Так будет лучше.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Лето в том году в Москве выдалось необычное. В мае и июне стояла изнуряющая жара, не выпадало ни единого дождичка, ртуть в термометрах даже по ночам не спускалась ниже тридцатой черточки. Дышать было нечем, расплавленный асфальт прилипал к подошвам. Москвичи, без сожаления оставляя раскаленную столицу, спасались бегством за город — к вечеру Москва совсем пустела.
В начале июля все неожиданно изменилось. Наступило резное похолодание, вплоть до заморозков по утрам. Зарядили холодные осенние дожди.
Аня с сыном жили в городе: Витя наотрез отказался переезжать на дачу, где так много соблазнов. Перемене погоды он обрадовался — в жару стоило больших трудов заставить себя сидеть за книжками, особенно когда сверстники загорали на Москве-реке. В плохую погоду занятия пошли успешнее.
Ане нравилось упорство сына, эта черта характера напоминала Михаила. Все шло бы хорошо, но беспокоило молчание мужа. На два последних письма он не ответил. Когда его ждать в отпуск? Аня надеялась, что в сентябре Михаил все же выберется домой и они уедут вместе на юг, к морю, которого она никогда не видела…
Исподволь готовясь к поездке, Аня стала интересоваться курортными туалетами. Как-то около ГУМа она встретила Птицыну. Поговорили не больше минуты: Серафима Валентиновна очень торопилась, едва успела объяснить, что в магазине детского белья на улице Горького можно купить моднейшие купальные костюмы — растягивающиеся, из жатого ситца, конечно импортные, самых разных расцветок: произошло недоразумение, кто-то принял их за детские, и потому их очень легко достать, пока москвички не узнали… Уже сев в машину, она крикнула, опустив стекло, чтобы Анна Петровна заехала как-нибудь на неделе к ней на дачу: она кое-что расскажет о Северцеве — он там затеял такие дела, что неизвестно, когда и выпутается, так что ожидать его скоро не приходится!..
Аня забеспокоилась уже всерьез. Решила вызвать Михаила по телефону. Дозвонившись лишь в три часа ночи до коммутатора химкомбината, узнала, что Северцев вторую неделю находится на трассе дороги и переговорить с ним невозможно.
Очень не хотелось ехать к Птицыной, но все же решила съездить, чтобы узнать о каких-то затеях Михаила, которые Серафима Валентиновна явно осуждала.
Выбрав один из будних дней, чтобы не встретиться с Птицыным, Аня собралась к ним на дачу.
Шел дождь. Пригородный автобус был забит до отказа и тем не менее на остановках забирал все новых и новых пассажиров. Промокшие люди толкались у двери, норовя поскорее просунуть куда-нибудь мокрые мешки и корзинки, с которых капала вода. Разговор в автобусе вертелся вокруг тем, связанных с погодой: из-за холода плохо растут огурцы и помидоры, не цветет картошка, совсем не зреют ягоды…
Сидевшая впереди слепая старушка говорила о приближении нового всемирного потопа. Своими ушами она слышала, как один ученый дачник говорил, что взорвали атомную «или какую еще посильнее бонбу и пробили в небе огромадную дырку, а заделать ее теперь нету никакой возможности». Кто-то поднял бабку на смех, та обиделась за ученого дачника и стала на память цитировать «священное писание», где все точно прописано про атомную «бонбу». Ане не удалось дослушать дискуссию до конца.
Косой холодный дождь провожал Аню до забора птицынской дачи, не уберег даже раскрытый зонт — подол платья вымок, неприятно прилипал к ногам. Калитку долго не открывали. Наконец послышалось шлепанье калош по лужам.
Седая, с трясущейся рукой старуха, накинувшая на голову ватную телогрейку, молча проводила гостью к дому. Аня торопилась укрыться от нудного дождя, но все же заметила повсюду заросли мокрой зелени и круглые клумбы, пестревшие яркими цветами.
Вытерев о коврик ноги, Аня поднялась по деревянным ступенькам и… увидела на террасе обоих супругов Птицыных.
От неожиданности она растерялась и принялась еще старательней вытирать ноги уже на пороге террасы. Птицын, тоже смущенный, зачастил:
— Очень рады вас видеть! Очень, очень. У меня опять шалит сердечко, пошаливает, знаете ли, вот решил денек отдохнуть, дать себе, так сказать, отдых. Присаживайтесь, Анечка, к столу.
— Спасибо. Я приехала к Серафиме Валентиновне, — оправдывалась за свое внезапное вторжение Аня.
— И хорошо сделали. Если решил человек сделать что-нибудь хорошее, никогда не надо это откладывать на завтра. Отогревайтесь чайком!
— Может, переоденетесь в мой халат? — предложила хозяйка, наливая в красиво расписанную чашку горячего чая.
Переодеваться Аня не стала. Сев к круглому столу, с удовольствием принялась за чай.
Поговорили и тут о причудах погоды. Особенно болезненно переживала ее капризы хозяйка дома: из-за шалости Ильи-пророка можно лишиться не только зимних запасов, но и не вернуть даже весенние затраты на сад и огород!..
Чтобы не затягивать визит, Аня спросила, как идут дела у Михаила Васильевича. Птицын сразу переменился в лице, лысина покраснела, заплывшие глазки неприязненно глянули на Аню.
— Не одна погода, видно, ныне блажит. Вот и муженек ваш тоже творит беззакония. Не считается с руководством, буквально всех восстановил против себя… — Птицын даже приложил руку к сердцу.
— Если вы про дорогу, так ведь не для себя же он ее строит… — робко возразила Аня.
— Вот и именно! Больше всех ему, видите ли, надо! И себе и нам неприятности… Зачем, спрашивается? Сидел бы там аккуратно, делал свое дело, спокойненько дожидался перевода в Москву. Я бы его, конечно, не забыл. Опять бы вытянул сюда…
— Да, да, ваш Михаил Васильевич, к сожалению, сам испортил себе карьеру!.. — поддакнула Серафима Валентиновна.
Аня промолчала. Теперь ей было известно, что за неприятности у мужа, и они не пугали ее: Михаил знает, что делает. Она всегда верила в него.
Птицын встал и, кривясь от сердечной боли, ушел в дом. За ним засеменила перепуганная Серафима Валентиновна. Аня поднялась. Оставаться здесь дольше было бессмысленно. Вернулась хозяйка, тихо прикрыла за собой дверь.
— Совсем плох! Терзают ему сердце… Что вы, Анечка, слышали о новом пенсионном законе?
— Слышала, что поднимут пенсии низкооплачиваемым, подрежут высокие пенсии. А что? Почему вы об этом задумались?
— Голова кру́гом идет. Ползут страшные слухи: всех работающих пенсионеров лишат пенсии… Как вы считаете, дорогая: подавать, скажем, Александру Ивановичу заявление об уходе с работы или подождать?.. Прямо-таки, вы знаете, не с кем посоветоваться… — не умея скрыть волнение, призналась хозяйка.
— Что касается Александра Ивановича, мне кажется, ему давно бы пора уйти, — сухо сказала Анна, открывая дверь.
Серафима Валентиновна только колыхнула могучим бюстом, что, видимо, помогло ей проглотить неожиданную пилюлю. Но от резкостей удержалась. Криво усмехаясь, она сказала:
— Спасибо за совет. Когда едете к мужу?
— А это почему вас интересует?
— Больше это должно бы интересовать вас… Видите ли, дорогая, есть сведения, что ваш супруг стал очередной жертвой местной жрицы любви… От души советую вам не терять времени…
— Откуда такие сплетни? — вскинулась Анна.
— Из достаточно надежного источника. К сожалению, но это так. От Никандрова, дорогуша. Всего наилучшего! — Серафима Валентиновна растянула мясистые губы в приветливую улыбку. — Даша, проводите мадам! — крикнула она в сад.
Идя по скользкой дорожке, Аня слышала, с каким грохотом захлопнулась дверь террасы.
Шла она быстро, не чувствуя под собой ног. Ее всю трясло. От возмущения и от обиды за Михаила. Но постепенно закрадывалось в голову такое неотвратимое в подобных случаях: «а вдруг?..» Отгоняя от себя подозрения, презирая себя за то, что они могли хотя бы возникнуть, она все же остановилась на вполне ясном решении: нечего ждать отпуска Михаила, надо самой — и немедленно! — собираться к нему.
