– Мои братья Костя, Сеня и Ваня тоже хорошо играли на гитарах. Их обучали профессиональные музыканты. Я о них часто думаю: где они, что с ними?
Закончился концерт в восемь часов вечера, и Люба стала уговаривать Сержпинских зайти к ней на чашку чая.
– Не всё мне к вам ходить, – приводила она свои аргументы. – Тем более, я здесь рядом живу. Сержпинские согласились уважить её, но обещали зайти ненадолго, на полчаса. Жила она в двухэтажном деревянном, новом доме, стоявшем параллельно железной дороге, в котором недавно получила комнату с прихожей. Комната просторная, с двумя большими окнами. Этот дом был построен для железнодорожников, но Любе эту комнату выхлопотал заведующий райфо Мишин. Соня не раз обращала внимание на то, что Мишин к Любе не равнодушен. Он почти каждый день вызывал её зачем-то в свой кабинет. Об этом Соня рассказывала Серёже, и они строили по этому поводу, свои предположения.
В комнате у Романовой было очень чисто и уютно: в глаза бросались круглый стол посередине комнаты, накрытый пёстрой скатертью, и диван, под белым чехлом. В домах интеллигенции по всей стране пошла мода на белые чехлы на диваны и кресла. Соня тоже мечтала сшить из белой ткани чехол на свой диван. Но пока дети маленькие, она считала, что это не практично, они будут его постоянно пачкать. У Любы никого не было, она жила одна, поэтому у неё и был идеальный порядок.
– Ну как, вам моё жилище? – спрашивала она. Сергей у неё в новом доме ещё не был. Ему комната, конечно, понравилась, он этого и не скрывал.
– У тебя, Люба, очень уютно, – похвалил он, – мы с Сонечкой будем брать с тебя пример.
Затем она поставила на стол чашки с блюдцами и разогрела на керосинке чайник. Пока пили чай и ели бутерброды с колбасой, хозяйка и гости, обсуждали концерт и делились впечатлениями. Сергей взглянул на свои карманные часы:
– Полчаса прошло, нам пора домой, – сказал он, – Сонечке надо козу доить.
– Ну, посидите ещё чуть-чуть, – стала уговаривать Люба, – я вам свой фотоальбом покажу, который сама склеила из картонок. Соня его не видела.
Соня согласилась, и муж не стал возражать. Он подумал: «Ничего с козой не случиться, молоко в вымени не засохнет». Хозяйка с гордым видом достала из комода альбом и положила его перед гостями:
– На первой странице фотография моей прабабушки Вали, – стала показывать она, – и моего прадедушки, Евстигнея Степановича. Он родной брат Сониному прадедушке Иосифу Степановичу Верещагину. Их было два брата и несколько сестёр. Все они родом из Петербурга, но потом Евстигней перебрался жить в Ярославль. А на второй странице мои родители, – перелистнула она альбом и продолжала:
– Это фотография моего мужа, погибшего в тысяча девятьсот пятнадцатом году на фронте, а здесь фотографии моего отца Ивана Верещагина и моей мамочки Оли. Они умерли в семнадцатом году. Мне их очень не хватает, – горестно вздохнула Люба.
– Я тоже очень скучаю о своих родителях, – согласилась с ней Соня. – И моя любимая сестра Тонечка тоже недавно умерла. Царство ей небесное.
Сержпинским было неудобно быстро уходить, не досмотрев альбом до конца. Они терпеливо выслушали рассказ Любы, про её родственников, фотографии которых были в альбоме, и, досмотрев альбом, стали собираться домой.
– Как жаль, что вы уходите, – говорила Люба, – мне так хорошо было с вами. Соня, я искренне завидую, что у тебя такой тактичный, талантливый и заботливый муж Серёжа. Вы прекрасная пара.
По дороге домой Сержпинские говорили о Любе Романовой и её предках. Сергей спросил Соню:
– А у деда Евстигнея тоже было поместье?
