С капитаном Назимовым и старшим офицером Новосильским Миклухо-Маклай отправился на берег, чтобы окончательно выбрать место для постройки хижины. Морякам более всего понравился участок, где крупный ручей впадал в море.
— Полагаю, здесь можно оборудовать нечто наподобие небольшого форта, — сказал Назимов. — В случае нападения с суши радиус обстрела невелик. При необходимости есть возможность уйти в море. С другой стороны, какое-либо судно, появившееся на горизонте, нетрудно отсюда заметить, подав сигнал бедствия.
— Простите, Павел Николаевич, но я намерен мирно жить, а не отстреливаться.
— Как угодно. Вам виднее.
— Так какое же место вы выбираете? — спросил Новосильский.
— То, которое мне приглянулось с первого раза, — ответил Маклай.
На следующий день с утра корабельная команда приступила к расчистке площадки, рубке деревьев, установке свай, на которых должна покоиться вся постройка. Матросам приходилось спешить: заканчивался срок стоянки, а работ было невпроворот. Благо что в команде были отменные плотники.
В тропическом лесу зазвучала мерная «Дубинушка», под которую выволакивали из чащи крупные деревья и забивали сваи. Бой, сидя на земле, сплетал из листьев кокосовой пальмы циновки для крыши, меланхолично подтягивая: «Эй, тупинушька, юхним».
Взятых на Таити досок не хватило; пришлось часть стен и двери сделать из брезента. Работа шла споро: Назимов не поскупился, выделив в распоряжение Маклая почти всех матросов. Тем временем офицеры делали топографическую съёмку гавани и промеры глубин. Им довелось посетить несколько деревень, где за пуговицы, бусы, лоскуты, гвозди, пустые бутылки приобрели местные достопримечательности: оружие, утварь, украшения и дюжину черепов, о чём их особо просил Маклай. У всех черепов отсутствовали нижние челюсти.
Пока Маклай руководил строительными работами, у него оставалось время для бесед с Туем. Как ни странно, у них происходили действительно беседы, порой достаточно серьёзные и содержательные, несмотря на то, что изъясняться приходилось жестами и междометиями.
Это обстоятельство приятно удивило Маклая. Выходит, даже представители совершенно разных культур могли без особого труда понимать друг друга.
Русский путешественник попал не только в чужую для себя обстановку. Он оказался в другом времени — в каменном веке, очень отдалённом прошлом для европейца. Они сидели рядом на бревне, обменивались жестами и невнятными звуками, тем не менее прекрасно понимая друг друга. Цивилизованный европеец века паровых двигателей, печатных станков, мануфактур и заводов — и представитель каменного века, не знакомый с металлом и стеклом, только ещё начавший осваивать азы земледелия, не имеющий представления о цифрах и азбуке (но знающий, что такое Бука!).
Туй определённо выражал беспокойство. Он понял, что Маклай хочет остаться с мальчиком и ещё одним белым. Ему сделают дом, и все эти люди на очень большой лодке уйдут обратно в море. Что произойдёт потом, Туй постарался втолковать Маклаю.
Указав на большую лодку и работающих матросов, Туй махнул рукой в сторону открытого моря. Маклай кивал головой, показав, что останется вместе с двумя слугами. Туй поднял руки и нахмурился, давая понять, что такое решение плохое. Он указал в сторону деревни, а затем — на хижину Маклая и затряс пальцами, так что было ясно: придут люди из деревни и разрушат этот дом.
Исследователь только улыбнулся в ответ и покачал головой. Взволнованный Туй показал рукой на его грудь и сделал вид, что падает, закрыв глаза. И это не произвело на белого человека должного впечатления. Да ведь совершенно ясно, что не только разрушат этот дом, но и убьют!
Чтобы сильнее поразить спокойного собеседника. Туй встал в позу метателя копья, изобразив несколько бросков. Потом подошёл вплотную к Маклаю, ткнул его в нескольких местах пальцем, высунул кончик языка, закрыл глаза и ещё раз показал, что падает на землю.
