Минут через двадцать приблизились к берегу. Волны, едва заметные в море, на мелководье стали сильно раскачивать шлюпку. Пристать к берегу оказалось непросто.
Вдруг из-за кустов выступил мускулистый папуас, замахиваясь копьём. Левой рукой он как бы отстранял незваных гостей. Маклай поднялся в шлюпке и продемонстрировал несколько красных тряпиц. В ответ среди деревьев возникла дюжина мужчин, вооружённых дрекольем. Вид у них был нерешительный.
Миклухо-Маклай бросил тряпки на мелководье, жестом пригласив папуасов забрать подарки. Они дружно и энергично замахали руками, давая понять, что пришельцам следует отдалиться. Маклай приказал своим слугам отойти от берега. Как только шлюпка отошла на достаточное расстояние, туземцы наперегонки бросились в воду и моментально расхватали красные тряпки.
Пока дикари рассматривали лоскуты, горячо о чём-то толкуя, шлюпка вновь подошла к берегу. Маклай жестами пригласил туземцев подойти к шлюпке, показывая им новые подарки. Однако на это предложение никто не отозвался.
Завязать знакомство оказалось не так-то просто. Одно обнадёживало: диалог с папуасами удалось вести, хотя и бессловесный, но вполне понятный для обеих сторон. Может быть, сделать следующий шаг — самому спуститься в воду и подойти к ним? Но тогда полностью окажешься в их распоряжении, и малейшая оплошность, взаимное непонимание может завершиться трагически.
— Господин, будем возвращаться? — с надеждой спросил Ульсон.
Вернуться на корвет — значит признать своё поражение, беспомощность. За шлюпкой наблюдают не только папуасы, но и с корабля. Назимов хмурится, офицеры посмеиваются, стараясь скрыть тревогу и не зная, что предпринять. Но что делать?
Всё-таки пришлось вернуться. Не поднимаясь на борт корабля, Маклай спросил, где ещё видели дикарей. Получив ответ, он направился к указанному месту. Там уже никого не было. Но бухточка была уютной и красивой, а среди сплошной стены зелени белела полоска песка.
Шлюпка с шорохом врезалась в песок. Маклай поспешно спрыгнул на сушу, заметив узкую тропинку, уходящую в лес. Не раздумывая, направился по ней, даже не дав слугам никаких распоряжений.
Прогулка была недолгой. Среди пальм показалось несколько крыш, спускавшихся почти до земли. Тропинка привела прямиком к плотно утоптанной площадке, окружённой пестролиственными кустарниками и пальмами, среди которых располагались хижины. Светлые сухие пальмовые листья на крышах живописно выделялись на тёмно-зелёном фоне леса. Обильная растительность демонстрировала гармонию приятного с полезным: бананы, панданусы, хлебные деревья, ореховые и кокосовые пальмы и тут же — ярко-пунцовые китайские розы, жёлто-зелёные и оранжевые листья кротонов и колеусов.
Здесь было прохладно, тихо и безлюдно. Из леса доносились крики неведомых птиц. Всё вокруг представлялось нереальным и чуждым, как сновидение.
На площадке тлел костёр. Были видны следы недавнего пребывания людей и поспешного бегства: двери некоторых хижин распахнуты настежь, половинка недоеденного кокосового ореха, одно небольшое весло...
Заглянул в хижину: на полу — дымящийся очаг, глиняный горшок, связка раковин и перьев. Из-под самой крыши вперил в пришельца чёрные провалы глазниц человеческий череп.
Первая мысль: людоеды, охотники за черепами. Следом более рассудительная: обычай хранить черепа далеко не всегда сопряжён с каннибализмом. Возможно, это — знак, память о почтенном предке.
Послышался шорох. Оглянувшись, путешественник увидел туземца, словно выросшего из-под земли. Взгляды их встретились. Дикарь, вздрогнув, опрометью бросился в кусты. Маклай устремился за ним, размахивая красным лоскутом.
Туземец остановился, с трудом сдерживая дрожь. Маклай медленно приблизился к нему, протягивая красную тряпку. С видимым удовольствием приняв подарок, дикарь повязал его себе на голову. Он был среднего роста, темно-шоколадного цвета, с матово-чёрными курчавыми волосами, широким сплюснутым носом, крупными надбровными дугами, густой недлинной бородкой. Весь его костюм состоял из тряпки шириной в ладонь, заменявшей штаны, и двух браслетов из плетёной сухой травы над локтями. За один браслет был заткнут лист бетеля, предназначенный для жевания, за другой — тонкий костяной нож. Выражение лица было довольно симпатичным.
Миклухо взял его за руку и, чувствуя слабое сопротивление, привёл обратно в деревню. На площадке стояли Ульсон и Бой, опасливо озираясь по сторонам. Увидев Маклая, они обрадовались встрече так, словно давным-давно не видели его.
Из-за деревьев и кустов стали появляться туземцы, напряжённо следящие за пришельцами. Маклай подходил к каждому из них, брал за руку и тащил на площадку.
Устав от этой дипломатической процедуры, путешественник уселся на камень и стал раздавать гостинцы: бусы, гвозди, полоски материи, рыболовные крючки.
Металлические предметы папуасы разглядывали с недоумением. Судя по всему, эти люди были представителями культуры каменного века. Только сейчас для них начиналась эпоха металла.
Своим обликом туземцы заметно различались между собой. Некоторые были вооружены каменными топорами и большими луками со стрелами метровой длины. При минимуме одежды местные жители, как видно, старались иметь максимум украшений. Шевелюры были украшены перьями казуара и какаду, а также бамбуковыми гребнями. В ушах красовались большие черепаховые серьги, а в носовых перегородках — бамбуковые палочки размером с толстый карандаш, разукрашенные орнаментом. Ожерелья были из зубов собак и кабаньих клыков, а также из раковин. У каждого на шее висела небольшая плетёная сумочка.
Причёски отличались разнообразием: у одних волосы были выкрашены красной глиной и стояли торчком, у других — коротко острижены, у некоторых висели на затылке локоны. Общим было то, что волосы и на голове и на бороде закручивались в мелкие спирали, как у негров.
Недолгий осмотр показал, что всего лишь половина папуасов могла бы считаться здоровой. У двоих ноги были обезображены слоновой болезнью, у одного кожа была поражена псориазом, а другой был покрыт чирьями. Но у всех сложение было достаточно крепкое при росте чуть ниже среднего.
Солнце уже скрылось за горами. Наступали сумерки. Пора было возвращаться на корвет. Первое общение оказалось успешным, к взаимному удовольствию. Туземцы толпой проводили гостей до шлюпки, неся подарки: кокосы, бананы и двух дико визжащих крепко связанных поросят. Всё это добро положили в шлюпку.
Теперь было бы великолепно явиться на «Витязь» со своими новыми знакомыми к великому изумлению команды и самого капитана. Пусть полюбуются на тех, кого они заочно нарекли ужасными людоедами.
Улыбаясь, с предельной любезностью Маклай предложил жестами туземцам последовать за ним на корабль. Некоторые их них тотчас выразили опасение, отступив назад. Вполне возможно, они боялись, что там на огромном плавучем доме белые люди зарежут их, как и свиней, зажарят и съедят.
И всё-таки четверо папуасов решились на отчаянное путешествие. Остальные стали их горячо отговаривать. Те возражали и добились того, что к ним присоединился ещё один туземец. Любознательность победила страх! Для Маклая это уже было определённым открытием. Серьёзные учёные часто утверждали, что дикие племена тупы и равнодушны, активно реагируя только в случае опасности, от страха или при возможности что-либо стащить или отнять.
Пятёрка отважных папуасов спустила на воду две свои пироги. Одну из них Маклай взял на буксир. По мере приближения к «Витязю» туземцы стали проявлять всё большее беспокойство. Трое на свободной пироге круто развернулись и поспешили к берегу. Оставшиеся старались отдать буксир, показывая знаками, что не хотят ехать дальше. Один из них попытался каменным топором перерубить трос, но было уже поздно: они уже подошли к «Витязю». Ульсон и Бой потащили дикарей по трапу. Те почти не сопротивлялись и, казалось, находились в полуобморочном состоянии. Маклай взял их под руки. Они тряслись всем телом и едва переступали ногами, полагая, что настал их смертный час.
Учёный повёл их на корму, на ют. Видя при свете фонарей вокруг приветливо улыбающиеся лица, папуасы понемногу стали осваиваться. Их привели в кают-компанию, угостили чаем и одарили разными вещами, из которых им больше всего понравились гвозди.
— Без порток, а при параде, — сказал кто-то.
— У них карманы подвесные. Весьма практично.
— Господа, мне кажется, они поначалу приняли нас за людоедов!
Все рассмеялись. Заулыбались и папуасы, окончательно придя в себя. Однако, несмотря на столь любезный приём, они с нескрываемым удовольствием вернулись к трапу, поспешно сошли в свою пирогу и припустили что есть мочи прочь от удивительного плавучего дома.
— Николай Николаевич, — обратился к Маклаю Новосильский, — а тут без вас они и нам подарки преподнесли, правда, заочно.
— Неужели?
— Пока вы отсутствовали, несколько туземцев появились на берегу с двумя собаками, коих тут же на наших глазах прирезали, давая понять, что этот щедрый дар предназначен для нас.
— Помнится, вы их называли не иначе как каннибалами. А они испытывают гастрономическую любовь не к людям, а к собакам. По-латыни собака — канис. Выходит, они каннибалы от слова канис, не так ли?
— Так-то оно так, Николай Николаевич. Да только человек — существо весьма непростое, пусть даже дикарь. Когда сила на вашей стороне, он — агнец божий, а когда на его — лютый зверь. Признаться, я бы не рискнул остаться с ними один на один.
— Но я тем не менее благополучно познакомился с ними — один и без оружия.
— Никак нет. Они были прекрасно осведомлены о присутствии нашего корабля с многочисленной командой. Вы находились под надёжным прикрытием. А что произойдёт, когда его не станет, одному Богу известно.
— Вы правы.
Да, первое знакомство с местным населением — пока только мужским — было вполне благополучным. Однако в этом случае туземцев сдерживал страх перед могущественными, как они могли догадаться, пришельцами. После ухода корвета страх этот понемногу рассеется. Останется только глубокое недоверие к чужаку и острое желание поживиться его богатствами.
Действительно, человек — существо весьма пластичное. Он приноравливается к текущим обстоятельствам, демонстрируя мимикрию, столь характерную для многих животных. Но если у животных она проявляется на уровне физиологическом, то у человека — в сфере духовной. Цивилизованный человек может расточать вам комплименты и приветливо улыбаться, в то же время питая ненависть и замышляя злодейство.
Что это, печать цивилизации или врождённое свойство людей? Есть немало вполне достоверных свидетельств коварства дикарей. Всё дело в том, насколько оно для них характерно. При вторжении белого человека у них резко нарушается привычный уклад жизни, а потому и поведение становится аномальным.
Итак, снова возникает вопрос: что удерживает дикарей от бесчеловечных, с нашей точки зрения, поступков? Только лишь страх? Или, может быть, у них сильнее врождённое чувство добра?
На эти вопросы предстояло ему найти ответы. Но не путём умозрительных рассуждений и не обобщая материалы других исследователей, а на собственном опыте...
На опыте, который может стоить жизни.
Туй
Говорят, для белого человека все негры или китайцы на одно лицо. Действительно, равнодушный поверхностный взгляд не способен уловить индивидуальность. Он видит только общие черты.
Маклай с самого начала общения с туземцами постарался различать их. Ему приглянулся первый папуас, тот самый, что возник за его спиной, — с торчащими усами и бородой, с вполне симпатичным выражением лица. Их знакомство началось просто. Маклай, как положено по этикету, представился:
— Маклай, — и, приложив ладонь к груди, отвесил полупоклон.
Папуас, избегая смотреть ему в глаза, промолчал — то ли от сильного волнения, то ли из опасения выдать своё имя незнакомцу. Как известно, представители примитивных племён убеждены, что, назвав своё имя, они рискуют оказаться под властью колдуна. В данном случае папуас выказал доверие незнакомцу с лицом странного белого цвета. После того как Маклай повторил свой жест и дважды назвал своё имя, дикарь приложил руку к своей груди и сказал:
— Туй.
С этого момента они прониклись друг к другу симпатией и уважением.
На следующий день после первого пребывания у папуасов Миклухо-Маклай после завтрака вновь отправился в знакомую деревню. Туй и несколько других папуасов вышли к нему навстречу. Следовало бы поинтересоваться у них, где лучше построить свою хижину. Однако, не зная местного языка, невозможно было обсудить этот вопрос. В любом случае неблагоразумно селиться на окраине или вблизи деревни, не зная ни характера, ни нрава будущих соседей. Навязывать им своё присутствие было бы бестактным.
Да и что за радость находиться вблизи деревни, где тебя будут постоянно беспокоить и раздражать крики взрослых, плач детей, лай собак и визг поросят! Не лучше ли поискать удобное и уединённое место где-нибудь невдалеке.
Он отправился по тропинке в лес и через десяток минут вышел на небольшую полянку, заросшую кустарником и высокой травой. Поблизости журчал ручей, к востоку открывался вид на море и находился небольшой мысок.
Облюбовав это место, Маклай поспешил в деревню. Сегодня был день рождения генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича. По этому случаю полагался торжественный молебен и салют, были подняты сигнальные флажки. Как отнесутся к пушечным выстрелам папуасы, можно было только гадать. Следовало их успокоить.
Маклай едва вошёл в деревню, как с моря гулко ударили первые звуки салюта. Туземцы были ошеломлены. При каждом новом залпе они то пытались бежать, то ложились на землю, закрывая ладонями уши, то приседали, дрожа всем телом, как в лихорадке.
Как объяснить им происходящее? Каким образом успокоить? Он стоял на «центральной площади» деревни, не зная, что предпринять, и с трудом сдерживая смех. Наконец, решив дать волю своим чувствам, от души расхохотался.
Туземцы, видимо, исподволь наблюдали за ним. Они стали понимать, что их поведение нелепо. Как только Маклай рассмеялся, они начали ухмыляться, глядя друг на друга. Инцидент был исчерпан. С окончанием салюта учёный отправился на корвет.
Новосильский рассказал ему, что происходило на борту за это время. Оказывается, на корабль прибыло не менее дюжины туземцев. У них любопытство победило страх. Да и немало привлекали их диковинные, никогда ранее не виданные вещи, такие как гвозди, стёкла, зеркала. Особенно обрадовали дикарей угощения и подарки. Внимательно наблюдали они в полном молчании за процедурой молебна, сознавая, что совершается ритуальное таинство. Ещё более изумились, когда белые люди в белых одеждах выстроились ровными рядами, крикнули дружно что-то...
И вдруг средь ясного неба грянул оглушительный гром, от которого вздрогнул корабль. Оцепенев на мгновенье от ужаса, туземцы побросали подарки и опрометью бросились за борт с криками «Бука! Бука!».
— Николай Николаевич, — завершил свой рассказ Новосильский, — как это изволите понимать? Ведь и у нас в России тем же самым Букой детишек пугают. Выходит, мы одного корня с этими дикарями?
— В чём-то, пожалуй, вы правы. Только ещё следовало бы разобраться, кого они Букой величают. Думаю, какого-нибудь злого духа или конец света.
— Так вы полагаете, что они и про Апокалипсис знают?
— Ну, не по Иоанну Богослову, конечно, а на свой лад. Идея эта встречается у многих народов, порой никогда не общавшихся между собой.
— Если уж даже Бука у нас общий с этими дикарями, то придётся признать, что все люди братья.
— Пожалуй, так оно и есть. Только с вами вряд ли согласятся многие учёные мужи, тем более англосаксонского племени.
— А дикари эти — существа презанятные!
Можно было бы продолжать глубокомысленную беседу, но следовало поторапливаться. Ведь и без того благодаря великому князю, которого только что чествовали, в распоряжение Миклухо-Маклая, молодого и мало кому известного натуралиста, был предоставлен не менее чем на две недели военный корабль. Надо было не только доставить учёного в необходимое ему место, но и обустроить его жилище.