— Хорек.
Тоби присвистнул:
— И что? Не волк же…
— Не скажи, от хорька порой вреда и побольше будет. Вот представь, пришел хозяин в конюшню за лошадью, весь такой деловой, настроился на работу, на приличную зарплату, которую он с лошадкой сегодня заработает и купит наконец-то сыну лего-конструктор. Планов громадье. Заходит в денник, а там… Бардак, подстилка в кучи раскидана, лошадь вся в мыле, мокрая насквозь, трясется и чуть не падает, какая тут работа? Лошадь бы спасти и деньжат на ветеринара наскрести… Вот чем обычно заканчивается визит хорька. Своим звериным запахом он пугает лошадей до полусмерти, а уж если он на неё забрался, чтобы гривы надрать себе в норку, так лошади хоть не дыши, от страха она с ума сходит, бежать-то ей некуда, запертой в деннике или привязанной в стойле. Нашим лошадкам повезло, они не заперты в конюшне и имеют свободный доступ в леваду, а хорьки за лошадьми не гоняются.
— А если волки?
— Европейский волк в Австрии истреблен, их в Швейцарии и Норвегии можно встретить и где-то на территории Франции.
А еще в одну из ночей было другое приключение, совсем неприятное. Меня разбудил отдаленный лай собаки и звук подъехавшей машины, я встал и на всякий случай вышел в паддок и там при свете луны увидел тяжелый грузовик, стоявший задним бортом к паддоку, изгородь которого разбирали двое. Разобрали, и один человек направился ко мне, разматывая веревку. Я попятился, взглядом прикидывая свои шансы избежать все контакты с этими незнакомцами. Пока оставалось только одно, прорваться в леваду, там простора больше для маневров.
— Стой, красавчик, стой, спокойно, спокойно, хороший мальчик…
А Холмс вдали, со стороны дома продолжал лаять, и в его хриплом голосе я слышал предупреждение и тревогу. Эти люди опасны, нельзя им даваться.
Свистнула веревка, я зачем-то взвился в песаду, петля просвистела мимо, мазнув по шее. Подумав, я сделал сентаво, то есть попер на задних ногах прямо на них. Это произвело должное впечатление на похитителей, на их памяти не было такого случая, чтобы скрадываемые лошади балеты танцевали. Со сдавленными ругательствами они отпрянули в разные стороны. Воспользовавшись их заминкой, я на задних же ногах развернулся, опустившись, рванул в галоп и проскочил в бескрайний простор левады. Теперь меня никто не поймает. Надо ли говорить, что остальные лошади уже были там?
— Да ну его… Пошли к Причардам, у них тоже есть шайры, еще и покрупнее будут, а с этого что, пара сотен кило и все…
— Но у Причардов элита, безбумажных у них нет.
— Украдем, и будет безбумажная. Не тупи.
Утром Дог растерянно таращился на разобранную изгородь, на следы шин грузовой машины, на нас, лошадей, которые почему-то не разбежались и остались на месте, в леваде. Но, к сожалению, некому было рассказать о провале конокрадов и их неудавшейся попытке украсть меня. Свидетелей не было, только мы, лошади, но мы не умеем говорить…
========== Часть 13. Нестандартное содержание лошадей ==========
Однажды произошел случай, который в очередной раз убедил меня в том, что Лери нестандартно держит лошадей.
Я стоял в деннике и лениво раскручивал шар на веревке. Висит у меня такая игрушка, суть её заключалась в том, что шар можно крутить и за верхнюю часть веревки и за нижнюю, задавая шару разные траектории вращения, я их уже множество придумал, но игра не надоедала, по-прежнему было увлекательно сочинять новые способы вращения. Снаружи донесся голос Лери, она звала меня. Поспешно бросив игрушку, я высунулся в проход — а вот и она… Торопливо открыв дверь, Лери хлопнула себя по бедру, подавая мне сигнал наклониться, что я и сделал, и она прямо тут вскочила мне на спину. И я как был голым, без седла и недоуздка, так и выбежал из конюшни.
Путь мой лежал на дальнее соседнее ранчо, и туда я скакал галопом четыре километра. Ну вот и двор… Еще на дороге Лери перевела меня на рысь, и на рысях я вбежал на чужой дворик. Вдали, на задворках, в полях стоял вертолет, а нас встретили чем-то перепуганные спасатели и хозяева ранчо.
— Фрау Гренкович, простите, не знаем, что делать! Михаэль попытался его вытащить, но…
Лери не стала дослушивать, молча скользнула в конюшню, я — за ней.
В железном решетчатом деннике металась лошадь, крупная кобыла соловой масти, полукровка, смесь арденна с кем-то. На первый взгляд она казалась безумной, бешеной, вся в мыле и ярости, свирепой, беспощадной ярости, когда к лошади действительно опасно подходить, затопчет не глядя. А то и загрызет, смотря что она приготовила для боя, для последнего сражения с человеком.
У дальней стены двое, Михаэль и незнакомый мужчина. Мужчина без сознания, а Михаэль, верный долгу спасателя, прикрывает его собой, ну и сам старается не попасть под копыта бешеной лошади. А та кружит, кружит по деннику, но к людям, к счастью, не пытается приблизиться, что говорит о том, что она… не бешеная, а вполне контролирует ситуацию. Но к себе никого не подпустит, и не сметь подходить! Прибью…
Лери критическим взглядом окинула данную картину и емко высказалась что-то насчет того, что нахрена такие денно-бункеры строить, хрен кого оттуда выцарапаешь… И скомандовала:
— Откройте дверь, выпустите кобылу, пусть бежит.
— Ку-уда! Она же бешеная, всех затопчет…
— Она не бешеная, она напугана. Что вы с ней делать собирались?
— Ну дык… Того, опалить…
— Чего-о-о???
— Ну, опалить, я сказал, вот средство для опаливания зимней шерсти.
— У вас нет машинки для стрижки шерсти?
— Дык, мы ж того, по старинке…
— По старинке и караси ЛЮБЯТ жариться в сметане. Вы ей еще и хвосторез покажите, точно ламбаду спляшет, на ваших костях… Откройте.
Лязгнула тяжелая железная дверь, распахнулась, и соловая кобыла торпедой рванула на волю. С грохотом копыт она промчалась мимо меня по коридору и унеслась во двор. Спасатели занялись пострадавшим: мужчину уложили на носилки и понесли прочь, к вертолету; Лери задумчиво вертела в руках опаливатель, железную штуковину с трубкой-насадкой веерного типа, работающую на керосине. Пока работали санитар с медиком, пилот решил перекинуться с ней парой слов:
— Значит, лошадь вот этого испугалась, огня?
— Конечно, мало кому понравится превратиться в живой факел на пару минут. Примерно столько времени уходит на опаливание, для этого лошадь каким-либо способом обездвиживают, чаще всего парализируют закруткой на губе, потом включают вот эту хрень и вдоль лошади вжжжик… Огнем по живому без объяснений и комментариев. А лошадка и так напугана закруткой, а тут еще и это, то ли зажарить её решили, то ли вовсе сжечь… поди разбери.
— Понятно. По старинке, хм… А по-современному что делают, стригут?
— Да, стригут специальной машинкой, и кстати, много фасонов стрижки изобрели, в конце концов, не обязательно всю лошадь стричь, достаточно какого-либо участка тела, ну там под попону, под вальтрап.
— Странно, а зачем вообще лошадей стричь? Не овцы же…
— По двум причинам: во-первых, элита на выставке должна выглядеть безупречно, для этого породистого скакуна чистых кровей стригут целиком. Если выставка выдалась в зимнее время, длинная шерсть лошадь не красит, наоборот, упрощает, скрадывает экстерьер, сглаживает или огрубляет идеальные формы в зависимости от породы. А во-вторых, длинную шерсть труднее чистить и она дольше сушится.
— Ну, я смотрю, ваш конюх, значит, не ленится. Вон ваш конь какой лохматый.
— Угу, я их не стригу, считаю, раз природой так повелось, что лошади на зиму обрастают длинной «зимней» шерстью, то с какого рожна мы вообще должны вмешиваться? Я же заметила, что они больше времени проводят на воздухе, чем в деннике, некоторые лошади и под дождем любят постоять, и в снегу покататься. А стриженную беречь надо, в попоны закутывать, а то, не дай бог, простудится.
На этом разговор прервался, пилот убежал к вертолету, и вскоре мы с Лери провожали его взглядами, а потом я отвез Лери домой.
И да, я действительно лохматый, весь порос длинным густым волосом, в этой зимней шубе мне было жарковато в деннике, и я проводил много времени снаружи, что, конечно, благотворно сказывалось на моем здоровье — целыми днями-то на свежем воздухе.
Лери почему-то нравилась моя борода, она посмеивалась и очень веселилась в то время, когда чистила меня. И обязательно поиграет с моей бородой, то завьет её на манер бакенбардов, то причешет и уложит аккуратненько волосок к волоску, то еще что, в общем, забавлялась. Ну и я, конечно, ко всему относился с юмором, философски терпел её милые издевательства. Точнее, дурачества.
К тому же тот случай на дальней конюшне заставлял по-иному смотреть на некоторые вещи. К примеру, я там видел пару бесхвостых шайров и уже опаленных лошадей, печальное зрелище… Трясущиеся от пережитого ужаса кони, покрытые коркой гари и окутанные жутким запахом паленой шерсти. На морде у одного свежий кровавый рубец, след медиаканы, это шипованный капсюль, нахрапник недоуздка, антисвечное приспособление для лонжирования, работы на корде, запрещающее лошади вставать на дыбы. Видимо, при помощи медиаканы пытались усмирить коня во время опаливания. Не очень то оно помогло, судя по всему страх перед огнем оказался сильнее острых шипов, вонзившихся в нежный храп.
А что касается коней без хвостов, то я тут и думать не хочу, что и как для этого применили, чтобы лишить лошадей хвоста.
Здесь меня это не коснется, я лохматый, с хвостом, целый и невредимый.
Лери, какая-то подавленная после той поездки, печально говорила мне во время очередной чистки:
— Интересно еще вот что, Соломон… Конный спорт, выездки, выставки, все это причиняет участникам мероприятий массу неудобств и неприятностей, то есть лошадям. Но в то же время все перечисленное сохраняет жизнь современной лошади. Именно благодаря спорту сохранился вид эквус кабаллюс. Такой вот парадокс, кони существуют благодаря конному спорту, на самом деле это очень грустно, посуди сам, просто так лошади не позволят жить, она что-то там должна…
И рвутся жилы и легкие на бегах и скачках, ломаются ноги на конкурах, сворачиваются шеи на поло и тройках, потрошатся и вываливаются кишки на корридах, коровьи и конские… И так повсюду, где культивируется и спонсируется тот или иной вид конного спорта. А уж на то, чтобы лошади просто жили и паслись на лугах… на это идиотов платить денег нет, еще чего…
Тех же мустангов и брамби безжалостно отстреливают, стоит им только покоситься на пшеничное поле хоть одним глазом, сразу вой поднимают: хлеб жрет, вредитель! Расстрелять!!!
Ладно, камаргу хоть не трогают, но и то потому, что они на болотах живут. И даже тут их не оставляют в покое, каждую весну идет отлов молодняка, и после грубой и спешной заездки табунок молодых белогривых лошадок гонят на ближайшую конскую ярмарку, а оттуда по испаниям развозят, для коррид.
По-настоящему свободно живут только лошади Пржевальского, потому что они абсолютные дикари. То что они не приручаются, говорит только об одном, а именно: даже их пытались заездить! А вот не вышло… Абсолютный дикарь — это такой зверь, с самого начала эволюции не тронутый человеком.
Примеров тому несколько… Африканская зебра, ни разу не прирученная, до сих пор ему не поддается. Карибу и северный олень, вроде как один вид, но первый остался диким, а второй давно одомашнен. То же самое со слонами: африканский спокойно бродит по просторам Африки, а индийский лбом ворочает бревна и тоскует на цепи во время безделья.
Вот так-то, Соломон, дружок ты мой мохноногий.
На этом Лери закончила, собрала инструменты, завела меня в денник, заперла и ушла. А я занялся еще одной игрушкой — это бочонок, пластиковый, со множеством дырочек по всему корпусу. Если его покатить в определенном направлении и придержать с определенными паузами, то из дырочек посыпятся вкусные соленые сухарики, такая вот игрушка. Я пару раз видел, как Лери его раскручивала на две половинки, засыпала в одну половинку сухарики, потом складывала и скручивала бочонок в одно целое, встряхивала и отдавала мне. И я с удовольствием принимался за разрешение задачки, вытряхнуть из недр бочонка побольше сухариков, толкаю его мордой, он катится и шуршит, еще раз толкаю, ловлю, придерживаю, о-оп-па, а вот и сухарик! Съедаю его и дальше играю…
У остальных лошадей тоже такие игрушки, они разной формы: у Солдата такой же бочонок как у меня, у Мери шар, а у Яна Малкольма цилиндр. И у всех разные способы добывания сухариков. Мери, например, ногой катает и придерживает, а Ян свою игрушку в угол закатывает и начинает её по стене гонять, пока все сухарики не вытряхнет. Солдат играет по-разному, иногда он просто повторяет за кем-нибудь.