Учёный встал, улыбнулся, похлопал своего благожелателя по плечу и в знак расположения подарил ему крупный блестящий гвоздь. Туй выразил свою признательность и всё-таки снова стал втолковывать пришельцу, какая страшная участь уготована ему. Маклай остановил его и предложил уйти к себе в деревню. Строительство хижины завершалось, и надо было дать плотникам последние указания.
Вечером за ужином в кают-компании Миклухо-Маклай рассказал офицерам о пантомиме, которую разыграл перед ним встревоженный Туй. Никто даже не улыбнулся. Наступило молчание.
— Полагаю, он верно обрисовал обстановку, — сказал Назимов.
— Как хотите, господа, а этот дикарь мне определённо симпатичен, — отозвался Новосильский. — Подлинный гуманист! Но ведь не он у них верховодит.
— У них нет, насколько я понял, ни царька, ни командира, — сказал Николай Николаевич. — Подлинная анархия, безвластие.
— Тем хуже, — произнёс Назимов. — Не с кем договариваться. Они добры и любезны, пока тут мы. Дикий зверь и тот, как известно, не выносит человеческого взгляда, но тотчас набрасывается, увидев спину.
— Эта беспортошная команда, — вставил кто-то, — постарается поживиться теми богатствами, которые останутся у господина Миклухо-Маклая.
— Физиономии у них смышлёные. Сразу видно — плуты.
— Прошу меня извинить, но осмелюсь высказать своё мнение. Они наверное проявят агрессию и не по коварству своему или из жадности, а со страху.
— Итак, господа, — заключил Назимов, — все как будто согласны, что господину Миклухо-Маклаю грозит большая опасность. Следовало бы принять во внимание предостережение этого дикаря.
Офицеры одобрили эти слова.
— Не означает ли это, что мне не надо оставаться? — Маклай встал от волнения.
— Поверьте, уважаемый Николай Николаевич, — заговорил Назимов самым нежным голосом, на который был способен (впрочем, особой способности в этом он не выказал), — никто из присутствующих здесь ни на минуту не сомневается в вашем мужестве и готовности пожертвовать жизнью ради науки...
Его поддержал одобрительный гул.
— Простите, но я остаюсь. Моё решение твёрдое.
Наступило молчание.
— Осмелюсь доложить, — осторожно сказал лейтенант Чириков, артиллерист, — для непрошеных гостей можно будет припасти сюрприз, который приведёт их в панический ужас: приготовить несколько мин и расположить из вокруг хижины.
— Надеюсь, уж от этого вы не откажетесь? — с интонацией хлебосольного хозяина спросил Назимов.
— Буду вам очень благодарен, — ответил Маклай. — Поверьте, я не безрассудный храбрец и не настолько предан науке, чтобы идти ради неё на верную гибель. Наука требует не человеческих жертв, а убедительных доказательств. Ради них я и остаюсь. Надеюсь помимо всего прочего доказать, что можно вполне поладить с дикарями мирным путём, без насилия и применения оружия.
Его краткая речь была одобрена негромкими аплодисментами. Назимов подвёл итог:
— Завтра завершим работы на берегу. Лейтенант Чириков установит мины. Лейтенант Перелишин и гардемарин Варениус с тридцатью матросами окончательно расчистят площадку перед домом и перенесут в дом все вещи. Остальные будут перевозить вещи с корабля на берег и завершат перевозку дров...
В эту ночь исследователь долго не мог уснуть. Он снова и снова вспоминал свою немую беседу с Туем, и на него накатывались волны страха, сердце начинало колотиться сильней. Нет, не за свою жизнь опасался он. На этот счёт у него имелось твёрдое убеждение: важна не продолжительность жизни, а её содержание, достоинство и смысл.
Но что произойдёт, если папуасы действительно убьют незваных гостей? Рано или поздно об этом станет известно в цивилизованных странах, и незамедлительно будут приняты самые жестокие меры против так называемых людоедов. Тем более что журналисты наверняка станут смаковать фантастические истории про страшных каннибалов и их несчастных жертвах.
Более того, окончательно утвердится мнение о том, что дикари представляют собой промежуточное звено между обезьяной, животным и полноценным интеллектуально и духовно развитым человеком, эталоном которого принято считать европейца. Это будет результат, прямо противоположный тому, на который он, Миклухо-Маклай, рассчитывал, пускаясь в это опасное предприятие...
