить роман, надо ждать, когда пройдёт год, после смерти мужа. Таков христианский обычай.
– О чём вы хотите поговорить? – спросила она, сделав строгое лицо.
– Давайте отойдём в сторонку, и я вам всё объясню, – вежливым тоном сказал Геннадий Иванович.
Она не могла отказаться, ведь тут нет ни чего плохого, если поговорит с человеком. Свешников вновь взял её за кончики пальцев и потянул в сторону окна, расположенного в конце коридора. В окно сквозь замёрзшие стёкла светила луна, едва освещая помещение.
– Евпраксия Павловна, я скажу вам откровенно, – начал говорить он волнуясь. – Я вдовец и вы вдова. Давайте дружить, и быть может, в дальнейшем создадим новую семью. Как вы на это смотрите?
Она внимательно взглянула на него, и он ей показался старым, на все шестьдесят лет, хотя слышала от Валентины, что ему около пятидесяти.
– Нет, Геннадий Иванович, я не хочу создавать новую семью, слишком я люблю своего мужа, хотя его и нет. Но я не могу ничего с собой поделать.
– Я вас понимаю. Я также рассуждал, пока не увидел вас. Время лечит, подумайте над моим предложением.
После его слов Евпраксия быстро пошла прочь по коридору и влилась в толпу гостей. Тут она увидела сына Серёжу, и ей стало неприятно, от мыслей, что Серёжа мог всё видеть и догадаться о чём шёл разговор.
Праздник длился долго. Вновь пели, и кто-то принёс гармошку. Пили лёгкое пиво, было весело. Серёжа с интересом слушал рассказ жениха Татьяны – Дмитрия Свешникова. Он делился своими впечатлениями о войне, сидя за столом. Вокруг него и Татьяны собралось несколько парней и девушек. На столе стояли пустые тарелки, кое-где ещё были не доеденные остатки квашеной капусты, куски студня. Дмитрий говорил:
– Я начал свой боевой путь, в 1915 году в 104-м Устюжском полку в звании прапорщика. Наш командир полковник Тарковский был храбрым и справедливым командиром. Однажды зимой Устюжский полк вышел на позицию возле реки Равки. Это где-то в Польше. Мне сразу дали под командование взвод стрелков. Ребята были хорошо обучены, в основном деревенские крепкие парни. Я вышел из блиндажа и слышу голос командира: «Господа офицеры – ко мне». Я подбежал к нему по траншее, вместе с другими командирами, а он и говорит нам:
– Подготовьтесь, братцы, к атаке. Подбодрите бойцов, надо поднять боевой дух.
– Артподготовка будет? – спрашиваю я
– Будет!
Я вернулся к солдатам моего взвода и говорю: «Кто готов отдать жизнь за царя и отечество, поднимите руку». Никто руку не поднимает. Все молчат. Тогда я стал им объяснять, что русская армия непобедима, это повелось ещё со времён князя Дмитрия Донского, рассказал им про Суворова, вижу, подействовало. Опять кричал командир: «Полк в ружьё!» И затем: «В атаку! Бегом!» В этот момент наша артиллерия уже вела огонь по немецким позициям. Видно было, как летели вверх от взрывов всякие доски и тела людей. Когда взрывы утихли, мы добежали до вражеских траншей и увидели кругом на снегу кровь, куски мяса и одежды.
После этих слов, слушавшие рассказ девушки, брезгливо проговорили: «Какой ужас…» А кто-то из парней спросил: «А ты, Дима, кого-нибудь убил?»
– Да, приходилось, – ответил он и закурил папиросу. До этого он рассказывал спокойно, словно речь шла не о нём. Но после конкретного вопроса об убийстве, он как-то призадумался. Затем, выпустив, клубы дыма, продолжал:
– В той атаке мне пришлось застрелить своего струсившего солдата. Иначе, глядя на него и остальные побегут. А в немецких траншеях я застрелил двоих врагов из револьвера.
– Ну, хватит ужасы рассказывать, – прервала Дмитрия Татьяна. Давайте поговорим о чём-нибудь другом.
Часов в двенадцать ночи вновь принесли горячую картошку с мясом, и гости заняли свои места за столом. Евпраксия заметила, как сидящий напротив Свешников старший, наклонился над своей тарелкой и даже ни разу не посмотрел на неё. Он постоянно отводил глаза в сторону, стараясь не смотреть на Евпраксию. Ей это показалось забавно. Затем он начал собираться в церковь и пригласил Евпраксию составить ему компанию, но она отказалась.
– Извините, Геннадий Иванович, я не могу оставить детей одних.
