С места послышались выкрики:
— Верно!
— Долой пьяницу!
— Мошенство — артель решать!
— Правильно, Ваня! Так ему, кержаку, и надо!
— Нечего рюмки считать!
— Ко всем чертям Краснова!
Завхоз, как затравленный зверь, огрызнулся:
— Оболванят вас, вспомните Краснова, да поздно будет.
Рудаков посмотрел на Степанова: «Каково?»
С места поднялся старик Кравченко, он спокойно ждал, когда настанет тишина.
Старого таежника знал и уважал весь прииск. Дальний потомок ссыльного украинца, он сохранил от своего предка только мягкий, певучий говорок да длинные запорожские усы. Во всем остальном это был сибиряк, старатель. Так же как и Турбин, Степан Иванович свято хранил старательские традиции. Был Кравченко не особенно словоохотлив. Больше думал, чем говорил, но уж если говорил, то веско и твердо.
Старик рассказал, как, побывав на Новом, он потерял душевный покой, убедился, что дальше по-старому жить нельзя. А как жить по-новому, он не знал. Тяжело было ему видеть закат старательской жизни, но правду утаить он не мог.
— Лебединую песню запевать нам, старателям, пора. А рудника я боюсь, — в заключение сознался он и тяжело вздохнул.
— А ты, батя, с сына пример бери и не будь в сомнении! — зычно крикнул кто-то из зала.
— И ты, Степан, с чужого голоса запел! — крикнул Дымов.
Кравченко насупился, расправил пальцами усы и сел на скамью. Ссориться со стариками он не хотел.
— В артели заработки не густы, а на руднике будут совсем пусты! — закричала веснушчатая, рыжая, в яркой шали Ксюша. Она сидела рядом с дядей Кузей, но все время переглядывалась с Борисом Робертовичем, стоявшим у стены в проходе.
Дядя Кузя раздраженно постукивал по полу культяпкой, дергал Ксюшу за руку и, не выдержав, прошептал:
— Что зенки пялишь на старого кобеля, людей не стыдно?
— Мово забрали, значит, могу чужими пользоваться. Маштегер холостой, а от твоей бабы скандалов не оберешься, — фыркнула в кулак Ксюша и нахально улыбнулась Борису Робертовичу.
Ее ответ взорвал дядю Кузю.
— Эх ты, подстилка! — прошипел он, поднялся и стал пробираться к выходу.
Собрание шло по-прежнему бурно, артельщики яростно спорили, а Михайлу при попытке схватить за грудки Егорова пришлось удалить из зала.
Поведение Краснова и его подручных возмущало Захарыча, ему хотелось назло им выступить за рудник. И вдруг Рудаков, как бы читая его мысли, попросил Захарыча высказаться.
Когда его белая голова поднялась над рядами, зал притих.
— Ничего у вас не выйдет с фабрикой! Не построить ее зимой, говорю, — помимо своего намерения выпалил старик.
— А это почему же, батя? — задорно вскинулась дочь.
— Чё там! — прохрипел старик простуженным голосом. — Народ больно хлипкий пошел. Раньше мы без шапок и рукавиц на морозе работали, а вам спецуру подавай, когда вы в избе торчите. А на фабрике я работал, еще при старом режиме, у купца-золотопромышленника. Знаю ее. Потому и говорю: ничего у вас с такой фабрикой не получится, как у купца.
— Верно, Захарыч. Забыли мы, что про чужие сани сказано, — поддержал его Пихтачев.
Захарыч досадливо отмахнулся.
— Мы фабрику чин по чину отгрохали, а золота не видали. Оказалось, руда больно кислая, сульфидная, что ль, зовется. Фабрика — штука хитрая, в ней понимать надо! А еще скажу: на прииске, кроме меня да еще одного-двух, и мастеров-то плотников нет. А без мастеров какая работа? Не то дорого, что красного золота, а то дорого, что доброго мастерства.
— Мастера найдутся! — бросил со сцены Рудаков. — Вот тебя, Захарыч, пригласим в бригадиры.
Захарыч еще раз поднялся.
— Стар уж я стал для такого дела. Да и зачем меня? Намываю не меньше артельщиков, золотишко всегда сыщу — оно меня любит. Мы с ним дружим без малого полвека!
Но Сергей Иванович заметил: приглашение в бригадиры польстило старику.
— Ему видней, но построим и без него, — нарочито громко сказал Иван.
— Не трави, Иван, якорь тебе в глотку! Посмотрим, как вы обойдетесь без Захарыча!