– Да, нашему далёкому, общему с Любой, предку Верещагину, имя которого мне не известно, царица Екатерина вторая, за большие заслуги перед отечеством, и за меценатство, присвоила звание «почётный гражданин». Это звание приравнивается к дворянству. Дала Верещагину поместье с крестьянами. Размеры огромной территории поместья начинались: от деревень Грабежево и Конищево, до сёл Вахтино и Торопово. На этой территории, ранее принадлежащей казне, жили более тысячи крестьян. От родителей я слышала, что потом эта территория дробилась между наследниками, и у нашего деда Александра Иосифовича осталась небольшая часть земли от деревни Гарь, до деревни Волково. Потом эту землю унаследовал мой отец. Своё поместье дед Евстигней продал сразу после отмены крепостного права. Его поместье находилось недалеко от Данилова, вокруг деревни Сумароково. Сначала это поместье купил помещик Сумароков (отсюда и название деревни), а затем помещик Тихменев. Другие наследники, видимо, тоже продали свои доли, потому что у соседей помещиков были другие фамилии. Верещагиных во всей округе, кроме нас, не осталось.
На концерт, до клуба, Сержпинские шли быстро, а обратно уже так не торопились. Они шли, не спеша, и наслаждались погодой, безветренной, с лёгким морозцем. На тротуарах чувствовался гололёд, и Соня держалась за мужа, чтобы не поскользнуться. Как всегда, в городе было в этот вечер темно, и только в центре светил электрический фонарь на столбе.
Соня спросила:
– А ты не помнишь, Серёжа, до Советской власти улицы в Данилове чем-то освещались? Например, в Питере на некоторых улицах, где не было электричества, были керосиновые фонари. А здесь мне раньше по вечерам ходить не приходилось.
– Конечно, и здесь были керосиновые фонари на каждом углу, но при большевиках их зачем-то убрали. Видимо надеялись, что у них электричества на всё хватит, но пока что, даже на все дома его не хватает. На окраинах Данилова в домах нет электричества, люди пользуются свечками, или керосиновыми лампами.
– Так и у нас часто свет гаснет, – сказала Соня, – мы тоже держим керосиновую лампу наготове. Кстати, ты мне сейчас поможешь? Подержишь лампу, пока я козу дою?
Сергей согласился помочь, хотя ему хотелось отдохнуть и уже клонило ко сну. Почти на ощупь супруги в темноте добрались до дома. На Преображенской улице, как всегда пыхтела паровая машина на электростанции. В домах, расположенных поблизости, её шум было слышно особенно чётко. Когда электростанция перестала работать, то город погрузился в полную темноту и тишину.
Сержпинские зашли в свой дом, и обнаружили, что дверь в квартиру была не заперта. В прихожей горел свет от свечи, а в комнатах было темно и оттуда доносилось детское сопение – значит, дети спали. Евпраксия сидела на кухне и дала знать вошедшим, чтобы соблюдали тишину. Соня, не раздеваясь, хотела взять небольшую кастрюльку, в которую она обычно доила козу, но свекровь остановила её:
– Никуда ходить не надо, – тихо произнесла она, – коза умерла.
– Вы, мама, шутите? – не поверила Соня. Сергей тоже стоял в недоумении: «Как же так, я ей недавно давал сено, и она была здорова. Может быть, сено оказалось отравлено?». Сергей высказал эти мысли матери и жене. Своё сено у них закончилось, и Сергей собирал его в тех местах, где привязывали лошадей. Лошади часто не успевали съесть сено, так как надо было ехать дальше, а сено оставалось.
– Но кому это нужно, травить сено, – рассуждала мать, – может, коза умерла по другой причине, всё же она была уже не молодая. Во всяком случае, не расстраивайтесь, мы можем потом купить другую козу.
Соня запротестовала и сказала, что ей надоело ухаживать за козой, лучше покупать коровье молоко у соседей. Свекровь и муж с ней согласились. А козу Сергей решил похоронить, когда земля оттает и будет легче копать яму. Место для этого он выберет за сараем.
Глава 4
Ревизор Вячеслав Никифорович
В Даниловский финансовый отдел, в конце марта приехала из Ярославля ревизионная комиссия из трёх человек, двух женщин и одного мужчины, который возглавлял комиссию. Всем ревизорам на вид было чуть больше сорока лет. Выглядели они солидно, одеты были в дорогую одежду: женщины красовались в шубах, хотя морозы уже заканчивались, а мужчина был в пальто с каракулевым воротником, а на голове у него была шерстяная шляпа, с полями. Его звали Зубеев Вячеслав Никифорович, и он уже проводил здесь ревизии не первый раз. Соне Сержпинской он, как мужчина и, как человек, очень нравился. О себе Вячеслав Никифорович ничего не рассказывал, но по его интеллигентности и образованности чувствовалось благородное происхождение. На Соню он особого внимания не обращал, а ей хотелось, чтобы он отличал её от других женщин, поэтому она одевалась лучше, чем обычно, и на голове сама сделала себе причёску, хотела сходить в парикмахерскую, но экономная свекровь не дала денег.
Обедали ревизоры в ресторане, расположенном через дорогу, наискосок, за пятьдесят метров от райфо. Ресторан находился на втором этаже магазина Мосаинова. Ходили ревизоры туда втроём. Соня брала поесть с собой или иногда обедала дома. На дорогу до дома она тратила пятнадцать минут, поэтому домой обедать ходила редко, только, когда болели дети.
* * *
Неожиданно для Сони, в один из дней, Вячеслав Никифорович пригласил её в ресторан на обед. Она вежливо отказалась, сославшись на плохое самочувствие. С этого момента он стал проявлять к ней интерес, каждый день сидел возле неё и пересчитывал документы в её папках. Соня была уже не рада его вниманию, потому что он нашёл в её документах ошибки.
– Я закрою глаза на ваши ошибки, если вы сходите со мной пообедать, – настойчиво предложил он.
Соня боялась потерять работу, поэтому согласилась. «Что тут особенного, – думала она, – пообедать с кем-то, это не измена мужу». Она больше боялась свекрови, чем мужа. Если кто-то увидит её с ревизором и доложит свекрови, то будут неприятные нравоучения, а Серёжа всё простит. И Соня решила сегодня же вечером самой посоветоваться с Евпраксией Павловной, как ей быть в данной ситуации.
Вячеслав Никифорович обрадовался, что Соня согласилась с ним пообедать, и в приподнятом настроении стал собираться на обед, не дожидаясь, когда часы укажут обеденное время.
– Софья Семёновна, пойдёмте пораньше, иначе нас опередят другие, – сказал он, надевая пальто. – Одевайтесь, а я буду ждать вас внизу.
У Сони денег с собой было мало, всего рубль, чтобы по дороге домой купить хлеба, и она надеялась, что кавалер сам заплатит за неё. Ведь он был такой вежливый и обходительный. На улице снег продолжал таять, но его за зиму нанесло столько, что казалось, огромные сугробы, по краям дороги, никогда не растают. Соня и Вячеслав Никифорович быстро дошли до ресторана, поднялись на второй этаж, и гардеробщик принял у них пальто. Помещение в ресторане было не большое, здесь размещались десять столиков, за которыми могли сесть по четыре человека. Соне приходилось бывать здесь один раз с отцом и сёстрами, ещё в детстве, когда ей было двенадцать лет. Они тогда ездили из деревни в Данилов за покупками. Ей запомнилось вкусное мороженое, которое делали в ресторане.
– Здесь всё, наверное, стоит дорого, – смущённо говорила она, поправляя причёску возле большого зеркала.
– Отнюдь нет, – успокоил её Вячеслав Никифорович. – Я каждый раз трачу не более пяти рублей и всё очень вкусно и сытно. Присаживайтесь за этот столик, – предложил он, – И не переживайте, я за вас расплачусь. У меня всё же зарплата побольше, чем у вас. У Сони зарплата составляла двести рублей в месяц, а сколько у него, она только предполагала, но спрашивать об этом ей было неудобно. В ресторане в этот момент занято было только половина мест. В большинстве здесь обедали люди в рабочей одежде, пришедшие выпить пива и перекусить. Кроме ресторана, пива в Данилове больше нигде не продавали.
– Что будете заказывать? – спросил Вячеслав Никифорович.
– Мне бы хотелось заказать сливочное мороженое, и больше ничего, – смущённо ответила Соня. – Раньше здесь я пробовала мороженое,
– Теперь вряд ли его здесь делают. Я знаю меню наизусть, оно висит возле зеркала на стене. Предлагаю заказать нам по рассольнику на первое и на второе мясо кролика под белым соусом, чай и по пирожку.
Софья Семёновна Сержпинская.
Фотографировалась примерно в 1935 году.
Он подозвал официантку и сделал заказ. Официантка быстро принесла на подносе тарелки, и всё необходимое, и сразу взяла деньги с клиента. Всего Вячеслав
Никифорович заплатил семь рублей пятьдесят копеек. Пока Соня ела суп, внимательно осмотрела оформление зала. Как и раньше на окнах висели шикарные шторы, наверное, те же, что и при хозяине. С потолка свисала красивая люстра под свечи, а на стенах были электрические бра, под которыми висели небольшие картины в багетных рамах. Вся обстановка была прежней, как и тогда, и эти картины ей тоже запомнились. Вячеслав Никифорович ел молча и не спеша, периодически он вытирал
салфеткой свои усы и внимательно, с любовью наблюдал за своей спутницей, сидящей, напротив. Закончив есть суп, он сказал:
– Софья Семёновна, если вам очень хочется мороженого, то приезжайте ко мне в Ярославль, я вам приготовлю домашнее мороженое. У меня есть специальная машинка для его изготовления.
– У нас тоже была такая мороженица, – сообщила Соня, – но я дала её попользоваться одной знакомой, и она мне её не вернула. Оправдалась, что её украли.
– Да, есть такие люди, им ничего нельзя доверять и давать, – с возмущением произнёс он. А затем в его глазах мелькнула искорка и он спросил:
– Вы хорошо живёте с мужем? Я имею в виду материальную сторону.
– Неплохо. Но мы с самого начала нашей совместной жизни договорились со свекровью, что всю зарплату мы с Серёжей будем отдавать ей. Она планирует, расходы нашего семейного бюджета и выдаёт нам деньги на покупки.
Разговор прервался, когда в ресторан пришли две другие женщины – ревизоры и сели к ним за столик. Женщины не придали значения, что Вячеслав Никифорович и Соня вместе обедают. Во всяком случае, по их равнодушному виду это Соня поняла. Завершив свой обед, Соня и её благодетель вернулись в финансовый отдел. Там, она при удобном случае, попросила Любу Романову никому не говорить, что она обедала с ревизором.
– Хорошо, – обещала Люба, – буду молчать, как рыба.
По её загадочному выражению на лице, было понятно, что она что-то подозревает в отношениях Сони с ревизором. У неё и у самой были не понятные дела с заведующим райфо Мишиным.
* * *
Домой Соня пришла, как всегда, полседьмого, выложила в кухне на стол хлеб и макароны, купленные после работы в магазине, а затем, вернулась в прихожую, чтобы раздеться. Свекровь, была дома и заметила, что Соня прошла в комнату в сапогах.
– Сколько раз вам с Серёжей говорить, что не надо в грязной обуви с улицы проходить в дом, – строгим голосом сделала она замечание.
Серёжа тоже был дома и, выйдя в прихожую, обнял и поцеловал жену, как бы успокаивая её. Вслед за ним выбежали Саша, Вова и Коля. Они радовались, что мама пришла с работы домой. Им не хватало материнской ласки, так как редко виделись с мамой. Она уходила на работу, когда малыши спали, а Колю Серёжа уводил в школу. Единственный день, когда Соня могла уделить немного внимания детям – это воскресение. И то она весь день стирала, накопившееся за неделю, бельё.
Вечером свекровь сидела в большой комнате за письменным столом и проверяла тетради своих учеников. Кроме электрической лампочки, висевшей под потолком, стол освещала керосиновая лампа, так как электрическая лампочка горела тускло и плохо освещала комнату. Соня, тем временем гладила бельё, старым утюгом, разогреваемым углями. То и дело, приходилось добавлять в утюг угли, добытые из печки. Она ждала удобного момента, чтобы поговорить со свекровью. И вот, Серёжа взял свои шахматы в руки и сказал:
– Сонечка, я пойду к Костыгову поиграть в шахматы. Воду я принёс, помои вынес.
– Ладно, иди, – ответила Соня и, когда он ушёл, спросила свекровь:
– Мама, я бы хотела с вами посоветоваться.
Евпраксия Павловна оторвала свой взгляд от тетрадей и повернулась к Соне.
– Слушаю тебя, дорогая, о чём ты хотела посоветоваться?
У свекрови был усталый вид, под глазами были мешки, а лицо пересекали морщинки. Она плохо себя чувствовала и ждала ухода на пенсию, до которой оставался один год.
– Дело в том, – начала говорить Соня робким голосом, – что ко мне не равнодушен наш ревизор Вячеслав Никифорович. Он нашёл в моих документах несколько ошибок и пригласил меня на обед в ресторан, заверив, что закроет глаза на мои ошибки, если я с ним пообедаю.
– Ну, и в чём тут проблема? – спросила Евпраксия Павловна.