Я крепко обнял замполитрука и поблагодарил воинов за мужество, беспримерную отвагу. Глаза бойцов радостно блестели.
Мы смотрели через оконный проем на улицу. Там над развалинами взвилась зеленая ракета, и тотчас же отозвался пулемет.
— Трусят, проклятые. Реагируют на малейший наш шорох, — пояснил Мясников.
— А мы тоже не спим, — вставил Быстров, лежавший у пулемета, и дал из него длинную очередь.
— То, что вы не спите, — это хорошо, но вам нужно подумать и об отдыхе, поспать поочередно, хотя бы по полчаса. Неизвестно, какая будет впереди ночь — посоветовал я гвардейцам и рассказал об успешных боевых действиях частей и подразделений дивизии.
Оставив часть боеприпасов и книг, мы отправились дальше. Территория пивоваренного завода предстала перед нами в сплошном огне, в котором догорали бочки, чаны, заводское оборудование. Где-то в глубине двора гремели бронебойки и станковые пулеметы.
Первый расчет, в который мы попали, размещался в нижнем этаже служебного заводского помещения, выходившего окнами на улицу.
— Как себя чувствуете, друзья? — спросил я бойцов после доклада командира взвода Маховика.
— Хорошо, товарищ комиссар. Отошли уже малость, а то кружились у всех головы от этого смрада.
— Как ведут себя немцы?
— Все еще не могут примириться с потерей завода, без конца штурмуют нас. Вот посмотрите, что здесь делалось, — посетовал лейтенант.
Я глянул в амбразуру. Прямо передо мной у самой стены, раскинув руки и выкатив большие, как у совы, желтые застывшие глаза, лежал фашистский ефрейтор. За ним на издолбленных снарядами и минами тротуаре и мостовой валялось десятка два трупов.
— Молодцы! Дали жару фрицам, — похвалил я гвардейцев и посоветовал лучше укрепить огневую точку.
Переходя от расчета к расчету, мы очутились у южной стены завода. Тут огонь каким-то чудом пощадил деревянный навес, под которым остались бочки и чаны гигантских размеров.
— Мы здесь, товарищ комиссар, — увидев меня, шепотом откликнулся политрук Поленица из-под крыши, где на помосте был установлен пулемет.
— Пулемет нужно перенести вниз, там лучше можно укрепить его кирпичом и бетоном.
— Это, товарищ комиссар, у нас маленькая хитрость: внизу мы тоже оборудовали и укрепили пулеметное гнездо, но там свежая амбразура, и немцы ее уже обнаружили, обстреливают. А о том, что мы используем вентиляционное отверстие, они и не подозревают. Отсюда мы без надобности не стреляем, а внизу для видимости даем очереди. Вот, мол, где мы находимся, — пояснил мне командир расчета гвардии сержант Ахметшин.
Я посмотрел в вентиляционное окно. Сразу же за стеной виднелись разрушенные небольшие строения, а дальше, за ними, возвышались стены сгоревшего здания Госбанка. От Госбанка, вдоль южной стены пивоваренного завода, в сторону Волги шел овраг. В нем валялись трупы фашистов.
— Ну, навалили же вы их, — удивился я.
— Это работа взвода лейтенанта Коломойцева, — пояснил политрук.
— Молодцы! Так действуйте и впредь.
— Постараемся.
Поблагодарив бойцов и дав указания политруку, я отправился обратно. К штабу батальона добрались поздно вечером. Он располагался под крутым обрывом, в низенькой и узкой естественной пещере. Чтобы попасть вовнутрь, пришлось ползти на четвереньках.
В пещере при свете фонариков, лежа на животах, комбат и начальник штаба наносили на карту схему обороны батальона. Она была похожа на огромную букву «П» с пометками: двести метров по фронту и сто восемьдесят метров — в глубину, которую замыкала Волга.
КОГДА СТРАНА ПРИКАЖЕТ БЫТЬ ГЕРОЕМ…
Занимая оборону, мы не знали тогда, что на этом клочке священной земли батальону суждено в невероятно тяжелых условиях, прикрывая фланг дивизии, который с 22 сентября стал левым флангом 62-й армии, держать оборону в течение ста сорока долгих дней и ночей. Мы хорошо понимали, что отступать некуда, что именно здесь, на берегу Волги, решается судьба нашей Родины, что настало время, когда слова «победа» или «смерть» приобрели для каждого из нас особо глубокий и реальный смысл. С этого дня для нас перестали существовать понятия «отступать», «превосходящие силы противника». Их заменило другое: «Я должен уничтожить врага, сколько бы его ни было передо мной, до полной победы!» И мы уничтожали его. Все вместе и каждый в отдельности творили чудеса героизма и бесстрашия.