После трёхчасового отдыха ещё затемно, при свете лампы он стал писать письма в Европу — деловые и личные. Часть вещей с уже собранными материалами следовало тоже приготовить к отправке.
На рассвете его посетил Назимов и поинтересовался, много ли запасено провизии на экстренный случай: сухарей, консервов, сушёных фруктов и овощей. Узнав, что такой запас весьма скуден, капитан удивился и предложил уделить остающимся на берегу кое-что из своей провизии. А Миклухо-Маклай, в свою очередь изумлённый неожиданной заботливостью и любезностью капитана, понял свою оплошность и горячо поблагодарил Назимова.
— Вам потребуется шлюпка? — спросил Назимов.
О таком даре Миклухо-Маклай и не мечтал. Безусловно, ему была совершенно необходима шлюпка для передвижений вдоль берега и для отступления в открытое море в случае нападения папуасов. А ведь Назимов до этого утра казался ему чёрствым и высокомерным солдафоном.
Да и Назимов изменил своё первоначальное мнение об этом, как ему поначалу казалось, самонадеянном и авантюрном молодом учёном. Перед ним был чрезвычайно смелый и упорный, любящий своё дело человек, внушающий глубокое уважение.
На берегу с утра начались завершающие работы.
Присутствовал здесь и Назимов. Ему и трём офицерам Миклухо-Маклай показал место под большим деревом, где в случае непредвиденных обстоятельств будут зарыты дневники и научные заметки, наглухо закрытые в медных цилиндрах. Они могут пролежать здесь несколько лет, великий князь Константин Николаевич перед уходом «Витязя» из Кронштадта пообещал, что через год или два русский военный корабль непременно посетит место пребывания Маклая на Новой Гвинее, и если исследователя не будет в живых, достанут его рукописи и передадут Русскому географическому обществу. Для указания места, где должен будет спрятан этот научный клад, на коре дерева была вырезана крупная стрела.
— В недавние времена, — сказал лейтенант Чириков, — закончивший установку мин, — таким образом пираты скрывали сундуки с сокровищами.
— Научные наблюдения, — отозвался Назимов, — тоже своего рода сокровища.
— Благодарю вас, Павел Николаевич, — взволнованно сказал Миклухо-Маклай.
— Помилуйте, за что? Я рад быть вам полезным, и все мы... все мы искренне желаем вашего триумфального — да, именно так — возвращения на родину.
Работы подходили к концу. Был сооружён флагшток. Устроили даже солнечные часы. Хижина была завалена вещами.
На следующий день, когда на корвете стали поднимать якорь, Маклай приказал Ульсону спустить трёхцветный торговый флаг. Тот решительно направился к флагштоку, но почему-то мешкал. Корвет медленно разворачивался. Флаг по-прежнему развевался высоко, хотя Ульсон стоял у флагштока. Пришлось подойти к нему. Он плакал, как ребёнок, утирая слёзы кулаком и хлюпая носом. Бедный Ульсон! А ведь до сих пор он храбрился.
На соседнем мыске показалась группа туземцев. Они то ли бурно жестикулировали, то ли исполняли какой-то танец. Остановились, повернувшись лицами к хижине, посовещались и скрылись.
Надо было срочно приводить в порядок вещи и готовиться к возможному визиту незваных гостей. Однако от усталости и двух бессонных ночей Маклай едва держался на ногах, голова кружилась.
Вскоре пришёл Туй. Без обычного добродушия, довольно бесцеремонно стал осматривать вещи, оставленные на земле, и попытался даже войти в дом. Пришлось остановить его жестом, твёрдо сказав:
— Табу!
Туй повиновался. Он всё ещё с трудом мог смотреть прямо в глаза Маклаю. Жестами спросил, вернётся ли большой плавучий дом, испускающий дым. Маклай отвечал утвердительно. Чтобы избавиться на некоторое время от его присутствия, Маклай, выучивший уже несколько местных слов, попросил Туя принести кокосовых орехов, подарив ему при этом красный лоскут. Он удалился.