Но она не может бросить сына, квартиру! Тем более не следует это делать теперь… Почему — теперь? Что значит это «теперь»?.. Это ведь значит, что если у Михаила появилась другая женщина… Какая чепуха!.. Но всегда нужно думать о худшем…
Нет! Чтобы просто-напросто успокоить себя, убедиться самой, она поедет к нему завтра же! Нет, сначала надо написать письмо и потребовать от него правды. А тогда будет видно, как поступать дальше…
Птицын сказал секретарю, что будет готовиться к важному докладу, распорядился никого к нему не пускать и закрылся в кабинете. Нужно было многое основательно обдумать и тщательно взвесить, чтобы, не приведи господь, не дать маху. Положение получается просто глупое: новый закон о пенсиях правительство может принять каждую минуту, а он все еще не знает, что ему предпринять! Шофер, уборщица, садовник радуются новому закону — им терять нечего. А каково ему?.. Лишиться двух тысяч в месяц — радости мало! Говорят, тех, кто работает, вообще лишат льготных пенсий. А уж потом получишь ее, голубушку, только в общем порядке, когда тебе стукнет шестьдесят. Не плохо помолодеть на десять лет, но не таким способом.
Все утро ушло на звонки к знакомым. Птицын выпытывал новости, шутливо спрашивал совета, как поступить ему, работяге-пенсионеру… Ответы были мало успокоительны: знакомые советовали ждать принятия закона и не волноваться. На худой, мол, конец, можно прожить и без пенсии.
Обзвонив всех, кого мог вспомнить, Птицын соединился с квартирой Шахова. К телефону подошла Клавдия Ивановна. Птицын спросил о самочувствии больного, осторожно намекнул на возможность скорого ухода Николая Федоровича на постоянный отдых: к сожалению, новый пенсионный закон многих вынудит подумать об отставке… Клавдия Ивановна сдержанно ответила, что Шахов пенсии никогда не получал, хотя имел на нее право. Птицын извинился: он, видимо, не так выразил свою мысль. Николай Федорович всегда во всем для всех — высокий пример. Он, Птицын, имел в виду, собственно говоря, только состояние здоровья… Но он надеется, что все будет в порядке. Он желает самого скорейшего и полного выздоровления.
— Ортодоксальный Дон-Кихот образца военного коммунизма, — вслух высказался Птицын, предварительно убедившись, что трубка плотно легка на рычаг.
Он заставил себя просмотреть почту. Сводки за первую декаду не радовали: большинство предприятий не выполнило плана. Что поделаешь, на многих предприятиях все еще действует неписаный закон: в первой декаде спячка, во второй — раскачка, а в третьей — горячка. Птицын привычно набросал всем комбинатам и рудникам оперативные задания на вторую и третью декады. Подумав, он сочинил еще одну телеграмму, в которой потребовал от рудников немедленной информации о мероприятиях, намеченных для безусловного выполнения месячного плана добычи и обработки руды. Информации эти в главке никто не читает, но пусть они будут на всякий случай подшиты к делу!
Особое внимание обращала на себя бумага из Совета Министров, с красным государственным гербом в левом верхнем углу. На ней синим карандашом знакомым почерком была наложена резолюция: «Тов. Птицыну. Дать предложение». Птицын тяжело вздохнул. Опять, значит, выплыло это водяное дело, которое он считал конченым…
Около года назад директор бумажного комбината, соседа цветного рудника на Севере, попросил подключить комбинат к водопроводу рудника: бумажникам не хватало воды, а у цветников простаивала вторая насосная станция. Директор рудника соглашался временно, до расширения его рудника, пустить в работу вторую насосную станцию для бумажников. Но Птицын не разрешил. С какой стати портить свое оборудование для чужого дела? Началась переписка. В нее постепенно включились районные и областные власти, два министерства. А теперь этим вопросом, оказывается, занялось и правительство.
До чего же настырный народ эти бумажники! Но нечего им зариться на готовенькое. Пожалуйста, кто мешает: стройте своими руками! А то через пять лет, если рудник расширится, цветники сами могут без воды остаться…
Старательно выводя каждую букву, Птицын написал предложение, адресованное министру: «Учитывая перспективу развития рудника — в о з р а ж а ю. Птицын». Он остался доволен своим предложением и той стойкостью и принципиальностью, с какими вот уже в течение года отстаивал и отстаивает интересы своего министерства.