— Выше шум поднимай, Захарыч, — подшутил Турбин.
Это вызвало взрыв смеха.
Рудаков заметил в зале Федота и Машу Иптешевых. «Значит, о руднике и в тайге известно», — подумал он.
Петро Бушуев, поднимаясь на трибуну, тоже увидел гостей из тайги. На несколько секунд он замешкался, потом чуть заметно улыбнулся и принялся рассказывать об одной встрече.
В Отечественную войну он дошел до Эльбы и там встретился с американцами. Один из них, аптекарь, предложил ему на память обменяться деньгами: доллар на червонец. Вручая доллар, американец сказал: «Это самая крепкая валюта в мире, на нее везде и все можно купить». Бушуев ответил, что пока крепкая, но скоро рубль будет крепче. Американец засмеялся: «Америка завоюет мир не солдатом, а долларом».
— И почему, думаете, я сюда вернулся, когда у меня здесь из родни никого не осталось? — спросил он, обращаясь к собранию. — Потому, что разговор тот у меня из головы не выходит. И решил я доказать, чья валюта будет крепче.
— Эка куда загнул, паря! Доллар нашим золотом бить… — Захарыч покачал головой.
Поднялся Рудаков, и в зале стало тихо.
Сергей Иванович говорил не торопясь, глуховатым баритоном, как бы беседуя с друзьями. Изредка он бросал взгляд на лежащую перед ним бумагу с тезисами выступления.
— Мы с вами бойцы валютного фронта. Сейчас наша главная задача — выиграть сражение за рудник. Можем мы отказаться или хотя бы отложить это сражение? Я думаю, что ответ должен быть ясен для каждого из вас.
В зале захлопали в ладоши, зашумели. С трибуны выступать больше никто не стал, но перекинуться словцом с соседями хотелось каждому.
Рудаков присел к столу и молча выжидал. Он видел, как кипятился Захарыч, как возбужденно спорили молодые старатели, повторяя выражение «бойцы валютного фронта», как отрицательно качал головой мрачный Степан Кравченко.
Рудаков пошептался со Степановым, снова поднялся.
— Для постройки рудника наша артель сразу стала мала. Что будем делать? Как ты на это смотришь? — неожиданно обратился он к Степану Ивановичу.
Кравченко поднял голову, растерянно огляделся, встал.
— Я-то? — переспросил он. — Я смотрю так: уж ежели решаем строить рудник, так надо собрать на стройку весь народ. Не будем прутиками, будем веником!
— А как остальные думают? — Рудаков слегка наклонился над столом и выжидательно посмотрел в зал.
— Как общество, так и мы.
— А рудник строить немедленно! — громко сказала Наташа.
— Голосовать надо, Павел Алексеевич! — глядя в упор на растерянного Пихтачева, сказал Рудаков.
Пихтачев встал и упавшим голосом произнес:
— Так, выходит, поступило одно предложение: рудник строить — и немедленно. Другие будут?
— Нет! Какие там еще предложения! Голосуй!
— Краснов, у тебя будет предложение? — спросил Пихтачев и с горечью подумал: «За кого цепляюсь!»
— Воздержусь, — ответил тот под общий смех.
— А у тебя, Павел Алексеевич, не будет другого предложения? — полушутя-полусерьезно задал вопрос Рудаков.
Председатель смутился.
— Нет.
— Тогда голосуй, — подсказал секретарь партбюро, — не теряй времени.
Большинство старателей голосовало уверенно, дружно. Воздержались немногие. И лишь несколько человек проголосовало против.
Пихтачев был поражен. Он до последней минуты надеялся, что за рудник проголосуют в порядке партийной дисциплины только коммунисты, а большинство старателей пойдет за ним.
— О чем задумался? — прервал его размышления Рудаков. — Командуй. Ты же председатель.
— Конечно, — спохватился Павел Алексеевич и взял себя в руки. — Открываю запись на стройку. Кто самый удалой, подходи первый.
Но желающих не было. Наступило неловкое молчание.
Кто-то крикнул:
— Проголосовали — и по домам, дураков нынче нету!
В ответ засмеялись и зацыкали.
Борис Робертович, заняв место дяди Кузи, бесцеремонно нажимал на бедро соседки, пытаясь заставить ее подняться со скамейки.
— Пойдем в бильярдную, все ясно: степановская затея с рудником лопнет как мыльный пузырь.
Ксюша, опустив голову, тяжело дышала, с силой отталкивала от себя его проворную руку и глупо улыбалась.
А собрание все еще было в замешательстве, ни один человек не записался на стройку.
Рудаков вопросительно посмотрел на Захарыча.
Старик рассеянно теребил бородку и вдруг решительно направился к Пихтачеву.
— Пиши меня добровольцем на валютный фронт, если по годам в бойцы подхожу.
— Переметная сума, — прохрипел Краснов, направляясь к выходу.
— Подходишь, Захарыч! Рады иметь такого сверхсрочника. А насчет работы не сомневайся, инструктором у нас будешь! — ответил за председателя Рудаков, шагнул со сцены и крепко пожал старику руку.
Захарыч повернулся лицом к залу и по старой привычке поклонился в пояс приискателям.
— Песок сыплется, а туда же, — зло смеялся Дымов.
— Песок в строительстве тоже нужен, — отшутился Захарыч, — стройматериал.
Пихтачев посмотрел на него со страхом — старик не иначе как рехнулся. Его в артель сколько лет заманить не могли, а тут сам в петлю лезет. Светопреставление началось!
К Захарычу подошла Наташа.
— Поздравляю, батя!
— Спасибо, дочка! Втянула в дело — теперь от меня не отставай. Пока есть силы, потягаюсь и с тобой, — бойко ответил польщенный общим вниманием старик.
Вслед за ним к столу подошли Федот и Маша Иптешевы, одетые в одинаковые черные полушубки, отороченные замысловатой вышивкой. Их сопровождала толпа взрослых парней. Брата и сестру хорошо знали и любили на прииске.
К Маше протиснулся Бушуев, поздравил ее.
Глава шестнадцатая
КОРОЛЬ БИЛЬЯРДА
После собрания Борис Робертович появился в зеленой комнате. Это было единственное место в клубе, которое он охотно посещал. Зеленое сукно бильярдного стола, зеленый шелковый абажур над лампой, выкрашенные в зеленый цвет стены, зеленые шторы на окнах и неподвижное облако синеватого табачного дыма.
На бильярде играли Дымов и знаменитый на всю округу охотник Гаврила Иптешев, отец Маши и Федота. С появлением Бориса Робертовича Дымов сразу же уступил ему кий — маркшейдер был королем бильярда. Борис Робертович снисходительно согласился сыграть с Гаврилой при условии, что тот за учебу добудет ему двадцать беличьих шкурок, из которых он хочет сделать шапку. Сговор состоялся, и началась игра.
Гаврила ходил вокруг большого зеленого стола с сетчатыми лузами и высматривал шары. Он приседал, щурился и, не решаясь ударить, начинал примеряться вновь.
— Играй своего в середину, — покровительственно говорил Борис Робертович, показывая кием нужный шар.
Гаврила нескладно подпирал кий пальцами, долго целился и потом рывком бил по шару. Тяжелый, слоновой кости шар юзом шел по сукну и, выскочив за борт, глухо стукался об пол.
— Чтобы шкурка целый был, моя белку только в глаз бьет, а такой дырка мажет. Тьфу! — с досадой отплевывался Гаврила, поднимая упавший шар.
Его пошатывало, и Дымов, потянув носом, определил:
— Клюкнул.
— Моя бутылка пива с быком слопал, — блаженно улыбаясь, согласился охотник.
— Зубровка, значит, — пояснил Дымов.
Оскалив зубы, Борис Робертович долго смеялся над ответом охотника.
— Сколько же тебе лет, Гаврила, что ты «пиво с быком» бутылками пьешь? — поинтересовался он.
— Однако семьдесят, а может, сто, — не моргнув глазом, ответил старик.
— Брешешь, бурундучий сын. В каком году родился? — наседал на него Дымов.
Уперев в пол измазанный мелом кий, Иптешев задумался.
— В тот год, когда царь батька Сашка совсем пропал, — обрадованно ответил Гаврила.
— Александр Второй или Третий? — уточнял Борис Робертович.
— Ага, — подтвердил охотник.
— Прикидывается придурком, а сам хитрит, чтобы налогами не облагали.
Дымова поддержала Ксюша, она незаметно тоже появилась в бильярдной.
— А когда ты, Гаврила, обещание свое исполнишь — лису мне подаришь? — спросила она и подмигнула Дымову.
— Ладно. — Иптешев кивнул головой, неуклюже прицеливаясь.
— А не обманешь? — допытывалась Ксюша.
— Мошно, — ответил Гаврила под общий хохот и, постучав пальцем себе по виску, сказал: — Думай, башка, картуз куплю. — И, выбрав шар, стоящий у лузы, снова промахнулся.
— Марала, да еще нетверезый, — насмешливо бросил Дымов.
— Дуплет в угол, — небрежно объявил Борис Робертович и с клапштосом положил шар.
Ксюша ахнула, а Дымов завистливо процедил:
— Артист!
Польщенный вниманием, Борис Робертович дал в руки партнеру мелок, которым натирал кожицу кия.
— Нарисуй, куда мне оттянуть свой шар.
Гаврила вывел в центре стола меловой крестик, и маркшейдер опять с клапштосом положил последний шар в среднюю лузу, а свой оттянул точно на меловой знак.
— Профессор, ну как есть он! — восхищался Дымов.
— Его — шар играет, моя — маленько зверь убивает. Борька всегда изба торчит, моя тайга ходит, — оправдывал свое поражение Иптешев.
Вошел Рудаков. Борис Робертович, улыбаясь, протянул ему свой кий:
— Спортивный турнир в разгаре, принимайте участие.
Сергей Иванович отказался и пригласил Бориса Робертовича пройти с ним в партком. Маркшейдер подмигнул Ксюше и последовал за Рудаковым.
В парткоме Сергей Иванович сел за стол и, достав из ящика папку, стал ее листать.
Борис Робертович толчком пальца поправил роговые очки и обиженно осведомился:
— Опять какая-нибудь кляуза?
Рудаков вместо ответа зачитал:
«Маркшейдер велел столкнуть в шурф теленка, которого потом прирезали и мясо унесли домой, а стоимость телка он оплатил хозяйке за счет казны, вроде как телок попал в незаваленный шурф случайно».
Рудаков вопросительно посмотрел на собеседника.
— Мне кажется, это настолько очевидная чепуха, что даже совестно всерьез опровергать ее, — натужно улыбаясь, ответил Борис Робертович.
Рудаков попросил написать объяснение.
— И не подумаю, — слегка заикаясь, но стараясь сохранить самообладание, возразил Борис Робертович, — я номенклатурный работник, номенклатурный. Я обжалую в министерство, меня там знают лучше вас. Я же работал в ВСНХ, когда вы сидели еще за партой.
— Как же вы сменяли столицу на Южный? — холодно спросил Рудаков.
— Бывает… Если человек на голову выше окружающих, ему возьмут да снимут голову, чтобы не выпячивалась. Так сказать, подравняют до общего уровня.
Сергей Иванович взял телефонную трубку, дав понять, что разговор окончен.
Клуб закрывался, и Ксюша вышла на улицу последней. Темно, над поселком кружилась вьюга. Подталкиваемая в спину ветром, Ксюша медленно пошла к конному двору и остановилась у распахнутых дверей темного сеновала… Сегодня идти сюда незачем, Кузя крепко обиделся, не придет. Идти домой не хотелось, ругань свекрови опостылела, все норовят обидеть солдатку, только некому пожалеть…
Погрузившись в темноту, крепко спит поселок, и только в окошке парткома горит свет. Прижавшись к забору, Ксюша ждала, сама не зная, зачем она это делает. Но вот послышались скрипучие шаги, и Ксюша, выйдя на дорожку, пошла навстречу.
Борис Робертович, расстроенный разговором с Рудаковым, был рад встрече.
— Рыжик, ты не боишься ходить ночью одна? А вдруг нападет мужчина? — взяв ее под руку, игриво спросил Борис Робертович.
— А нам того и желательно, — прыснула она в ответ.
Больше они не сказали ни слова. Подойдя к его дому, Ксюша остановилась и вопросительно поглядела на спутника. Он понял, что ее беспокоит старуха домовница, и показал ключ. Плющ прошел вперед, отомкнул замок и тихо вошел внутрь дома. Ксюша постояла у калитки, оглядела улицу и, убедившись, что ее никто не видит, юркнула в темную дверь.
…Выпроводив в шестом часу утра Ксюшу, Борис Робертович включил свет, поднял с пола одеяло, поправил подушку с пятнами от губной помады и, обозвав Ксюшу неряхой, подсел к столу. Подвинув настольное зеркало и отвернув ворот ночной рубашки, ужаснулся: жадная до любви Ксюша оставила такие метки, что неделю в баню но пойдешь! А рыжая хороша, да и он не плох, но смотри, что полвека прожил! Борис Робертович был доволен собой, этой ночью, жизнью даже в этом медвежьем углу — ведь она и здесь имеет свои прелести!