Тут было о чём задуматься. Как переменчивы все люди при смене обстановки и обстоятельств! Куда пропала доброжелательность Туя? Или он прежде притворялся, опасаясь гнева могущественных пришельцев?
Но разве не бывает того же и с цивилизованными людьми? Как преображается иной чиновник, получив повышение по службе! А неожиданно разбогатевший ничтожнейший человечек тотчас возомнит себя хозяином жизни и большим господином. Почему же дикарь должен быть намного благороднее таких столь распространённых человеческих типов?
Впрочем, в этом отношении Туй был действительно достаточно сдержан и почтителен. Не посмел без разрешения войти в дом, не трогал вещей. Однако не следует забывать, что любой человек может существенно измениться, находясь в группе. Что произойдёт в таком случае с Туем? Не вернётся ли он сюда с лихой ватагой и не учинит ли погром? Так или иначе, приходится констатировать: даже простой дикарь вовсе не так прост, как это может показаться с первого взгляда.
Один и без оружия
Было около четырёх часов дня, когда внезапно послышался звонкий протяжный свист. Из-за кустов выступил целый отряд папуасов с копьями, луками, стрелами.
— Принести ружьё? — спросил Ульсон.
— Не надо, — ответил Маклай.
— Через пять минут будет поздно.
— Значит, ещё есть время.
Судя по всему, это были те самые туземцы, которые прыгали и плясали на берегу во время отбытия «Витязя». На этот раз они топтались на месте в нерешительности.
Маклай пошёл им навстречу, знаками приглашая подойти поближе. Момент был решающий: что они предпримут и с какими целями? Какие мысли вызывает у них вид одинокого безоружного белого пришельца? Недоверие, коварство и агрессия — один вариант. Понимание, доверие, дружелюбие — другой. Какой они сделают выбор?
Папуасы сложили оружие. Шестеро остались стоять. Остальные медленно двинулись к Маклаю, держа в руках кокосы и пучки сахарного тростника. Значит, и они с самого начала имели в виду эти два варианта, наблюдая за поведением чужака.
Он принял подарки и стал одаривать их различными безделушками. Однако нервное напряжение и усталость сказывались. Гости начали его раздражать. Исследователь показал им, что хочет спать. Они поняли намёк и удалились.
Наступил вечер. В пятнах и бликах лунного света окружающий лес производил мистическое впечатление. Порой слышались странные звуки, вызывающие образы мифических чудовищ. Этот загадочный и тревожный мир возвращал в прошлое, к детским сказкам и страхам.
Теперь это и его мир. В него надо вживаться, его придётся постигать не только рассудком, но и своей жизнью.
— Смотри, господин, вон там. — Испуганный Бой показывал в чащу, откуда раздался шорох. — Они пришли! — Он говорил шёпотом, голос его дрожал.
— Это ночной зверь, дружок, — успокоил его Маклай. — И свет луны на листьях.
Но и ему было не по себе. Настала первая ночь на этом берегу. Невольно вспоминались высказывания тех путешественников, которые постоянно упоминали о жестокости и коварстве папуасов. Если уж Туй изменился, то о других и говорить нечего. Возможно, Ульсон не зря считает этого туземца шпионом.
Наступила ночь. Никто из троих, несмотря на усталость, не мог заснуть. И дело было не в колдовских чарах луны, а в постоянном беспокойстве. Журчание ручья представлялось отдалёнными гортанными голосами.
Было решено устроить постоянное дежурство, разделив ночное время на три вахты. Происшествий не было.
Следующие два дня прошли в бытовых заботах при полнейшем спокойствии. Казалось, папуасы смирились с их присутствием. Не исключено, что они из деликатности старались не беспокоить пришельцев, от которых не ожидали ничего плохого.
Единственно, что донимало и выводило порой из себя прежде всего спутников Маклая — комары, муравьи и прочая кровососущая и кусачая мелкая братия. Однако несмотря ни на что Николай Николаевич теперь спал спокойно и безмятежно, как никогда за последнее время.
По вечерам горы, освещённые уходящим солнцем, словно светились. В душе наступало успокоение. В голове роились смутные мысли о вечности — возвышенные, как эти вершины. Вспоминались стихи Гейне, как будто одновременно и на немецком, и на русском, в переводе Лермонтова: