Вдруг все стадо застывает в неподвижности, подняв головы, а затем устремляется к вершине. Абди выходит из укрытия. Резкий поворот — и стадо мчится по склону горы. Абди и двое товарищей бросаются к скалам. Почти сразу же одна из газелей, отставшая от стада, меняет направление бега. Естественно, преследователи направляются в ее сторону. Она бежит вяло, то и дело спотыкаясь. Не ранена ли она? Преследование становится захватывающим, так как животное, кажется, отчаянно борется за свою жизнь, но ему не удается бежать быстрее. Я также устремляюсь за ними, чтобы наблюдать за всеми перипетиями погони. Люди устали, поэтому расстояние между ними и газелью почти не меняется.
Животное поднимается по извилистой ложбине, исчезает, вновь появляется, несколько раз замирает на месте, переводя дух, похоже, оно надеется, что преследователи откажутся от своей затеи. Затем газель снова припускает что есть мочи, преодолевает галопом еще несколько сотен метров и наконец ложится на землю. Град камней обрушивается на бедное существо, которое уже не может подняться на ноги. В считанные секунды Абди овладевает своей жертвой.
Это изможденное, на редкость тощее животное, а главное — очень старое. Именно этому обстоятельству мы обязаны тем, что газель удалось поймать. Тут я замечаю, что мы находимся в месте ночевки стада, здесь родной дом этих нежных животных. Вокруг все усеяно белыми костями, тут и там валяются черепа с пустыми глазницами и маленькими, еще черными рожками.
Каждый вечер стадо возвращается сюда; именно тут рожают своих малышей самки, а старые газели, когда их оставляют силы и они уже не могут подняться на вершины в поисках чахлой травы, ложатся прямо здесь и умирают в покое там, где родились.
Я останавливаю Абди, который уже достает из ножен свою джамбию, намереваясь перерезать глотку истощенному животному. Газель глядит на нас мудрыми глазами, в которых дрожит прозрачная влага, стекающая капельками слез к ее ноздрям. В последний раз она привстает на тощих ногах, издает отрывистые стоны, хочет прыгнуть в сторону, чтобы спастись бегством, но спотыкается и, наконец смирившись со своей участью, опять ложится на камни, по-прежнему держа голову прямо.
Мы оставляем это несчастное животное, оно ждет смерти, удивляясь жестокости, с какой мы отнеслись к нему, ибо на этом острове у газели никогда не было врагов.
Мы продолжаем взбираться вверх по одной из тропинок, она приводит нас к небольшой ложбине, где между большими черными конусами пробивается желтая трава. За столетия здесь образовался слой земли, нанесенной ветром. Мы вновь видим напуганное стадо газелей, но теперь оно бросается наутек при нашем приближении. Все тропинки проложены этими грациозными животными и ведут к местам их пастбищ.
Интересно, как они могут обходиться без воды, ведь дожди выпадают всего три или четыре раза в год, к тому же на острове не существует никакого постоянного ее источника? Вероятно, газели добывают небольшое количество влаги, необходимое для их организма, питаясь разновидностью солероса с мясистыми листьями. Кроме того, на листьях чахлых кустов и даже на редких стебельках сухой травы по утрам выпадает достаточно обильная роса. Вечером газели бродят вдоль моря, так как все тропинки ведут к берегу. Туземцы утверждают, что животные приходят туда за тем, чтобы попить соленой морской воды, но это, по-моему, легенда.
Мы стоим на вершине горы, и прямо под нашими ногами простирается абсолютно спокойное море; чем дальше от подножия острова, тем оно становится все более густо усеянным белыми точками. Солнце, стоящее уже низко над горизонтом, окрашивает все в золотистые тона, и вдали, к небу медного цвета, характерному для ветреных дней, поднимаются высокие фиолетовые горы континента. Наше судно покоится внизу на этой спокойной глади, как уснувшая чайка.
Еще несколько шагов — и мы на гребне! Меня едва не сбивает с ног порыв ветра. Отражаясь от склона, ветер обретает тут исключительную мощь. По эту сторону горы все кажется черным и зловещим. Склон уже не освещается солнцем, и громадная тень от него ложится на поверхность моря. Слышен грохот волн, они разбиваются о скалы там, внизу, точно на дне пропасти. Рев моря и свист ветра заставляют меня вспомнить о корабле, которому пришлось бы в этот час бороться со стихией, окажись он по другую сторону острова, и я с благодарностью думаю о нашей тихой стоянке.
Мы перестаем слышать друг друга. Я отказываюсь от спуска по этому склону, и мы поспешно возвращаемся на место, защищенное от бури и открытое ласковым лучам заходящего солнца.
III
Среди островов
Всю ночь судно вздрагивает под неистовыми шквалами ветра. Я сплю плохо, беспокоясь о том, как бы мы не начали дрейфовать на якоре, несмотря на то, что он хорошо заглублен в прибрежном песке. Хуже некуда, если корабль сорвется с надежного места и мы вступим в схватку со стихией в кромешной тьме.
Едва заря начинает высветлять небо, как мы отплываем на простом стакселе, поскольку ветер сегодня будет сильным. Вне укрытия, создаваемого островом, и впрямь штормит, и мы скользим по волнам, подгоняемые свежим попутным ветром.
Я держусь близко к берегу в надежде, что за следующим мысом покажется более спокойное море. Судно проплывает между большими вулканическими конусами, черными и красными, встающими из моря, подобно железным пирамидам. В глубине материка виднеется еще один, действующий вулкан высотой три тысячи метров, окутанный облаками белого пара. Ни деревца на берегу, ни хижины, насколько хватает взгляда, повсюду на склонах континента шлаковые поля. Ветер яростный. Море пожелтело: с глубины поднялся взбаламученный непогодой ил. В таких условиях можно плыть, только подстраиваясь под ветер.
Я никогда не бывал в этих проходах, и очень может статься, что один из них заведет нас в тупик. И потом кто знает, что там, под водой, в этих ущельях между островами? Я все еще помню о подводных скалах, проглядывавших возле Ханиша; здесь же вода мутная и увидеть что-либо невозможно. Приходится плыть наугад, полагаясь на Божью милость! Впрочем, мои матросы готовы пережить то, что уготовила им судьба.
На карте множеством мелких крестиков отмечен риф на глубине 0.50, расположенный как раз на нашем пути. Волнения нет, поскольку мы защищены мысом и островами Рукма, значит, над рифом не увидишь брызг от разбивающихся о подводную скалу волн. Вдобавок вода совершенно непроницаемая.
Все эти условия снижают вероятность того, что мы заметим опасность. Четыре островка позволяют мне очень точно определить координаты судна и место расположения скалы. Я сообщаю своим людям, что через пять минут мы пройдем вблизи рифа. На их лицах недоверчивая улыбка, ведь им хорошо известно, что я никогда раньше не бывал здесь и что надо быть шайтаном или колдуном, чтобы уметь распознавать камни, скрывающиеся в морских глубинах.
Однако вспененный участок моря подтверждает мою правоту, и мы проплываем в нескольких метрах от рифа.
Это вполне заурядное событие сразу же возвышает капитана в глазах его команды…
Перед нами вырастает похожий на многие другие конический островок. Он знаменит. Мне говорят, что он таит в себе драгоценные камни. Пока мы приближаемся к нему, Мухаммед Муса пересказывает мне его историю.
Два суданских ныряльщика как-то причалили к этому острову по окончании рабочего дня, вытащили свою хури на песок и развели огонь между тремя камнями, чтобы отварить рыбу. Это были случайно подобранные на берегу камни, ничем не отличавшиеся от тысяч им подобных, что-то вроде базальтовых бомб, как говорят геологи.
Один из камней под действием жара раскололся с глухим треском и из него выпали кристаллы. Базальтовая сфера, полая внутри, вся наполнена прозрачными кристаллическими образованиями зеленого цвета. Суданцы собрали содержимое волшебного камня и поделили добычу между собой, еще не зная, представляет ли она какую-либо ценность. Много времени спустя один из них показал находку в Массауа. Комиссарио прослышал об этом, велел доставить суданца и посадил его в тюрьму, отобрав зеленые камешки. Эти кристаллы оказались перидотами. Надо было взять остров под охрану ввиду возможной концессии. Туда послали людей, и они установили, что на острове находится большое количество перидотов. Прежде только один остров, Зебергед, расположенный в северной части Красного моря и принадлежащий хедиву[23], славился подобными сокровищами.
Другой ныряльщик показал свои камешки в Адене, где об этом происшествии также уведомили резидента. Он заявил суданцу, что его находка кое-чего стоит, ныряльщику преподнесли красивый подарок и поручили отправиться вместе с геологом-разведчиком на таинственный остров. Но они прибыли туда слишком поздно: там уже хозяйничали итальянцы. Была образована компания, которая приступила к весьма несложным работам, так как перидот лежит на поверхности земли. Через несколько месяцев фирма прекратила свою деятельность, рабочих уволили, и на острове остался только сторож.
Итальянская компания была затем куплена Английским обществом из Зебергеда, которое хотело таким образом заморозить работы.
Остров уже совсем близко от нас — всего в нескольких кабельтовых, однако на нем не видно ни души. Поскольку глубина с подветренной его стороны невелика, я бросаю якорь там, хотя остров и не создает надежной защиты от окружающей его зыби. Всей команде не терпится увидеть волшебный утес. Я легкомысленно поддаюсь на уговоры. На борт судна возвращается один юнга, который приготовит тесто для хлеба. Через полчаса он вернется за нами на хури.
Пляж, покрытый галькой, вероятно, служил раньше в качестве пристани. Позади него находятся брошенные строения, на земле валяется инвентарь землекопов; стоящая под открытым небом кузница ржавеет, изъеденная морским воздухом. Наше первое побуждение — разбить базальтовые бомбы, которыми усеяна земля. Матросы, вооружившись всем, что подходит для этой цели, изо всех сил бьют по камням. Наконец один из камней раскалывается, и мы получаем больше килограмма зеленых кристаллов различной величины.
Я обследую штольню в склоне холма, ее стенки буквально нашпигованы кристаллами перидота, мы опять собираем богатый урожай. Но где же сторож? Зола и туземная глиняная посуда, обнаруженные нами в хижине, свидетельствуют о том, что здесь жил человек, но жилище это, похоже, давно покинуто.
Увлекшись поисками, никто из нас не побеспокоился о фелюге, доверенной юнге и якорю. Вернувшись на берег, мы с изумлением замечаем, что судно удалилось на расстояние более двух миль под ветром: должно быть, оно не удержалось на якоре и стало дрейфовать.
Дно каменистое, однако, учитывая шум ветра и то, что мы забыли обо всем на свете, поглощенные поисками сокровищ, что-либо услышать было невозможно; к корме, правда, привязана хури, но вряд ли мальчишка сумеет добраться до нас: он слишком хил, чтобы преодолеть на лодке такое расстояние да еще при встречном ветре.
Положение серьезное, так как от побережья фелюгу отделяет пять или шесть миль. Там, где судно находится сейчас, сильное волнение. Если якорь и зацепится за дно, это ничего не изменит, поскольку канат наверняка порвется из-за килевой качки.
Прежде чем я успеваю принять решение, Абди бросается в море и плывет, подгоняемый течением и ветром. Его примеру следуют Мухаммед Муса и Саид. Нам ничего не остается, как наблюдать, чем окончится эта гонка, в которой участвуют пловцы и дрейфующий корабль, причем последний имеет преимущество в две мили. Вскоре пловцы теряются среди волн.
Я не беспокоюсь, способности пловцов мне известны. Но вот поспеют ли они вовремя? Судно то и дело встает боком к ветру, это указывает на то, что оно дрейфует, таща за собой якорь.
Наверное, фелюге придется лавировать в течение четырех-пяти часов, чтобы достичь острова, если Абди все же доплывет до судна, думаю я. И потом эти странные маневры увидят из порта Эид, расположенного в пяти милях с подветренной стороны. Они покажутся подозрительными вблизи острова, высаживаться на котором, несомненно, запрещено. И тогда сюда пошлют несколько чиновников, поручив им узнать, чем мы тут занимаемся.
Я быстро принимаю решение — нам тоже надо уходить. Строительный материал свален в кучу возле горы, с его помощью мы мастерим что-то вроде плота, сталкиваем его в воду… и с Богом! Во всяком случае, мы будем плыть со скоростью не меньшей, чем если бы добирались до судна вплавь.