Тихо приоткрылась дверь, и секретарша с порога сказала, что по городскому телефону звонит товарищ Сашин.
Птицын быстро взял трубку, почтительно поздоровался. Постепенно улыбка на его лице из сладкой превращалась в кислую. Вскоре она исчезла совсем, лицо вытянулось, на лбу проступил пот.
— Петр Александрович!.. Разрешите теперь доложить мне… Действительно, дело слишком затянулось… Но бумажники не могут требовать. Они, так сказать, не сеяли и не пахали… Да, сейчас у нас избыток воды, но завтра его может не быть. Бумажники должны о себе заботиться сами… Как вы сказали? Заводить натуральное хозяйство на каждом предприятии? Нет, я этого не предлагаю, но… — Он побагровел а после паузы забормотал: — Зачем же так остро ставить вопрос? Мне все сейчас, Петр Александрович, стало ясно… Обещаю немедленно решить этот вопрос именно, как вы определили, с государственных позиций. До свидании, Петр Александрович, — с оттенком особой теплоты в голосе закончил он, вытирая платком обильный пот со лба.
Слова «чиновник с партийным билетом» все еще, казалось, жгли ему ухо, к которому была притиснута трубка, и он тут же дописал на предложении, заготовленном для министра, одно лишь «н е». Некоторое утешение доставила ему мысль о том, что умеет он все-таки изобретать эластичные формулировки: и так подходило, и эдак подошло!..
В папке с бумагами он нашел письмо Сосновского отделения Промбанка, извещающее главк о незаконном расходовании средств на дорогу и о прекращении финансирования Сосновского комбината до того времени, когда его смета будет утверждена заново. Птицын злорадно усмехнулся: попался, голубчик, придется отвечать!
Встав со стула, он заходил по комнате, соображая: что бы предпринять для окончательной расплаты с Северцевым за все его дерзости? Прохаживаясь около стоявшего на окне и что-то шептавшего репродуктора, Птицын разобрал наконец, что речь шла о проекте пенсионного закона… Подкрутив ручку репродуктора, он замер в неприятном ожидании. Он не ошибся: по радио передавали беседу с работником социального обеспечения о предстоящем повышении пособий низкооплачиваемым пенсионерам. Все это хорошо. А сохранят ли пенсии Птицыну и ему подобным? Что-то об этом слишком выразительно молчат… Как всегда, оказалась права Серафима, заявившая вчера, что от новых законов добра не жди!.. Бросать такую хорошую работу и уходить на пенсию нет смысла. Придется тянуть служебную лямку, крепче держаться за свое кресло…
Он подошел к сейфу, открыл тяжелую дверцу, достал начатую бутылку коньяка, медленно наполнил серебряный стаканчик, дрожащей рукой опрокинул его в рот. С опаской поглядывая на входную дверь, повторил операцию. Потом закрыл сейф на два поворота ключа и устало опустился в кресло. Испытанное лекарство должно было успокоить расшатанные нервы.
Постукивая каблуком по полу, он напряженно думал о том, как бы это побыстрее добиться у министра персональной надбавки, которой до сих пор мешала пенсия. Раз собираются залезть в один карман, пусть положат в другой!
Выключив радио, все еще передававшее беседу, он уселся за стол и стал сочинять рапорт министру об установлении персонального оклада товарищу Птицыну А. И. Завтра же надо будет съездить в Барвиху и попросить Шахова подписать рапорт. А как же! Действие должно быть равно противодействию.
Трижды настойчиво прозвонил телефон — вызывала междугородная станция. Птицын медлил поднять трубку, сейчас было не до разговоров. Но телефон по-прежнему трезвонил, и Птицын, рывком сняв трубку, раздраженно крикнул:
— Ну, слушаю!.. Кто говорит?.. — Услышав голос Северцева, сказал: — Здравствуй, Михаил Васильевич, но я не могу сейчас с тобой разговаривать, у меня важное совещание. Что, что?.. Ладно, говори, только быстрее!
Слушая, он продолжал сочинять прошение и изредка ронял такие слова, как: «нет»… «нельзя»… «не положено»… Когда в трубке раздалось: «Твердишь как попугай — нет, нет!..» — он, перейдя на сугубо официальный тон, отчеканил: