Палата лордов — это выход в свет, королевский двор — выход в свет, званый обед, даже театральная ложа — тоже выход в свет. Когда Кавалер и герой с супругами пришли в драматический театр на Друрилейн и заняли свои места, вся публика поднялась, приветствуя их овациями и громкими криками «Ура!», а оркестр исполнил гимн «Правь, Британия!». Герой встал и с благодарностью раскланялся. На следующий день газеты писали, что жена героя была одета в белое платье, на голове у нее красовалась фиолетовая атласная шляпка с небольшим белым пером, а супруга Кавалера вырядилась в голубой балахон из атласа и напялила шляпу с огромным султаном из страусовых перьев. Главную роль в драме исполняла Джейн Пауэлл, которую Кавалерша, о чем она сообщила своему супругу, знала очень давно, еще до встречи с Чарлзом. А это означало, предположил Кавалер, что Эмма была тогда, ну… этой самой — ему не хотелось даже думать об этом. Кавалерша и в самом деле знала Джейн, когда была служанкой в доме доктора С. В ту далекую пору ей едва исполнилось четырнадцать лет, и она впервые попала в Лондон. Джейн тоже работала в этом доме младшей служанкой, и они подружились. Спали в одной комнате в мансарде, и обе мечтали стать актрисами.
Служить королю и достойно исполнять свои обязанности — это одно, а вот поступать так, как подобает воспитанному и культурному человеку (что включает в себя и службу королю), — это уже другое. Кавалеру хотелось, чтобы герой выглядел всегда бравым и подтянутым, и он приобрел такой вид. Кавалер догадался, что героя раздражает упрямая любовь Фанни, ее наивная и жалкая вера, что если она будет все терпеть и вести себя так, будто ничего не изменилось, то ее муж волей-неволей согласится жить с ней и со своим отцом в меблированном доме на Довер-стрит. Но герою не было надобности проявлять свои чувства, и он ясно продемонстрировал это на банкете, устроенном в его честь графом Спенсером в здании адмиралтейства. Когда адмирал объяснял находящейся справа от него графине Спенсер четыре основных недостатка французской артиллерии, Фанни, сидящая слева, начистила для мужа грецких орехов и положила их перед ним на блюдечко. Герой с силой отодвинул его в сторону. Блюдечко разбилось, а Фанни залилась слезами и вышла из-за стола. Не отрывая взора от лица супруги первого лица адмиралтейства, герой невозмутимо, как ни в чем не бывало, продолжал рассказывать ей о тактике морского боя.
Показному миру и согласию между двумя семейными парами пришел конец. Герой переехал в дом своих друзей на Пиккадили, предложив Кавалеру пополам вносить годовую арендную плату в сто пятьдесят фунтов стерлингов, но тот отказался. Вскоре и Фанни уехала вместе с отцом героя в свое загородное имение.
Кавалер почувствовал, что ему нужно умерить свою прыть и уменьшить расходы. Теперь вместо того чтобы присутствовать на собраниях Королевского научного общества, ему приходилось совещаться со своими банкирами, пытающимися составить реальный график погашения его долгов. Обилие новых товаров на полках лондонских магазинов удивило его. После девятилетнего отсутствия Лондон показался ему абсолютно современным, кипучим и роскошным городом — ну прямо заморского образца. Он побывал на некоторых аукционах, хотя ничего там не покупал из-за нехватки денег. Посмотрел также и свою коллекцию ваз в Британском музее. Его частенько сопровождал Чарлз. Вместе с ним, но без жены Кавалер съездил в свое поместье в Уэльсе, которое теперь было заложено по закладной за тринадцать тысяч фунтов стерлингов. В министерстве иностранных дел он представил счет на погашение убытков, понесенных в Неаполе (мебель, кареты и т. д.), всего на тринадцать тысяч фунтов и отчет о представительских расходах (на десять тысяч фунтов), произведенных в Палермо за полтора года. Уговорив своих банкиров предоставить отсрочку, Кавалер попросил министерство установить ему ежегодную пенсию в размере двух тысяч фунтов стерлингов — сумму довольно скромную для его ранга. Ему неоднократно говорили, а особенно Чарлз, дескать, у него также есть все основания получить титул пэра, но он сомневался, что дадут и пенсию, и пэра. В случае чего, Кавалер предпочел бы деньги, он уже слишком стар, чтобы титулы тешили его самолюбие. Чарлз спросил, не пора ли возвращаться из имения в Лондон, на что он ответил:
— Я останусь дома до тех пор, пока мне тут хорошо.