Фашисты никак не могли примириться с тем, что мы отбили у них несколько жилых домов и вышвырнули из пивоваренного завода. Стремясь во что бы то ни стало возвратить потерянные позиции, они на второй же день ранним утром перешли в контрнаступление. По всей нашей обороне внезапно загремела невиданной силы артиллерийская канонада, а в воздухе появилась огромная стая «юнкерсов».
У политрука Поленицы, прилегшего вздремнуть, как рукой сняло сонливость. Он бросился к юго-западному углу завода и, припав к амбразуре, осмотрел улицу. В квартале от него из-за разрушенного здания показались два вражеских танка, сопровождаемые автоматчиками. Слышны были хлопки наших противотанковых ружей. Со стороны Госбанка в овраге появилась пехота, по ней били наши пулеметы. Вскоре у самой стены завода стали рваться гранаты, взметнулись клубы огня и дыма от бутылок с горючей смесью, и вдруг в этот напряженный момент замолк один из пулеметов. Политрук поспешил туда.
— Что случилось? Почему не стреляете? — крикнул он бойцам.
— Вода в кожухе пулемета закипела, товарищ политрук, заменим ее и снова будем строчить, — ответил лейтенант Джавага, бросая связку гранат.
Поленица перебрался к расчету сержанта Ахметшина.
— Почему с перебоями стреляете?
— Патроны в ленты набивать некому, — доложил сержант.
— А где же ваши люди?
Ахметшин указал на дымящуюся воронку, вокруг которой валялись клочья солдатской одежды…
— Держитесь крепче, я сейчас кого-нибудь пришлю к вам, — сказал политрук и скрылся за грудой кирпича.
В первом попавшемся расчете было два человека. Поленица, не останавливаясь, пополз дальше и наткнулся на солдата Севчука. Тот сидел, обхватив голову руками, упершись локтями в колени, и что-то бормотал.
— Что с вами? Ранены? Контужены?
— Нет, — мотнул головой Севчук, — лихорадка что-то трясет…
— Сейчас все пройдет, — сказал политрук, взяв под локти бойца, помогая ему подняться.
Севчук с трудом выпрямился и последовал за политруком.
— Вот, набивайте патроны в ленты, — приказал Поленица.
Красноармеец потянулся к патронам, но взять их не сумел — не разгибались пальцы.
— Смелее, смелее, вот так, — помог ему политрук.
Постепенно руки бойца обрели утерянную способность к работе. Севчук набил одну и вторую ленты.
— Ну вот, видите, как дело пошло, — подбодрил его Поленица.
— Пошло, черт возьми, пошло!.. И лихорадка исчезла, — воскликнул солдат.
Вечером политрук пришел в штаб и рассказал обо всем этом.
Возвратясь в роту, Поленица, он же политрук и временный командир, обошел расчеты, подвел итог боевого дня. В одном из взводов к нему обратился боец Насретдинов:
— Знаете, товарищ политрук, сегодня я мог бы дополнительно истребить не менее пяти-шести фашистов, если бы у меня была снайперская винтовка. Нельзя ли ее приобрести? Я же отличный охотник.
— Достанем такую винтовку, — пообещал политрук.
После того дня немцы не беспокоили нас целые сутки. Но зато 22 сентября они опять с утра, применив массированно авиацию, артиллерию и танки, по всей полосе обороны дивизии перешли в наступление. Особенно навалились на наш батальон. От сплошных взрывов бомб и снарядов содрогалась земля, колебался воздух.
— Смотрите, танками и артиллерией они будут бить по заводу, чтобы приковать там часть наших сил. В то же время пехота попытается прорваться к Волге, — предупредил Харитонов Поленицу.
— По всему видно, что так. Ну, да черт с ними. Пусть пытаются. Встретим их, как надо, по-гвардейски.
Положив телефонную трубку, Поленица припал к вентиляционному окну, пригляделся. От Госбанка по овражку к заводской стене ползли гитлеровцы. Вот они совсем близко.
