Собрав все силы, Федот рванулся вперед и выскочил из горы. Но здесь, потеряв равновесие, придавленный стариком, упал лицом в глубокий снег. Падая, мельком увидал Машу.
— Стреляй!
Раздался короткий хлопок выстрела. Услышав его, Федот хотел вскочить на ноги, но по грудь провалился в снег. Ползком выбрался он на утоптанное место возле входа в штольню. Выбрался — и замер. Огромная бурая медведица лежала совсем близко от Маши, разгребая лапами грязновато-красный снег.
Девушка вскинула ружье, вторым выстрелом прикончила зверя; он дернулся и тяжело выдохнул воздух.
Брат с сестрой вытащили отца из сугроба и положили на нарты. Гаврила приглушенно стонал.
— Надо везти в больницу, — решил перепуганный Федот.
— Вези, а я покараулю. Скорей возвращайся, свежевать медведя надо.
Федот оставил сестре лишнюю поклажу, стал на лыжи, перекинул за плечо отцовское ружье и потащил за собой нарты. Не рассчитанные на тяжелый груз, они сразу провалились в снег.
Идти было трудно, но вскоре охотник выбрался на твердый наст.
Поздно вечером он уже был с отцом в приисковой больнице.
— Ничего, старик, ничего! — успокаивал охотника врач. — Малость помял тебя мишка, но и ты у него в долгу не остался. Полежишь немножко, а там хоть отплясывай.
Иптешев стонал, вцепившись пальцами в свою жиденькую бороденку.
Врач обнаружил трещину в кости и наложил шину.
Старик с благодарностью взглянул на него и, через силу улыбнувшись, закрыл глаза.
— Дохтур, зови, пожалуйста, Федотку… Говорить маленько надо.
— После, после! Сейчас лежи, — попытался урезонить его врач.
— Позови, я совсем плохой…
Когда Федот в белом халате присел около отца на табуретку, Гаврила прошептал:
— Если совсем пропаду, помни место, показывай жилу Максимычу. — И, откинувшись на подушку, успокоившийся старик закрыл глаза…
Маша сидела у костра и подбрасывала хворост. Бывало, дома, просыпаясь утром от холода, она вот так же разводила огонь в камельке и готовила незатейливый завтрак. Старенькая избушка за ночь так остывала, что нагреть ее удавалось только к полудню, когда солнце выбиралось из-за гор и разгоняло густой холодный туман. В те дни, когда отец брал на охоту Федота, девочка оставалась на несколько дней одна.
Ни брат, ни отец не заметили, как она выросла.
Но однажды, возвращаясь с рыбалки, они услышали выстрел и увидели около избушки бледную Машу с дымящимся ружьем. Увидели и кровавый след зверя.
Это был первый Машин медведь. Он успел доползти только до первой ложбинки, там Иптешевы и добили его.
С тех пор Маша стала охотиться вместе с братом. Вместо они ходили и на ближайшую заимку — в школу. Вместе наткнулись на палатку у горы Медвежьей, где их встретила девушка с длинной русой косой. Это была Наташа…
С трудом Маша выговаривала потом незнакомые слова: «ком-со-мол», «штоль-ня», «гео-ло-го-разведка».
Костер еле тлел, угли затянулись серым бархатным пеплом и слегка дымили. Маша подбросила в костер груду сухих веток, они весело затрещали, вспыхнули. Длинные языки пламени, подпрыгивая над горящими ветками, окрашивали в красноватый цвет ближние кедры, покосившиеся столбы штольни и вытоптанный снег с чернеющей на нем грузной тушей медведицы. Пламя костра то приближало, то отдаляло куда-то в ночь длинные тени деревьев, а огромная тень медведицы бесформенным пятном плясала на освещенной лунной горе.
Тепло клонило Машу ко сну, и, боясь задремать, она поднялась, стала ходить вокруг огня.
Вспомнилась первая встреча с Петром на охоте, как он пришел к ним на заимку… Что делает сейчас ее Петро? Беспокоится, не знает, что думать, где искать… Наверное, обиделся! Не успела передать ему ни слова. Но зато теперь он будет гордиться ею…
На свет костра подлетел старый головастый филин. Усевшись на ближайшую пихту, он закричал почти человеческим голосом: «Ту-бу, ту-бу, ту-бу!»
— Что, филька, раскричался? Не рад гостям? — громко спросила Маша. И испугалась своего голоса, усиленного эхом. — Жила теперь наша, тебе здесь больше сторожить нечего, — тише добавила она.
«Ту-бу, ту-бу, ту-бу», — ответил ей филин и, тяжело взмахнув на прощание крыльями, низко пролетел над ней.
Глава двадцать шестая
САМОРОДОК
Пришел новый год, наступила вторая половина нашего века. Этот год на Южном встречали в каждом доме и как-то особенно весело. Всю ночь в избах светились золотые огоньки.
Смеясь и перекидываясь снежками, из дома в дом ватагой сновали ряженые, в разных концах поселка перекликались визгливые гармошки, тщетно пытаясь заглушить охрипший голос клубного репродуктора: новогодний концерт из Москвы передавался всю ночь.
В этот вечер к Захарычу приковылял расфранченный дядя Кузя — в красной шелковой рубашке, волосы его были смазаны коровьим маслом и гладко прилизаны.
В избенке Захарыча пахло хвоей, было шумно и по-праздничному многолюдно. Здесь хозяйничали ряженые.
Развалясь на широких скамьях, мяукали и рычали выряженные в зверей парни и девушки, наполняя избу веселым гамом. В красном углу, заняв почти треть избы, в опрокинутой вверх ножками табуретке стояла пышная новогодняя елка. На самой макушке, упираясь в потолок, серебрилась пятиконечная звезда, золотистые кедровые шишки гнули ветки, осыпанные ватными снежинками. Сделанный из яичной скорлупы и красной бумаги клоун весело улыбался беличьим чучелам. Самодельные хлопушки, якоря и кораблики, пестрые барабаны и разноцветные китайские фонарики обрядили елку.
Около нее грузно приплясывал огромный дядька, одетый в тулуп, вывернутый черной шерстью наизнанку. На голове у него была медвежья маска со страшным оскалом, из поднятой под потолок мохнатой рукавицы на пол избы сыпались зерна овса.
басил ряженый, хозяин кланялся ему в пояс за пожелание благополучия.
В это время маленькая девушка с пришитой на спине лисьей шкурой незаметно стащила со стола конфету и поспешно отошла прочь, вертя пушистым хвостом.
Наташа засмеялась и, погрозив пальцем, крикнула:
— Лиса следы заметает!
Парень в орлиной маске и с большими привязанными к рукам крыльями набросился на лису и, отняв конфету, возвратил ее хозяйке.
Дядя Кузя пытался узнать ряженых. Лиса — Маша? Орел — Федот? Шут — Васька? Медведь — Иван? Но ряженые ничем не выдавали себя.
Наташа обходила с подносом необычных гостей и угощала их сладостями. Медведя сменили в пляске козочка и шут. На рогатой козочке шубка вывернута белым мехом наружу, замалеванный шут в женском платье кувыркается через голову, пытаясь сбить с ног козочку, но она бодает его… Под аккомпанемент шутовского бубна козочка пускается в пляс, громко дробит сапогами со скрипом — ведь недаром в них подложена береста! Ходят половицы, в стеклянной горке дребезжит посуда, с елки осыпаются иглы.
— Свят, свят, сгиньте, окаянные, избу разнесете! — кричит Захарыч, и ряженые, забрав горстями со стола кедровые орехи — «сибирский разговор», — со смехом выбегают на улицу.
Кузя поздравил Захарыча с Новым годом, с новым счастьем. Наташа поднесла им по стаканчику бражки, и они, выпив, облобызались.
— Поскольку я есть на прииске самый младший в чине, я пришел к тебе. Теперь по стародавнему закону пойдем к начальству что повыше, — весело объявил дядя Кузя.
— Добро присоветовал, — согласился Захарыч.
И друзья направились к следующему по чину — Степану Кравченко. От него, уже втроем, отправились к завхозу, потом, вчетвером, — к председателю артели. Следующий заход подгулявшая пятерка сделала к председателю приискома. Захватив Бушуева, все двинулись к Быковой, чем изрядно напугали ничего не подозревавшую девушку.
Пихтачев разъяснил ей, что по приисковому обычаю она обязана принять подчиненных, и Катя, не желая отставать от заправских таежников, собрала на стол.
Ей пришлось нести свой крест и дальше — идти по начальству.