В конце декабря на Рождество в Лондоне устраивалось немало престижных приемов для избранных лиц. Чтобы избежать светских раутов, они решили воспользоваться приглашением племянника Кавалера Уильяма, ведущего отшельническую жизнь и пользующегося скандальной репутацией за экстравагантные выходки. Он жил в своем загородном особняке, воздвигнутом в виде храма Афины Паллады, и затеял строительство в лесах Фонт-хилла изумительного замка.
— Он называет его аббатством, так как замок строится в готическом стиле. Стрельчатые арки и цветные витражи, — пояснил Кавалер герою.
— Как все равно Строберри-хилл, — воскликнула Кавалерша.
— Не дай Бог, Уильям услышит ваши слова, дорогая. Он самый ярый соперник и хулитель нашего покойного друга Уолпола и его замок ни во что не ставит, — предупредил ее супруг.
Они остановились рядом с Солсбери, где героя принял мэр и удостоил звания почетного гражданина города, а уже оттуда медленно отправились в карете, чтобы поменьше трясло в дороге из-за интересного положения кавалерской супруги. До самых ворот в имение в Фонт-хилле их сопровождал почетный кавалерийский эскорт из местных йоменов[82].
— Ну нет, — сказал Кавалер, пристально вглядываясь в показавшийся в лесу замок, — это нечто большее, чем просто грандиозное сооружение.
— Что, что грандиозное? — не поняла его жена.
— Аббатство! — воскликнул Кавалер. — Он дал ему точное название. Мы говорим об аббатстве, не так ли? Его башня, как сказал мне Уильям, будет выше шпиля кафедрального собора в Солсбери.
Падал снег, Кавалеру стало зябко. Он впервые за многие годы встречал Рождество в Англии. Сколько же лет прошло с тех лор, как он был здесь под Новый год. В последний раз он уехал отсюда, завершив отпуск, обратно в Италию, кажется, в сентябре? Да, точно, два дня спустя после свадьбы. А перед этим, когда приезжал хоронить Кэтрин и продавать вазы, то назад возвращался вроде в октябре? Ну а еще раньше, когда находился здесь в домашнем отпуске (Боже мой, с тех пор минуло почти четверть века, тогда еще шла война с колониями в Америке), разве он с Кэтрин возвращался тогда в Неаполь до Рождества? Действительно, они уехали тогда еще до праздников. И Кавалер принялся медленно высчитывать, сколько же лет минуло с тех пор, цифры и лица всплывали в памяти и исчезали, он все считал и считал, ему казалось весьма важным установить точную дату. Так все же сколько минуло с его последнего Рождества в Англии? Ну сколько?
— Сколько же? — вдруг спросила его жена.
Кавалер даже вздрогнул от неожиданности: неужели она может читать его мысли?
— Сколько тут метров? — переспросила она. — В высоту.
— В высоту? Какую высоту?
— Какая должна быть высота башни аббатства?
— Да почти сто метров, — пробормотал в замешательстве Кавалер.
— Я в архитектуре ничего не смыслю, — сказал герой, — но уверен, что без чрезмерного честолюбия ничего прекрасного никогда не сотворишь.
— Согласен с вами, — подумав, произнес Кавалер. — Но у честолюбия Уильяма мало поддержки, а надо бы побольше. Восемь месяцев назад, когда башня достигала едва ли половины нынешней высоты, она рухнула под напором сильного ветра. Видимо, поэтому он позволил своему архитектору возводить дальше башню не из камня, а из цемента, а потом оштукатурить.
— Какое безрассудство, — заметил герой. — Кто ж так строит? Разве она устоит?
— Но Уильям считает, что устоит, — ответил Кавалер, — и построил из цемента к нашему приезду. Я ничуть не удивлюсь, если мой родственничек задумает в один прекрасный день поселиться в этой башне и будет посматривать свысока на мир, на всех нас и удивляться, какие же мы маленькие.
Уильям, любимец Кэтрин, некогда пухленький, мечтательный юноша, теперь превратился в худощавого моложаво выглядевшего мужчину, ему был сорок один год. Он по-прежнему оставался одаренным музыкантом и в первый же вечер почти целый час играл на пианино в большой гостиной для уважаемых гостей (произведения Моцарта, Скарлатти, Куперена). А затем учтиво уступил право вести музыкальный вечер супруге дядюшки, которая принялась петь огненные сицилийские песенки, арии Вивальди и Генделя, а также с блеском исполнила индийскую песенку «Ууди, ууди, пурбум». Она ее как-то случайно выучила, а спела потому, что знала о страстном увлечении Уильяма всем восточным. В завершении вечера Кавалерша исполнила несколько военных песен, чтобы сделать приятное герою.
Затем мужчины перешли к ярко играющему камину, а супруга Кавалера осталась у камина, что-то тихо наигрывая. Уильям, цедя слова сквозь зубы, предложил поговорить о счастье и первым попросил высказаться своего прославленного гостя.
— Счастье! — воскликнул герой. — Счастье для меня состоит целиком и полностью в служении моей стране до тех пор, пока ей нужен бедный воин, который уже положил на алтарь отечества свое здоровье, зрение и многое другое ради славы Родины. Но если моя страна больше не нуждается во мне, то я был бы рад поселиться в простом деревенском доме, на берегу маленькой речки, где смог бы провести остаток жизни, встречаясь с друзьями.
— Что скажет леди?
Леди отозвалась из-за пианино, что она счастлива тогда, когда счастливы те, кого она любит.
— Какая же вы глупая, дорогая, — заметил Кавалер.
— Может, вы и правы, — ответила она, улыбнувшись. — Без сомнения, у меня немало недостатков.
— Нет! — вырвалось у героя.
— …Но зато, — добавила Эмма, — у меня доброе сердце.
— Ну этого для счастья маловато, — сказал Уильям.
Кавалерша продолжала что-то наигрывать, а потом, чтобы поддразнить мужчин, запела: «Ууди, ууди, пурбум…»
Ну а Кавалера что же может сделать счастливым?
— Я заметил, что в последнее время многие персоны выражают озабоченность по части удовлетворения собственных желаний, — начал задумчиво Кавалер. — Но я, похоже, не смогу дать им исчерпывающего ответа. Скажу лишь, что свободен от тревог и волнений, у меня крепкие нервы. И вообще в своем возрасте я не жду экстазов.
Тут все разом пустились уговаривать его, что он, дескать, не так уж и стар.
А Уильям? Что он скажет? Он ведь с таким нетерпением дожидался своей очереди.
— Кажется, я открыл секрет счастья, — произнес он. — Оно заключается в том, чтобы никогда не меняться, всегда оставаться молодым. Быть старым — это просто состояние разума. Стареешь потому, что позволяешь себе стареть. Я горжусь собой, что остаюсь почти таким же, каким был в семнадцать лет, ну разве что добавилось несколько морщинок. Зато у меня остались те же самые мечты, те же самые идеалы.
«Ах, — подумал Кавалер, — вот бы мне быть вечно молодым. Не меняться. Такое вполне возможно, если не беспокоиться ни о чем и ни о ком, а думать только о себе». Если бы он мог начать жизнь сызнова, то именно так и поступил бы.
На другой день Уильям повез гостей в карете по своим обширным владениям, значительную часть которых он обнес четырехметровым забором с колючей проволокой, чтобы сохранить у себя диких зверей и уберечь их от соседей-охотников, которые, преследуя в азарте свои беззащитные жертвы, повадились вторгаться на его территорию площадью пятьсот гектаров.
— Мои соседи, — объяснил Уильям, — не понимают тех, кто выступает против истребления невинных тварей, и думают, что я построил забор, чтобы без помех предаваться оргиям и всяким сатанинским ритуалам. Такая уж у меня репутация здесь, и эти люди не терпят меня, да и я на их месте, пожалуй, так же бы и думал.
Днем, после обеда, когда Кавалер задержался в картинной галерее хозяина (там были полотна Дюрера, Беллини, Мантеньи, Караваджо, Рембрандта, Пуссена и многих других крупных художников, а также различные рисунки башен), его супруга и герой потихоньку выскользнули из галереи, чтобы побыть хоть немного наедине, надеясь избежать встреч со слугами и найти укромный уголок, где можно было бы спокойно обняться и поласкать друг друга. Они, как шаловливые дети, заглянули в спальню Уильяма со всякими висячими ажурными индийскими фонариками и поделками ремесленников, и герой, увидев огромную кровать, сказал, что в жизни не встречал ничего подобного. Кавалерша же ничуть не удивилась — еще больше была «божественная кровать» доктора Грэхема: четыре на три метра, сооруженная на двойной раме, так что ее можно было легко превращать в наклонную плоскость. Кровать поддерживали сорок столбиков с ярко сверкающими разноцветными стеклами, сверху она накрывалась «супербожественным куполом» из ценных пород дерева с пахучими веществами внутри, а по бокам украшали зеркала и разные автоматические музыкальные инструменты — флейты, гитары, скрипки, гобои, кларнеты и литавры. Сооружение гарантировало воспроизведение потомства любой бесплодной паре. Всего за пятьдесят гиней в ночь.
— О-о, да она почти такая же большая, как и «божественная кровать»!
— А что это такое? — поинтересовался герой.
— А это любая кровать, где бы она ни стояла, при условии, что я лежу рядом с тобой, — нашлась его любимая, нимало не смутившись, и продолжала хитро размышлять вслух: — Готова поспорить на что угодно, что племянник мужа обычно ложится в эту постель один, хотя и говорят про него, что он распутник. Бедный Уильям.
— Похоже, его не волнует мнение общества, — заметил герой.
А в это время Кавалер тоже неотвязчиво думал об одиночестве своего племянника, но только в ином ракурсе. С восхищением осмотрев великолепные картины, книги, фарфоровые безделушки в стиле рококо, японские лаковые шкатулки, эмалевые миниатюры, итальянскую бронзу и прочие ценности и раритеты, он с удивлением понял, что стал наверняка первым, увидевшим все это, не считая, конечно же, слуг. Ему самому никогда прежде не приходила в голову мысль о коллекционировании как выражении болезненного стремления к затворничеству.
Затем все они собрались в кабинете Уильяма, уставленном столиками из черного эбенового дерева, выложенными флорентийской мозаикой и заваленными кучами книг. В отличие от большинства библиофилов Уильям прочитывал приобретенные книги все до единой, а затем тонко заточенным карандашом мелким почерком, который с возрастом стал еще четче, писал на обороте обложки и на последних страницах, где обычно печатаются примечания и библиографии, свои замечания о книге, хвалебные или критические. Письменный стол в кабинете Уильяма был завален списками аннотаций, поступивших от книгопродавцов и аукционными каталогами; несколько штук он передал Кавалеру, пояснив, какие книги он уже заказал через своих агентов.
— Я думаю, что вам не нравится копаться на прилавках книжных магазинов и посещать аукционы, — сказал Кавалер.
— Посещать различные места — для меня сущая мука, да и выезжать из Фонт-хилла очень не хочется, какая бы ни была причина, — воскликнул Уильям, проведший долгие годы в странствиях и скитаниях вдали от Англии, пока не вернулся в свои владения, где и начал собирать свои коллекции и строить аббатство. — А когда я надлежащим образом рассортирую и размещу имеющиеся у меня раритеты и прочие прекрасные предметы, тогда мне вообще не нужно будет выходить отсюда, даже если я обязан буду повидать кого-нибудь снова. Укрепившись таким образом, я смогу весело созерцать, как разрушается мир, поскольку сумею в этом случае спасти все, что есть мало-мальски ценного в нем.
— Но ведь вы не желаете предоставлять другим возможность восхищаться тем, что собрано в ваших коллекциях, — возразил Кавалер.
— А зачем мне интересоваться мнением тех, кто не столь разумен и впечатлителен, как я?
— Согласен с вашей точкой зрения, — ответил Кавалер. — Правда, я никогда раньше не думал, что коллекции нужно скрывать от окружающего мира. — С родственниками и близкими ему еще не приходилось конфликтовать (хотя всего через несколько минут, похоже, придется начать спор с племянником). А его собственные коллекции не только доставляли ему удовольствие, но и приносили прибыль.