— Здравствуй, Гаврила. Зачем пришел?
— Маленько пришел посмотреть, как мой парнишка и девка работают.
Старик опять заулыбался и попросил:
— Ты покликай Федотку и Машку. Шибко давно не видал.
Кравченко ушел в штольню, а старик подсел к костру и закурил трубку. Из нее повалил густой, как от костра, дым.
Бригадир вернулся быстро. За ним, скрывая смущение, торопливо шли Федот и Марья. Старик поздоровался с детьми кивком головы, как будто и не соскучился по ним, потом пожал им руки и потрепал по плечу.
— Молодец, ребятишки, молодец!
Брат и сестра смутились еще больше. Выручил пес, налетевший на них с радостным лаем. Пришлось с ним повозиться, побарахтаться в глубоком снегу.
— Мне, Степка, мало-мало с тобой говорить надо! — обращаясь к Кравченко, таинственно произнес старый охотник. — Хворал я теперь шибко. Скоро, однако, совсем помирал. — Тяжело закашлявшись, он затрясся всем своим худеньким телом.
— Что ты, паря, так рано о смерти заговорил? Твой отец больше ста лет жил, — увещевал старика бригадир.
Тот отрицательно покачал головой и, немного успокоясь, продолжал:
— Шаман сказал, вам нельзя золотую штольню казать. Но если я помирал, оставлять золото жалко, я один живой знал этот жила, я коногон был… — Старик вновь замолчал, громко закашлявшись.
Кравченко помнил историю, которую не раз слышал от Федота…
Еще перед войной, когда Федота только что приняли в комсомол, старик Иптешев сильно занемог и послал сына и дочь на заготовительный пункт свезти пушнину и закупить продуктов.
Сдав шкурки и нагрузив на легкие нарты товары, брат и сестра спешили домой. Федот шел впереди. Переставляя короткие лыжи, обтянутые мехом, он тянул за лямки нарты. Маша сзади подталкивала их палкой.
Ночь выдалась морозная, звездная. Тайгу освещал большой месяц. Скоро должен быть и поворот, покажутся два знакомых домика.
И вдруг до Иптешевых донесся протяжный собачий вой. Они остановились, прислушались и молча переглянулись. Обоим стало тревожно.
— Жив ли отец? — тихо спросила Маша.
Федот, не отвечая, бросился под гору.
Через несколько минут брат и сестра добежали до дому. Из-за двери доносились шум, пронзительные крики. Пес Быстрый, узнав хозяев, перестал выть и запрыгал, стараясь лизнуть Машу в лицо. Из дома вышла старуха соседка с трубкой во рту.
— Хорошо, что приехали, — сказала она. — Совсем плох отец. Чуть не помер. Грудь шибко болит, задыхается. «Что, думаю, делать?» Сын мой на охоту ушел. На заимке ни души. А ему все хуже и хуже. А тут Савелий явился, говорит, освободили его. Вы тише, он шаманит.
Маша опустилась на толстое бревно и заплакала.
Соседка бережно обняла ее за плечи, увела к себе. Федот подошел к избе и заглянул в окно.
В избе было полутемно. Только изредка языки пламени, вырывавшиеся из потухающего камелька, выхватывали из мрака широкую деревянную лавку, покрытую медвежьей шкурой, и на ней отца. Федот разглядел рослую фигуру Савелия. На нем была длинная черная рубаха, наброшенная прямо на голое тело и перехваченная цветным кушаком. Савелий сидел с закрытыми глазами на корточках и что-то бормотал. Потом отскочил в сторону, высоко подпрыгнул, принялся дико бить колотушкой в кожаный бубен, расписанный уродливыми фигурками духов. Бубен глухо рокотал, звенел колокольцами-шаркунцами, наполняя избу неистовым шумом.
Шаман «созывал духов». Потрясая бубном, он гикал, завывал и хрюкал, в исступлении кружился около огня. За ним по избе кружилась длинная, несуразная тень. Савелий с трудом удерживал в руках расписной бубен — бубен с каждой минутой тяжелел: слетевшиеся духи расселись на нем, каждый на своем рисунке. Но вот, замерев на месте, шаман открыл глаза, крикнул неестественно высоким голосом и как подкошенный упал на пол.
Федот хотел и не мог оторваться от окна… Он видел, как шаман ползет на животе, извиваясь змеей, к камельку. Пламя освещало морщинистое лицо с крупными бородавками, жидкие усы… У камелька Савелий опять сел на пол и, покачиваясь из стороны в сторону, снова начал бормотать, потрясая тяжелым, словно чугунным, бубном.