Мы полностью погружаемся в воду, так как у нашего плота малая плавучесть. Вместо весел используем доски, пытаясь поддерживать эту странную конструкцию на ходу, в направлении ее продольной оси. Однако остров удаляется достаточно быстро: в спину нам дует свежий ветер, но волнение усиливается, и подручные крепления, связывающие брусья, рвутся. Каждому из нас приходится плыть теперь на своей деревяшке, что не улучшает нашего положения. Когда меня подбрасывает на гребень волны, я вижу судно, которое, кажется, встало теперь на якоре. Мы приближаемся. Я различаю Абди и одного из его товарищей: они карабкаются на фелюгу. Только бы они не стали поднимать парус прежде, чем мы их догоним. Но, похоже, их посещает та же мысль: они вглядываются в море и, наконец, отвечают на наши сигналы. Мы спасены. За нами плывет хури и подбирает нас одного за другим с наших бревен.
Из всех сокровищ в кармане брюк у меня сохранилось всего несколько перидотов. Как говорится, чужое добро впрок не идет…
Судно скользит по волнам к Эиду. Вокруг пляжа, возле белой мечети, квадратного сооружения с приподнятыми углами, теснятся хижины. Шесть крупных фелюг стоят на якоре, пережидая ненастье. Присоединившись к ним, мы хором издаем продолжительный крик «Хо-о-о-о!» — обычное приветствие в здешних краях, и нам отвечают тем же. Парус опускается, якорь падает в воду, поднимая брызги, и корабль плавно разворачивается на нем носом к ветру.
Наше прибытие производит сенсацию. Накуды ошеломлены тем, как мы появились из тумана, который окутывал горизонт на расстоянии трех-четырех миль уже несколько дней, пока бушевал ветер. Каким образом каваджа (европеец) смог добраться до берега один, без лоцмана, в такую погоду?
Сомалийская часть команды не желает сходить на берег, и это меня удивляет. В ответ на мои расспросы Мухаммед Муса удосуживается лишь заметить, что местные жители весьма неуживчивые люди. Поэтому я беру с собой Саида, лишенного четких расовых признаков. Прежде всего мне нужны продукты; удается добыть двух тощих цыплят и верблюжье молоко — итог посещения примерно двадцати хижин. Всюду я вызываю переполох. Все здешнее население — это данакильцы, но со светлой кожей, что большая редкость в этих местах. Жилища имеют полусферическую форму и высоту всего полтора метра. В них проникаешь на четвереньках через небольшое отверстие, скрытое от любопытных взглядов с помощью висящей циновки; приподняв ее, слышишь какие-то восклицания и звяканье браслетов и, если там не слишком много дыма, то в конце концов начинаешь различать в потемках фигуры голых ребятишек и старых и молодых женщин с обнаженными до самого пупка торсами. Трудно даже представить, сколько человек умещается внутри этих своеобразных опрокинутых кверху дном корзин. Когда случается гроза, внутрь сквозь циновки легко проникает вода. Жители садятся на корточки и покорно принимают на себя небесную влагу, как и полагается, окрашенную дымной копотью, что оседает на всех промокаемых частях их убежища.
После грозы они вылезают наружу, располагаются на солнышке вокруг хижины и, обсохнув, вновь принимаются за свои привычные дела.
Кучки раковин бильбиля (мелкая разновидность жемчужниц) свидетельствуют о том, что обитатели этой деревушки промышляют добычей жемчуга на побережье.
Конечно, есть здесь и лавочки, если их можно так назвать; скорее, это квадратные соломенные хижины, где продается всякая всячина, необходимая для жизни. Одна из таких хижин принадлежит члену браминской секты, с черной шапочкой на голове. Фирму «конкурентов» возглавляет грязный, жирный и рахитичный араб, который томится от безделья, восседая среди мешков с рисом и дурра, окутанный приторным запахом пряностей, характерным для всех арабских лавочек в этой местности.
Оба скупщики жемчуга. Это означает, что они выдают денежный аванс на питание ныряльщиков, отбывающих за жемчугом на пироге. Фантастический счет, представленный через три-четыре месяца, свидетельствует о том, что несчастный один поглотил столько продуктов, сколько хватило бы для десяти человек. Что делать? Протестовать? Но все расписано по дням, приходится платить. И тогда у ныряльщика забирают те несколько жемчужин, которые ему удалось добыть.