Неприятным для Быковой было посещение Бориса Робертовича. Он оказывал ей излишнее внимание, а Ксюша, пока они были у маркшейдера, не сводила с нее насмешливого взгляда.
Подвыпивший Кузя отказался чокнуться с хозяином и Ксюшей, даже замахнулся на нее кулаком, но, расчувствовавшись, просил у нее прощения. Пошептавшись в сенях, они помирились, и праздничная процессия мирно двинулась дальше.
Но по дороге к заведующему горным цехом Катя уже благодарила этот старый приисковый обычай за то, что он даст ей возможность лишний раз повидать Сергея Ивановича.
Появление большой компании не застало врасплох Рудакова. Гости были радушно приняты, и Варвара Сергеевна обнесла всех доброй чаркой. Поход, собственно, здесь и был бы закончен, но этикет требовал добраться до самого главного начальника, и все, за исключением уснувшего за столом дяди Кузи, направились к Степанову.
Тут выпить уже никто больше не мог, Виталий Петрович вызвал с конного двора кошевки и отправил по домам загулявших гостей.
Дядя Кузя потом долго рассказывал приятелям, как он ловко заставил и новое начальство соблюдать старый таежный закон.
С первых дней нового года начались занятия в группах технического минимума, организованных для старателей, чтобы они могли овладеть новыми, неизвестными для них профессиями. Занятиями руководили Степанов, Рудаков и Быкова.
Группу будущих бурильщиков вела Катя. На первое занятие пришла к ней одна молодежь — Наташа, Иван, Вася, Федот и Маша. Они с интересом прослушали ее вводную беседу. Ко второму занятию число слушателей удвоилось.
Под влиянием бесед сына, а главное, просто из делового расчета стал посещать курсы и Степан Иванович Кравченко. Он понимал, что без новых знаний нельзя будет работать на руднике. Неловко примостяся сбоку маленькой ученической парты, Степан Иванович старательно записывал негнущимися пальцами сведения о буровых станках, с которыми ему предстояло сдружиться.
Не пропускал занятий и Захарыч. Но он ничего не записывал, а просто слушал Быкову и недоверчиво улыбался. Наташа рассказывала Кате, что ее отец ходит на занятия пока только из упрямства: работая временно — по необходимости — на строительстве, он не хочет отставать от дочки и в горных вопросах, считая себя заправским горняком.
Сегодня на занятиях появился и сам Павел Алексеевич Пихтачев, немало удивив этим слушателей. Его суждение: «Наука нам ни к чему, мы золото нутром, как собаки, чуем» — было известно всем приискателям.
Правда, он сел в сторонке и всем своим видом вначале показывал, что он здесь лицо постороннее, зашел послушать от нечего делать. Но Катя, объяснявшая устройство бурового молотка, заметила, что Павел Алексеевич с жадностью и удивлением слушает ее, как ребенок, только что узнавший о существовании большого мира за пределами его комнаты.
Время пролетело быстро, Катя посмотрела на ручные часы и с сожалением сказала:
— Дома прочтите по учебнику. Помните пословицу: «Знания, которые не пополняются ежедневно, убывают с каждым днем».
Старатели разошлись. Задержался один Вася, чтобы проводить Быкову.
Пока она укладывала в шкаф учебные пособия, Вася часто без нужды прикидывал к носу надушенный платок, ожидая момента, чтобы подать ей меховую шубку.
Катя нравилась Васе все больше и больше. Быть с нею вместе, слушать ее, любоваться ею — и больше, казалось, ему ничего не надо. Он понимал, что она для него не пара, что ему не на что рассчитывать, но где-то в душе все же теплилась надежда. Под действием этого чувства он изменился: хорошо работал, старательно учился и втайне подумывал об институте. Он даже забросил свой баян, а молоденькая учительница теперь зря ждала его долгими зимними вечерами.
После возвращения Васи в горный цех Катя заметила в нем перемену и в душе посмеивалась над своей победой.
В отношениях с Васей все было легко и просто. Но по-другому складывалось с Рудаковым: к нему у нее возникли чувства, которых Катя никогда не испытывала. Она с тревогой спрашивала себя, что же будет дальше…
На улице было темно, сыпался пушистый редкий снег и словно ватой кутал тайгу и горы.
Провожая Катю по слабо освещенной, пустынной улице, Вася рассказывал ей о желании стать машинистом электровоза, а позднее уехать в институт, учиться на инженера.
— А почему же ты ходишь в мою группу? Ведь машинистов готовит Рудаков.
Вася выразительно вздохнул и, подняв зачем-то ворот кожаного пальто, выпалил:
— Несчастный я человек, Катерина Васильевна! Не везет мне в жизни. Хотел я доказать вам, какой я есть душевный человек, так все испортил этот старче.
— Какой старче? — не поняла Катя.
— Степан Иванович. Теперь жди, когда вы еще заблудитесь… — огорченно объяснял Вася.
— Думаю, никогда. Поумнела, — сдержанно улыбаясь, сказала Катя и прибавила шагу.
— Вот видите!
— Чудак ты, Вася!
Парень с важным видом изрек:
— Я для вас хочу сделать что-нибудь необыкновенное…
— Стань серьезным. Это ты можешь?
— Смеетесь, Катерина Васильевна, а я готов за вас жизнь отдать. Эх, жалко, нет со мною баяна, он бы рассказал вам про бурю мою сердечную! — закрыв глаза, взволнованно закончил Вася.
Подошли к темному дому с огромной, сдвинутой набекрень снеговой шапкой.
Вася вспомнил, как ломился в этот дом, и покраснел.
Катю же кольнуло воспоминание, навеянное Васиным разговором. Что за огонек был в шахте? Почему она так испугалась тогда?.. «Бабья глупость, нервы шалили», — успокаивала она себя и не верила себе.
Остановились у распахнутой калитки, наполовину заваленной снегом. Помолчали. Катя сдунула с мехового воротника снежные пушинки и, пожелав Васе спокойной ночи, ушла, низко опустив голову.
Наступили последние дни Миллионного увала. Старые выработки были ликвидированы, несложное оборудование и имущество вывезено на поверхность. Последним отрабатывали охранный целик в приустьевой части штольни.
Смена подходила к концу. Федот Иптешев снял горняцкую каску и обтер прилипшие ко лбу черные волосы. Небольшого роста, худощавый, он выглядел почти мальчиком, несмотря на свои двадцать четыре года. Федот подошел к крепежной стойке, на которой висела плохо горевшая карбидная лампа. Подвернул на карбидке вентиль, добавил воды. Язычок огня сразу вытянулся тонким стебельком и ярко осветил узкий забой. Иптешев сегодня впервые работал забойщиком, а Егоров по просьбе своего ученика катал пески. Федот торопился кончить разборку породы, чтобы по окончании смены сразу же уйти на занятия в школу молодежи. Ловкими и сильными ударами он вгонял кайло в твердую породу, а мысли были заняты одним: как больше отбить песков, чтобы напарник его, шустрый Вася, не жаловался на простои? Покраснев от напряжения, Федот выкайливал большой кусок серого известняка.
— Уважаемый товарищ забойщик! — услышал он насмешливый Васин тенорок. — Опять три минуты простоя по вашей вине.
Веснушчатый Вася с лопатой в руке стоял около тачки, нагруженной лишь до половины. Федот, не оборачиваясь, продолжал с ожесточением кайлить. Постояв несколько минут в торжественной позе победителя, Вася бросил лопату, подбежал к Федоту и стал помогать ему.
Кусок известняка отвалился от горного массива.
— Тяжело здесь кайлить, шибко порода крепкий, пробуй сам, — запыхавшись, сказал Федот.
— Не оправдывайся, организатор моих простоев, — шутил Вася, то и дело поправляя великоватую каску, съезжавшую на вздернутый нос.
— Погоди, компрессорную станцию пустят, пойду механически бурить, в рудную штольню. — Федот с хитрецой взглянул на него раскосыми глазами.
— Посмотрим, посмотрим! Закончат компрессорную, пустят и электровозы. Вот и сравняемся!
Вася подошел к тачке, на которой сидел Федот, и, обхватив ее руками, сказал:
— Распрощусь я с тобой, моя старушка тачка, и сяду на электровоз! Я теперь и на машиниста учусь. Лишнее ремесло не ноша, плеча не оттянет. Ты слышал, что руду вашей штольни до фабрики электровозом возить будут? Значит, опять дело за Василием Николаевичем. — Он для пущей убедительности показал на себя пальцем.