Через некоторое время, из детской комнаты, прибежал Глеб и плаксивым голосом сказал: «Мама, пойдём домой, я устал и спать хочу». Пришлось собираться домой, а остальные гости остались пировать.
Домой Сержпинские вернулись глубокой ночью. Утром, хозяин дома, в котором жили Сержпинские, вновь напомнил о дровах, и Евпраксия пошла на рынок их покупать. Там часто стояли подводы, гружённые дровами, вот и на этот раз, дрова продавались.
Сергей в тот день сидел дома у окна, читал книгу. Интересное чтение пришлось приостановить, так как пришла мать, велела одеваться, и идти разгружать дрова. Серёжа одел свою студенческую шинель (другой одежды у него не было) и вышел во двор. Там он увидел лошадь, притащившую на санях берёзовые брёвна. Лошадью управлял мужик в тулупе. Он отказался разгружать сани, сославшись на больную руку.
Во время разгрузки Серёжа и мама сильно надорвались, ведь они были не привыкшие к физическому труду. Брёвна, хоть и короткие (два метра длинной), были толстые и очень тяжёлые. У Серёжи и мамы, после такой работы сильно болели животы. А точнее низ живота. Несколько дней боль не прекращалась, они оба еле передвигались по дому, и Евпраксия послала Павлика к сестре Валентине, чтобы она пригласила врача. Врач, Градусов Павел Ильич, пришёл сразу, в тот же день. По специальности он был терапевт, но сразу, осмотрев больных, пришёл к выводу, что у Серёжи паховая грыжа, а у Евпраксии опущение женских внутренних органов. Он дал несколько рекомендаций, как успокоить боль. Серёже он посоветовал в дальнейшем избавиться от грыжи путём операции, но не спешить. Всех хороших хирургов отправили на войну, спасать раненых, а которые остались, в основном, не доучившиеся, или перепрофилированы из других медицинских специальностей. Он предостерёг, что плохой хирург может при операции занести инфекцию, а это приведёт к смертельному исходу.
Каникулы заканчивались, Серёжа мог из-за болезни опоздать на занятия, и в связи с этим врач дал ему справку на освобождение от занятий на неделю. В дальнейшем грыжа кардинально изменила его жизнь, а пока он никак не мог привыкнуть к ней, она болела и мешала двигаться. Он чувствовал себя полным инвалидом и очень переживал. Про будущую операцию он думал со страхом, так как врач его напугал, и он боялся боли.
Глава 7
Народные волнения в Петрограде
Январь 1917 года в Петрограде выдался морозным и снежным. Ходили слухи, что на подходе к Петрограду занесло снегом эшелон с хлебом. Сергей и сам видел, когда ехал после каникул в Петроград, как много людей расчищали железнодорожное полотно, занесённое метровым слоем снега. Положение с продовольствием в столице
действительно резко ухудшилось, и это способствовало усилению недовольства у жителей Петрограда.
Учёбу в художественном училище Серёжа продолжал, не смотря на полученное увечье. Постепенно он начал привыкать к грыже, к этому неприятному обстоятельству. Ему даже удалось купить специальный бандаж, который поддерживал грыжу, чтобы она не выпадала. В первое время она была не большая.
В художественном училище, в конце января, произошло важное, знаменательное событие: туда пришёл читать лекции по технике живописи знаменитый художник Илья Репин. Жил он не далеко от Петрограда в Финском посёлке Куоккала. Здесь художник поселился ещё в 1899 году со своей второй женой.
Серёжа был знаком с творчеством Репина: в 1915 году он посетил вместе с отцом Третьяковскую галерею, в Москве, видел его известные картины. Особенно на него произвела впечатление картина, где Иван Грозный убивает своего сына. Лекции по технике живописи читали в училище и другие известные художники. Эти лекции студенты очень любили.
В феврале Сергей перебрался жить к Аркадию Ройтману. Тот снимал комнату размером двадцать квадратных метров в полуподвале многоквартирного дома, на Суворовском проспекте. К Альбитским Серёжа заходил не часто, и, однажды, троюродный брат Вениамин сообщил, что дядя Увенарий умер. Отпевание и похороны назначили на третий день после его смерти. На похороны с Сергеем попросился и Ройтман. Началось голодное время, и друзья рассчитывали на поминках поесть. От дома, где жили Альбитские, до Исаакиевского собора гроб с покойником везли на похоронной карете, а следом шли провожающие родственники, друзья, священнослужители и просто зеваки. Всего около ста человек. Путь был не длинным, дядя, работая в Исаакиевском соборе, обычно ходил от дома до собора пешком.
В колонне провожающих люди не громко разговаривали.