— Огонь! — приказал политрук и метнул противотанковую гранату.
В это время у домов НКВД гремели взрывы — шла жаркая схватка наших петеэровцев с вражеским танком, который то вертелся на месте, стреляя во все стороны, то устремлялся вдоль улицы, прокладывая огнем путь своим автоматчикам.
Бронебойщик выждал удобный момент и бросил в танк бутылку с горючей смесью. Бутылка лопнула на лобовой части, и голубые языки огня потекли по броне. Танк окутался дымом. Спасаясь, танкисты поспешно открыли люк машины и стали выпрыгивать. Пулеметчики тут же срезали их огнем.
Бой усиливался с каждой минутой. Особенной силы он достиг южнее Госбанка и в районе городской пристани, над которой беспрерывно кружили стаи фашистских бомбардировщиков. По всему видно было, что противник наносит тут главный удар. Часам к двенадцати он подтянул в этот район новые силы танков и пехоты и, не распыляя их, ударил острым клином на пристань…
Во второй половине дня гул сражения стал перемещаться к Волге и вскоре утих. Прислушиваясь, комбат с горечью заметил:
— Кажется, сбылось предположение замком-дива. Фашисты вышли на берег, расчленили нас с бригадой. Теперь нужно ожидать еще большего натиска.
И действительно, через несколько минут на нас уже пикировало десятка три фашистских стервятников, появились новые группы пехоты и танков.
— Прошу подкрепления! — послышался в трубке голос Поленицы.
— Держись, дорогой, своими силами! В других ротах тоже не лучше, чем у тебя.
И тут я услышал доклад Харитонову запыхавшегося замкомбата капитана Плетухина:
— Товарищ майор, фрицы вдоль берега прорвали оборону стрелковой роты 39-го полка, сейчас будут на нашем командном пункте.
Мы выскочили из блиндажа. Взрывы гранат, выстрелы из пулеметов и автоматов гремели уже метрах в восьмидесяти от нас. Гитлеровцы шли вдоль берега.
Командный пункт 39-го полка, который только что перешел сюда с Мамаева кургана и сменил 42-й стрелковый полк, располагался в длинном тоннеле, вырытом в горе ниже нашего КП метрах в двадцати. Командир полка майор Долгов собрал штабных работников и всех, кто находился поблизости, занял оборону.
— К пулеметам! — крикнул Харитонов.
Плетухин и Гугля здесь же, у блиндажа, открыли огонь из пулеметов. Писарь штаба Павел Гусев и фельдшер батальона Людмила Гумилина, припав к земле, палили из винтовок. Мы с Харитоновым стали бросать гранаты.
Фашисты залегли, начали торопливо окапываться.
— В атаку! — крикнул Долгов, и гвардейцы бросились на врага.
Оставляя убитых, гитлеровцы поспешно отошли за овражек, окопались.
В последующие два дня фашисты стягивали силы в район пристани и центр города. И не беспокоили нас ни пехотой, ни танками. Зато авиация и артиллерия с утра до ночи обстреливали и бомбили наши позиции так, что небу было жарко. Но и это уже считалось какой-то передышкой. Пользуясь ею, мы решили побывать в ротах. Харитонов отправился на пивзавод, я — в расположение 1-й роты. Мы обошли расчеты, отдельные огневые точки. Скрытно от вражеских глаз всюду кипела тяжелая фронтовая работа. Обливаясь потом, воины углубляли окопы, укрепляли огневые точки кирпичом, железобетонными глыбами, ставили мины, запасались водой для пулеметов и питья.
На углу одного из домов НКВД я встретил Джевагу.
— Ложитесь! — крикнул он.
Я упал, и вовремя. Несколько пуль свистнули надо мной, цокнули о кирпичи.
— Спасибо тебе, лейтенант, убил бы проклятый фриц, — сказал я, поднимаясь, и тут же почувствовал, что, падая, ушиб сильно бок.
— К политруку, наверное? — спросил Джевага. — Идемте, провожу. Как раз иду туда. Он вместе с командиром роты вон в том подвальном помещении.
— Как на вашем участке ведут себя фашисты?
— Притихли, видно, к штурму готовятся.
— А как с расчетом, который отрезан от вас? Установлена связь?
— Пока нет. Вечером начнем рыть туда траншею.
Тем временем мы подошли к подъезду и спустились в полуподвал. В нем было тихо и уютно. Прежде здесь располагалась канцелярия какого-то домоуправления. Теперь это помещение заняла наша 1-я пулеметная рота под командный пункт.
На столе, рядом с телефонным аппаратом, тихо шумел тульский самовар, вокруг него сидели бойцы и командиры.
— Проводим совещание партгруппы и комсомольского актива роты. Обсуждаем передовую роль коммунистов и комсомольцев в боях. Поступило три заявления с просьбой принять в партию, — доложил политрук роты и, вытащив из планшетки клочки бумаги, исписанные карандашом, подал мне.
«…В эти тяжелые для нашей Родины дни прошу принять меня в партию большевиков. Обязуюсь быть правдивым, честным и до последнего своего дыхания мужественно и стойко защищать нашу социалистическую родину. Бить фашистов до полной победы, а если погибну, тогда прошу считать меня коммунистом».
Я прочел это вслух. Потом сказал?
— Так вот, товарищи, насчет передовой роли коммунистов и комсомольцев в бою. Наверное, она и заключается в том, о чем пишется в этих заявлениях: «Обязуюсь до последнего дыхания беспощадно бить фашистов, бить до полной победы». А бить так фашистов, это значит, не страшась самой смерти, подавать пример мужества и героизма. И это, товарищи, не новость. Это давно подтвержденная кровью и жизнями многих тысяч коммунистов и комсомольцев истина. Так было в гражданскую войну, так есть и сейчас, в жестокой битве с немецко-фашистскими захватчиками. Я уверен в том, что коммунисты, комсомольцы нашего батальона, как и всей Красной Армии, будут достойными продолжателями замечательных боевых традиций большевиков.
— Правильно, товарищ комиссар. И примером в этом будут большевики и комсомольцы нашей роты, — заверил политрук Черкашин. Потом попросил:
— Расскажите, товарищ комиссар, как воюют полки нашей дивизии.
— Хорошо дерутся. Есть чему поучиться, — ответил я и стал рассказывать о героических подвигах полка Долгова, который в ночь на 16 сентября переправился через Волгу и, несмотря на массированный налет авиации, ураганный огонь артиллерии и других видов оружия обороняющегося противника, с ходу сбил его с вершины Мамаева кургана, овладел баками.
6-я рота гвардии капитана комсомольца Николая Чуприна первой подошла к вершине кургана. Фашисты встретили ее шквальным пулеметным огнем. Красноармейцы залегли. И тогда, презирая смерть, Чуприн поднялся во весь рост, подал команду: «За Родину! Вперед, товарищи!» Как один, поднялись гвардейцы, и мощное русское «ура» загремело над курганом.
Стреляя на ходу и бросая гранаты, бойцы подавили опасные огневые точки фашистов, ворвались в их траншеи. Завязалась рукопашная схватка. В ход пошло все, чем только можно было бить врага.
В этот день пистолетом и гранатами Чуприн уничтожил двенадцать гитлеровцев и только было прицелился в тринадцатого, как рядом с ним щелкнул выстрел, и этот щелчок оказался последним звуком в его юношеской жизни. Лейтенант был убит.
Словно эстафету из рук Чуприна, принял на себя командование ротой командир 1-го взвода комсомолец гвардии лейтенант Николай Кузнецов. Рота продолжала громить фашистов. Николай шел впереди. В один из моментов, когда он миновал развилок траншеи, на него сзади навалился враг, сдавил горло. Глаза лейтенанта заволокло туманом. Но, к счастью, подоспел гвардии старший сержант Борщун. Прикладом винтовки он ударил фашиста по затылку.
Глубоко вздохнув два-три раза, Николай вновь пришел в себя и снова бросился в бой. Под руку ему попался фашистский ефрейтор. Николай всадил в него две пули из пистолета и устремился дальше. Глубокий ход сообщения привел его к крутому повороту. Здесь Кузнецов столкнулся лицом к лицу с дородным гитлеровским офицером. Впопыхах Николай забыл о стрельбе и занес руку с пистолетом над фашистом. Тот тоже почему-то не стрелял, а присел, сжался, как пружина, и, блеснув погонами и железным крестом перед носом Николая, выскользнул из траншеи. Николай выстрелил в удалявшегося врага и с досадой заметил, что не убил его, а только ранил. Уронив парабеллум, «крестоносец» продолжал бежать.