Поверьте, все это здорово помогает от скуки! Нам не нужно приобретать дурные привычки и прочие конюшенные пороки. А если надоест играть или спать, то можно просто выйти в леваду и погулять на воле.
Лери нестандартно держит лошадей. И это здорово, нам всем повезло.
========== Часть 14. Чудо ==========
Остальная часть зимы… пропущу-ка я это время, ведь больше никаких значимых событий не происходило, гораздо интересней рассказать про Мери, тем более, что она скоро станет матерью.
В этом апреле мне исполнилось четыре года, я уже полностью сформировался, стал просто огромен, как и все шайры, славные представители боевой породы. Это я от Лери слышал: шайров в средние века разводили для рыцарей, поэтому у них такая странная, нестандартная фигура для тяжеловозов, дело-то, оказывается, в том, что нас селекционировали под седло, как верховых коней, этим объясняется квадратный корпус и длинные ноги, тогда как у тягачей наоборот, длинное туловище и короткие ноги — форма под упряжь.
Средневековые шайры должны были быть сильными и быстрыми, потому что носили на себе кирасиров-мечников и латников, да и сами кони наряжались в броню, их еще называют сейчас четвероногими танками.
— Но толку от них… Соломон, знаешь, меня смущает разделительный барьер между турнирщиками, да еще и с обязательным загибом в стороны от трибун… Это для чего? Чтобы разогнавшийся рыцарь на трибуны не наехал? Тогда, получается, барьер тоже для того? И как же, спрашивается, они ездили? Они конем управлять умели? Сплошные вопросы, Соломон, одни вопросы…
Мы с Лери в манеже, кроме нас тут еще два человека, они нас фотографируют. На одной стене повешено большое полотно, какой-то светопоглотитель, здесь же полукругом стоят разные лампы на длинных тонких ногах и какие-то штуковины, похожие на зонтики. На полу змеятся бесконечные провода, еще тут турбины-вентиляторы, нагоняют ветер, который должен красиво развевать мою гриву. Я с подсказки Лери принимаю какую-либо позу, а люди начинают щелкать своими фотоаппаратами.
Особенно их восхищают мои песады и пиаффе. Фотографируют меня для журнала.
Чтобы я не боялся и не отвлекался, Лери меня и забалтывает, рассказывает о чем-нибудь, чтобы я её голос слышал и ей внимал. Наконец закончили, уехали.
Оказавшись у себя в деннике, я сперва перекусил, а потом вышел в паддок, пощипать молодую травку. Весна пришла как-то внезапно, за ночь. Еще вчера стояли трескучие морозы, но ночью задул фён — горный ветер Альп. Солнечно-горячий, он потоками струился вниз по склонам гор, и тому, кто попал под действие фёна, мало не покажется, ощущение такое, словно сквозь тебя духовку пронесли. И поэтому начинается быстрое таяние снега и наутро там, где высились сугробы, виднеются проплешины мокрой земли. И ручьи, ручьи, повсюду ручьи, текут-звенят бесконечные ручьи. Вот так за одну ночь приходит весна.
Но фён непостоянен, всего пару недель балует всех теплой погодой, а потом — бац! — и привет, резкие заморозки, и это очень плохо для растений, особенно для деревьев, они же, доверчивые такие, поверили теплой погоде, распустили почки, а тут такая подлянка, ни с того ни с сего бьют внезапные морозы…
Меня, честно говоря, мало волновали выкрутасы погоды, меня куда больше интересовала Мери. В последнее время её раздуло до состояния шарика, эдакая винная бочка на четырех ножках, по краям пуза страшновато вздулись вены, а сама кобыла уже еле передвигалась.
И вот сегодня, похоже, все-таки пришло время. Мери весь день не знала покоя, ляжет, полежит с полчасика, потом с кряхтением встанет и начинает кружит по деннику. Почему по деннику? Потому что в преддверии родов хозяйка заперла Мери, во избежание, так сказать. И вот я стою, смотрю в темноту и слушаю, как в соседнем деннике мечется Мери. Мечется, ходит по кругу, ляжет, встанет, снова ходит по кругу… Наконец легла, долго лежит, пыхтит. Застонала.