Сквозь стекло до Федота доносились обрывки коротких фраз:
— Я вызываю силу… У меня каменное сердце… Белые тучи надвигаются… Падает синий огонь… Духи слетаются… Девятиногий черный бык…
Шаман вскочил, подбежал к туесу с арачкой и стал ложечкой разбрызгивать капли по избе — задабривать духов. И снова кружился, бил в бубен. Насадил на суковатую палку пучок бересты, зажег и, чадя ею, принялся носиться по избе — изгонять злых духов.
Федот слышал, как шаман визгливо кричал на отца:
— Шайтан знает, что ты хочешь жилу показать, он сказал, не даст тебе здоровья и совсем убьет, если приведешь людей туда. Шаман велит, чтобы ты сказал мне, где эта штольня.
Федот взглянул на отца. Отцу было совсем плохо. Он задыхался от чада и едкого дыма.
Парень бросился в избу.
— Оставь наш дом! — резко крикнул он Савелию.
В избе сразу стало тихо. Только потрескивали в камелька дрова. Савелий обмяк и бессильно опустился на табуретку.
Старик Иптешев открыл глаза, слабо улыбнулся сыну. Вошли соседка и Маша.
— Что ты наделал! — вскрикнула старуха. — Отец утром, может, здоровый будет… Зря, что ли, телку кололи.
— Это ты велел телку заколоть? — крикнул Федот Савелию.
— Не я, шайтан велел.
— Пошел вон! — Парень замахнулся.
— Не гони… — тяжело выговорил отец. — Он гость, хотел мне добро сделать… Да видать, теперь шаман не помогает…
Старик застонал. Маша и соседка бросились к нему. Федот зажег лампу. Савелий молча подсел к столу, утирая опояском со лба крупные капли пота.
— Испортил ты мне шаманство. Давай так выпьем.
— Вот и скажи, что напиться помешал тебе. Больному только хуже сделал. Дурачишь старика. Допивай свою арачку и ступай откуда пришел.
Савелий выпил подряд два стакана самодельной молочной водки и примирительно заговорил:
— Не сердись, Федот. Уйду. Совсем отсюда уйду. Был я один шаман на всю округу, а вернулся и вижу, что не нужен стал. Последний раз шаманил. — Он налил еще стаканчик.
— А что ты делать будешь? Что ты умеешь? — насмешливо спросил Федот. — Всю жизнь обманом жил, за черное дело и в тюрьму попал.
— Уйду за большие горы, там охотиться буду. А может, помру. Сердце болит… — заметно охмелев, говорил Савелий. — На Южном больница, на Кедровке больница. Школы пошли… Как жить? Куда идти шаману? Сначала нас только власть не любила, а теперь весь народ не любит. Плохо шаману, очень плохо. Другие шаманы давно разбежались, и я зря хотел сюда. Раньше-то почет был. Кормили, одевали шамана. Без мяса и арачки не жили. Скажешь: «Шайтан корову требует», — заколют корову. Половину съедим, а половину — домой…
— Потому и нашу телку велел заколоть, что давно мяса не ел?
— Правду говоришь, давно не ел, там баланду хлебали. И тебе правду скажу: нет шайтана! Обман все! — кричал пьяный Савелий.
С размаху стукнув кулаком по столу, он встал. Пошатываясь, подошел к лавке, на которой лежал больной, и закричал исступленно:
— Шайтан есть! Он велел не ходить тебе в штольню, он все знает, за всем смотрит!
— Пошел вон, обманщик! — не выдержал Федот и бросил к порогу бубен.
— Ты, Федот, бубен не бросай, а то порвешь. Такой закон есть: порвется или сгорит бубен — смерть шаману, — снова усаживаясь на лавку, лепетал Савелий.
Одно мгновение Федот колебался, затем поднял бубен, с размаху ударил его о колено, прорвал и швырнул в огонь. Все оцепенели от неожиданности и страха, а шаман, дико заорав, выбежал из избы.
Федот рассказал Пихтачеву о шаманстве Савелия, о его запрете, и старатели принялись упрашивать старика Иптешева открыть жилу, о которой ходила страшная легенда. Пихтачев несколько раз пытался говорить со стариком, даже подпаивал его, но Иптешев или отнекивался, или молчал.
Дважды Пихтачев почти силой водил старика в тайгу на поиски штольни, и дважды они возвращались ни с чем. В конце концов артельщики решили, что жила эта — обычная приискательская сказка, и больше не приставали к старику.
Степан Иванович вспомнил все это и выжидательно уставился на Иптешева.
— Отпускай мой парнишка и девку искать штольня. Максимыч шибко просил найти.
— Давно искали эту штольню, да, видно, медведи ее далеко запрятали, — ответил Кравченко. — Хитришь, старик, поохотиться вздумал и… вспомнил про штольню. Не могу, не сердись, работы у нас по горло. — И, попрощавшись с охотником, бригадир ушел, потому что не знал о разговоре Максимыча с Гаврилой и не догадывался о причине столь странного желания хитрого старика.
Сейчас Кравченко смотрел на взволнованного Петра и чувствовал себя виноватым. «Надо было уважить Гаврилу. Да и ребята по тайге скучают. Ничего бы не случилось за два дня, обошлись бы. А теперь двух работников потеряли. Не вернутся через два дня — значит, не видать их больше».
И он рассказал Бушуеву все, что произошло вчера.
А Федот и Маша были уже далеко. Еще до рассвета, сложив продукты в заплечные мешки и привязав к нартам лопаты, они стали на лыжи и гуськом в сопровождении Быстрого пошли по свежей, проложенной отцом лыжне в тайгу.
У старика было хорошее настроение. Многолетняя борьба с самим собой закончилась, он делает доброе дело. Гаврила напевал себе под нос свою любимую и единственную песню:
Не останавливаясь, шли они по замерзшему руслу Кедровки, в обход Медвежьего кряжа, и часов через шесть приблизились к засыпанным снегом, покосившимся от времени столбам.
— Никак эта? — сказал старик, оглядываясь вокруг. — Здесь вроде был отвал породы, я сам ее сюда возил.
— Под снегом трудно искать приметы, все замело, — ответил Федот. — Давай проверим штольню, может, в нее пройдем.
Отец с сыном двинулись по пологому склону горы к столбам старой штольни. Федот расшвырял лопатой снег и, проникнув к входу, понял, что зря потерял время: все крепежные стойки были покорежены, штольня полностью раздавлена и завалена породой.
— Нашли? — крикнула снизу Маша.
— Нашли, да попасть в нее нельзя! — громко ответил Федот и посмотрел на отца, ожидая решения.
Старик еще раз осмотрел окрестность, ближайшие горы и долы, сокрушенно покачал головой:
— Никак та самая. И жила там завалена…
— Если жила здесь, штольню разведчики новую пройдут. Беда, если ошибаешься…
Федот оступился и что-то с хрустом раздавил ичигом. Ковырнув лопатой снег, он увидел скелет собаки и кончик выцветшего кушака, торчащий из-под обрушенной породы. Федот мгновенно понял все. Кушак этот был на Савелии при шаманстве. Значит, шаман нашел здесь свой конец. Федоту стало душно, но, чтобы не спугнуть отца, он забросал находку снегом и, со страхом оглядываясь на штольню, сказал старику:
— Спускайся, здесь нечего больше делать.
Они заскользили вниз к Маше.
Старик сел на нарты и задумался. Где-то рядом лежала вторая штольня. Она была пустая, и ее тогда же, остановив проходку, забросили. А если он нашел как раз пустую штольню?.. Как быть? Турбин наладит здесь разведочные работы, а жилы не найдут. Тогда поневоле от позора помирать придется, лучше молчать.
— Отец! Пойдем в поселок, расскажем о штольне. Мы с Федотом еще успеем выйти в третью смену на работу! — предложила Маша.
Но он решил иначе: «Нет. Так можно обмануть Турбина, раз сам не знаю точно, эта ли штольня. Нужно найти и другую и показать обе». Старый охотник пошел вперед по склону огромной горы.
Маша и Федот переглянулись и двинулись следом за отцом. Федот часто, с беспокойством оглядывался на шаманову штольню.
Бежавший позади Быстрый неожиданно залаял. Его лай, умноженный горным эхом, громко отдался вдали. Старик внезапно остановился и, задрав голову, увидел отвесную темную скалу, резко выделяющуюся на заснеженном склоне.
— Теперь знаю, где жила. Голос шайтана слышал — собакой кричал? — возбужденно спросил старик.
— Это эхо, отец! — Федот зычно крикнул: — Угу-гу!
И эхо мощно откликнулось ему.
— И скалу теперь узнал… Штольня под ней была. А первая, значит, пустая… — радовался старик. Увидев внизу высокую пихту с раздвоенным стволом, закричал: — Вот она!..
Спустились по лесистому увалу к старой пихте с двумя вершинами и присели отдохнуть. Отец набил табаком черную резную трубку и, причмокнув, закурил. Маша развязала мешок, достала хлеб и кусок мороженого мяса.
Ели молча. Каждый был занят своими мыслями.
Наевшись, старик встал и пошел к еле заметному под снегом отверстию.
Дружно утоптали снег возле устья штольни и начали осторожно разбирать завал. Привычный взгляд старика сразу определил, что вход в штольню заделан недавно. Кучей лежали замшелые колодины, хворост, гнилушки и клочья таежной травы — загата. Старик разгреб мохнатой рукавицей пожелтевший у отверстия снег.
— Кто-то дышит… Не берлога ли? — пробормотал старый охотник.
Он знал, что все лето и осень на ближайшую к прииску Южному заимку часто наведывались медведи. Они разоряли пасеки, охотились на коров и лошадей, но все попытки подкараулить зверей оканчивались неудачей. Так продолжалось до самой зимы. Очевидно, медведи залегли в берлогу где-то поблизости.
Когда завал у входа был разобран, старик взял топор, карбидную лампу, захваченную сыном с прииска, и бесшумно скрылся в темном отверстии. Быстрый, тихо рыча, бросился за ним следом. Федот шагнул за отцом с ружьем наперевес, а Маша осталась у входа, чутко прислушиваясь к каждому шороху, доносящемуся из глубины горы.
Подвигались медленно. Собака рвалась вперед, но старик Иптешев не отпускал ее от себя.
Штольня, пройденная в скальных породах, была частично разрушена, видимо, взрывом, но обвалилась не полностью. На каждом шагу попадались груды вывалившейся породы, метали идти и кое-где выбитые стойки и покореженные горным давлением подхваты.
У первой рассечки Быстрый остановился и глухо зарычал. Охотник поднял карбидку. Слева, в тусклом пятне, отброшенном лампой, замерцала кварцевая жила.
Иптешев поднес к ней свет и, затаив дыхание, смотрел на молочно-белую с золотыми вкрапинами жилу.
— Вот ты где!.. Тридцать лет шайтан тебя прятал… Где ты, шайтан? Я пришел к тебе, убивай меня!.. — исступленно шептал старик. — Молчишь? Значит, тебя тут нет… шаман обманывал, а я, дурак, ему верил!..
— Отец, — перебил его Федот. — Быстрый что-то чует.
Собака зарычала. Старик осторожно сделал два-три шага в глубь рассечки и только тогда рассмотрел лежащего поперек дороги медвежонка. Чуть дальше, свернувшись клубком, лежал пестун. Звери мирно спали.
Иптешев подвесил к креплению карбидку, еще раз осмотрел рассечку. Бесшумно подойдя к медвежонку, нанес ему три сильных удара топором, рассчитывая сразу разделаться и с пестуном. Зверь со стоном повернулся на бок и затих. Пестун проснулся, вскочил на четвереньки и оскалил пасть. Старик ударил вновь, но топор только резанул по шее. Медведь поднялся на задние лапы.
Гаврила хорошо знал этот медвежий прием: содрать лапой с затылка на лоб кожу и закрыть ею человеку глаза, взгляда которых медведь не выносил. Пестун замахнулся лапой, но опытный охотник ушел от схватки, и бурый крепыш лишь мазнул по ноге. Быстрый рванулся вперед и кинулся на медведя. Растерявшийся вначале Федот пришел в себя, поднял ружье, но между ним и медведем стоял отец.
Схватка с Быстрым была короткой: пестун разорвал собаку. Старик еще раз ударил медведя топором и отскочил в сторону. Один бросок — и зверь настиг бы охотника, но в этот момент Федот выстрелил в разъяренное животное, и оно грузно повалилось наземь. Старик выхватил нож, но тут же опустил его, почувствовав острую боль в ноге… Сел около покосившейся стойки, обхватил руками помятую медведем ногу.
Положив ружье на землю, Федот подбежал к отцу. Ощупал сапог, взвалил старика себе на плечи и, покачиваясь от тяжести, понес его к выходу. И вдруг за спиной из той же рассечки раздался яростный рев.